Клара Рив - Старый английский барон

• Название: Старый английский барон
• Автор: Клара Рив
• Издательство: Ладомир: Наука
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2012
• ISBN: 978-536218-501-0

В издании представлен новый, полный и аутентичный, перевод «Старого английского барона» (1777) — романа английской писательницы Клары Рив (1729—1807), ставшего примечательной вехой в истории европейской готической прозы, которая пользовалась необыкновенной читательской популярностью в конце XVIII века и получила многоплановое и впечатляющее развитие в литературе двух последующих столетий. Обязанная сюжетным замыслом и некоторыми художественными приемами роману Горация Уолпола «Замок Отранто», который явился отправной точкой нового жанра, книга Рив долго пребывала в тени своего предшественника, а также сочинений Анны Радклиф, Мэтью Грегори Льюиса, Чарлза Роберта Метьюрина и других готических повествований более позднего времени. Между тем именно «Старый английский барон» сыграл заметную роль в становлении суггестивной поэтики страха, основополагающей для готического романа и нашедшей развернутое воплощение в прозе упомянутых авторов — литературных преемников Клары Рив. По возможности избегая открытой демонстрации ужасного и сверхъестественного, романистка сделала акцент на атмосфере тревожного ожидания неведомой опасности и суеверного страха встречи с потусторонними силами. Выразительная картина заброшенных, обветшавших, погруженных во тьму покоев замка Ловел, как нельзя лучше подходящих для появления призраков, раздающиеся в мрачных комнатах глухие стоны и таинственные ночные шумы, двери, мистическим образом распахивающиеся перед юным Эдмундом Туайфордом, вещие сны, приоткрывающие героям и читателям зловещую тайну старинного рода и прямо предсказывающие ход дальнейших событий романа, — все эти элементы повествования Рив содержательно обогатили репертуар эстетических эмоций и арсенал изобразительных средств готического жанра и очень скоро стали неотъемлемой частью его поэтики.

Первый русский перевод «Старого английского барона», сделанный с французского перевода-посредника (и уже в силу этого местами довольно далекий от оригинала), увидел свет более двухсот лет назад, еще при жизни романистки; новый перевод, публикуемый в настоящем издании, впервые представляет русскому читателю подлинный текст книги Рив. Публикацию дополняют критико-биографический очерк об авторе романа, принадлежащий перу знаменитого шотландского писателя-романтика Вальтера Скотта и также впервые переведенный на русский язык. Издание снабжено научными статьями, подробными примечаниями и иллюстрациями.

---

Для того чтобы подобная развязка оказалась возможной и владения барона Фиц-Оуэна, несмотря на смену владельца, не стали яблоком раздора между персонажами, каждый из которых достоин называться «поборником добродетели», автор запускает многоступенчатый финансово-юридический механизм перераспределения собственности, подкрепляемый взаимозависимыми компенсаторными браками (Роберт Фиц-Оуэн, питающий враждебность к Эдмунду, которому переходит часть его наследства, вынужден тем не менее согласиться на брак потомка Ловелов со своей сестрой, чтобы получить руку дочери лорда Клиффорда; в свою очередь леди Эмма, выходя замуж за Эдмунда, обретает статус хозяйки имения, которого недавно лишился ее отец). Детали соответствующих переговоров, подсчетов и распоряжений становятся в последней четверти романного текста приоритетным объектом авторского внимания и вкупе с некоторыми другими чертами содержания и поэтики книги многое проясняют в ее идеологической и художественной природе и в характере той ревизии, которой под пером Рив подверглась уолполовская концепция «готической повести». Примечательно, что современники писательницы, воспринимавшие «Старого английского барона» (в соответствии с авторской декларацией) как образец обновленного жанра romance, находили эти прозаические подробности неуместными в подобном повествовании. Шотландский историк и критик Джон Колин Данлоп в своей «Истории художественной прозы» (1814) отмечал, что в «Старом английском бароне» «события и обстоятельства реальной жизни ‹…› воспроизведены чересчур тщательно, и самые значительные и героические персонажи проявляют естественное беспокойство по поводу жилищ, съестных припасов и домашней утвари, которое плохо сочетается с величественными и страшными приметами рыцарского романа»[183]. В. Скотт также полагал, что эпизод, в котором «сэр Филип Харкли и барон Фиц-Оуэн погружаются в серьезные детальные подсчеты, взвешивая, с одной стороны, долги по имению, а с другой — расходы на образование и прежнее содержание наследника в доме барона», диссонирует с «грозными сверхъестественными происшествиями в восточных покоях» и «снижает стиль повествования»[184]. Позднейшие интерпретаторы, однако, увидели в этой «концентрации на финансовых вопросах в якобы средневековом романе» характерную «буржуазную озабоченность фунтами и пенсами»[185], в персонажах книги — носителей буржуазного (несмотря на аристократические одежды) и протестантского (несмотря на католический антураж) сознания, представителей верхушки английского среднего класса, становившегося в конце XVIII века все более влиятельной общественно-политической силой[186], а в самом произведении, как уже говорилось выше, — не усовершенствованный образец romance, а модификацию novel, развернутый на условно-историческом фоне, «опрокинутый» в прошлое семейный дидактический роман ричардсоновского типа. По образному выражению Э. Дж. Клери, Рив «переписывает „Отранто“ в виде „Памелы“ в маскарадном костюме с легким оттенком паранормального», создавая «иллюстрированное руководство по поведению с должной взаимосвязью богатства и добродетели»[187]. В результате возникает компромиссный «просветительский» вариант готического романа, в котором новаторская поэтика уолполовской книги инкорпорирована в пространство легитимного дискурса литературы века Просвещения с ее ведущими ценностно-смысловыми ориентирами — рационализмом, чувствительностью и дидактизмом. Экзотичность лиландовского опыта исторической стилизации и крайности предромантического экспериментаторства Уолпола потеснены в «Старом английском бароне» деловитой обстоятельностью слога Дефо[188], художественной умеренностью Филдинга и наследием морализма Джонсона и Ричардсона, что неизбежно ведет к сдержанно-осторожным, компромиссным авторским решениям — как образным (вроде «контролируемого сверхъестественного»), так и идеологическим. Глубокий кризис властных институтов старого режима, ставший постоянной темой готических романов XVIII века начиная с «Замка Отранто», где он засвидетельствован падением заглавного символа феодального деспотизма, в «Старом английском бароне» обретает разрешение в реформистской утопии, в сентиментальной и филантропической трансформации патриархальных социально-политических парадигм. В финале книги Рив, который «рассеивает все потенциальные основания для вражды, связанные с напряжением между подлинным статусом и сословной принадлежностью, между противоборствующими потребностями индивида и государства, между капиталистическим способом денежного обращения и стабильностью земельных интересов»[189], явлена утопическая альтернатива драматичной сложности реальной общественно-политической жизни Англии и Европы как XV, так и XVIII века. В этом смысле «Старый английский барон», при всей своей эстетической близости к novel, реализует характерную изобразительную тенденцию romance — он «показывает только приятную сторону картины, открывая одни лишь привлекательные черты и набрасывая вуаль на несовершенства»[190]. Отталкиваясь (в обоих смыслах слова) от уолполовской идеи синтеза прозаических форм, Клара Рив не только по-новому осмысляет формирующийся жанр «готической повести», но и предлагает собственный взгляд на соотношение реального и фикционального, исторического и современного, развлекательного и назидательного в художественной литературе своей эпохи.

«Старый английский барон» удостоился более благожелательных отзывов от первых рецензентов, чем «Замок Отранто» тринадцатью годами ранее (очевидно, в силу большей близости литературным конвенциям века Просвещения), и можно думать, что этот в целом одобрительный прием немало уязвил и раздосадовал Уолпола, спровоцировав его на пренебрежительные высказывания о романе Рив, приводившиеся выше. «Мансли ревью» откликнулось (в январе 1778 года) уже на первое издание книги, констатировав, что «Поборник добродетели» «более или менее успешно подражает стилю и манере старинного романа, историю оживляет приятное разнообразие событий, рассказ ведется просто и ясно, и все приспособлено для того, чтобы увлечь читателя, — при условии, что у него достаточно веры либо воображения, дабы интересоваться явлением призраков»[191]. Отзыв, помещенный в «Критикл ревью» в апреле 1778 года, в афористичной форме предрекал роману долгую жизнь, утверждая, что «Барон, вероятно, будет в добром здравии до тех пор, пока стоит Замок, но он никогда не должен забывать, что родился в Замке Отранто»[192]. Наконец, автор отзыва, появившегося в июле того же года в «Джентльменс мэгэзин», отметил «увлекательную манеру повествования» и более тонкую и искусную, чем в романе Уолпола, подачу сверхъестественного, но вместе с тем выразил опасение, что именно она может «ввергнуть в суеверие ‹…› некоторые слабые умы», убедив их в реальности подобных явлений[193].

Благосклонному приему со стороны критиков сопутствовал читательский и коммерческий успех книги, что в совокупности и сыграло решающую роль в окончательном утверждении Рив на профессиональной литературной стезе. На протяжении по крайней мере четырех десятилетий «Старый английский барон» переиздавался либо допечатывался каждые несколько лет — порой явно пиратским образом, что, как и в случае с «Замком Отранто», весьма запутывает его библиографическую историю[194] (кстати, на следующий год после смерти Рив, в лондонском издании 1808 года оба произведения впервые появились под одной обложкой). В 1787 году вышел в свет французский перевод романа, осуществленный П. А. де Лапласом, а в 1789-м — немецкий перевод, сделанный Ф. Шмитом. Озаглавленный в первом издании «Старый английский барон, или Отмщенные привидения», перевод Лапласа в том же году был републикован как «Поборник добродетели, или Старый английский барон», и, по-видимому, текст именно этого издания лег в основу первого русского перевода (1792), принадлежащего перу Корнилия Лубьяновича и получившего название «Рыцарь добродетели. Повесть, взятая из самых древних записок Английского Рыцарства». Несмотря на усиление готического колорита в заглавии перевода Лапласа, и французский, и русский переводчики подвергли оригинальный текст просветительского в своей основе романа Клары Рив дальнейшей рационализации, несомненно, отражавшей их собственные литературно-эстетические ориентиры и предпочтения, — а в отечественной версии «Старый английский барон» оказался еще и адаптирован к идеологии русского масонства, кругам которого был близок Лубьянович[195]. Между тем у себя на родине книга Рив также стала объектом адаптации и переделок — но не идеологического, а коммерческо-развлекательного характера. Уже в 1785—1786 годах сильно сокращенный вариант романа был напечатан в ежемесячном журнале «Бервик мьюзием»[196]. В 1797 году в лондонском издательстве «Минерва-пресс», специализировавшемся на выпуске массовой готической книгопродукции, выходит четырехтомный «исторический роман» Агнес Масгрейв «Эдмунд из леса», в котором название, явно восходящее к «Лесному роману» Радклиф, и сверхъестественные явления в стилистике «Замка Отранто» (в частности, говорящий портрет убитого предка главного героя) сочетаются со средневековым фоном и отдельными сюжетными коллизиями «Старого английского барона»[197]. Написанная белым стихом и изданная анонимно трагедия Джона Бростера «Эдмонд, сирота из замка» (1799) получила разгромный отзыв в «Бритиш критик» и не обрела сценической судьбы. Любопытной иллюстрацией рекламных стратегий того времени выглядит пространное заглавие-конспект анонимной переделки романа, изданной в 1818 году: «Замок Ловел, или Восстановленный в правах наследник: Готическая повесть, рассказывающая, как молодой человек, предполагаемый сын крестьянина, сцеплением необыкновенных обстоятельств не только открывает истинных родителей, но и то, что они были доведены до безвременной смерти; о его приключениях в комнате с привидениями, открытии рокового тайника и появлении призрака его убитого отца; рассказывающая также, как убийца был предан суду, о его исповеди и возвращении обездоленному сироте его титула и имущества»[198]. В соответствии с распространенной практикой, жертвами которой становились многие успешные писатели того времени, не только текст и сюжет книги Рив, но и само ее имя беззастенчиво привлекались издателями в коммерческих целях: например, стихотворная повесть поэта Томаса Седжвика Уолли «Эдви и Эдильда» (1779) была выпущена в 1783 году как «сочинение создательницы „Старого английского барона“». Впрочем, наряду с тривиально-подражательным, на грани плагиата, использованием художественного потенциала «готической повести» Рив массовой беллетристикой его активно осваивали и авторы, открывавшие новые пути развития жанра и новые жанровые территории (от Софии и Гарриет Ли до Анны Радклиф и Вальтера Скотта); при этом влияние поэтики «Старого английского барона» могло принимать различные формы — от заимствования общих изобразительных принципов до отдельных сюжетных реминисценций[199].