Евгений Тарле - Сочинения. Том 3

• Название: Сочинения. Том 3
• Автор: Евгений Тарле
• Издательство: ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
• Жанр: История
• Год: 1958

 Евгений Викторович Тарле. Собрание сочинений двенадцати томах томах. Том III.

Содержание тома:

1. «Континентальная блокада». Том I.

---

Вообще военные власти, особенно далеких частей Империи, туго разбирались в том, что можно и что воспрещено обывателям на основании континентальной блокады. «Можно ли держать у себя сахар для личного потребления?» — спрашивает в сентябре 1811 г. губернатор Иллирии генерал Бертран и сам же прибавляет, что если можно, го «это способно повлечь злоупотребления»[53]. Император был в общем того же мнения, что и Бертран: чем меньше сахару и кофе будет потребляться, тем лучше.

Наполеон имел даже совершенно верный барометр, который показывал ему, где блокада осуществляется всецело, без хитростей, а где ее предписания исполняются похуже: стоило обратить внимание на цены колониальных продуктов и прежде всего сахара. К концу 1812 г. сахар стоил в Неаполе и в Милане столько же, сколько в Париже, — 5 франков фунт. Наполеон сам понимает очень хорошо, что цена чудовищная (он ее называет un prix exorbitant), но вывод делает самый утешительный для себя: «donc, en France, en Italie, à Naples les lois sont exécutées». И при этом же угрожающе поясняет, почему в Италии и Неаполе его законы так усердно исполняются: «потому, что эти две страны… знают, что они были бы присоединены, если бы не исполняли законов Империи». А вот в странах Рейнского союза сахар дешевле. Почему? «Потому, что эти страны не под рукой его величества, и их государи хуже повинуются континентальной системе»[54]. В Лейпциге фунт сахара (тогда же) стоил 2 франка 55 сантимов, во Франкфурте — 2 франка 50 сантимов. Причина была ясна Наполеону.

Был усилен надзор за Лейпцигом, но Лейпциг уже с 1810 г. вел себя осторожно. В 1810 г. (весной) лейпцигская ярмарка, сошедшая, вообще говоря, очень хорошо, испытала некоторую потерю лишь потому, что было привезено мало английских колониальных товаров и фабрикатов. Но значит ли это, что вообще их сбыт в Европе прекратился? Нисколько: просто их легче и безопаснее стало сбывать в Риге и Кенигсберге[55], подальше к северу, подальше от Наполеона. Впрочем, с точки зрения наполеоновского правительства, и в Лейпциге (осенью того же 1810 г.) английских товаров было не очень мало, а очень много[56].

Не находя уследимых прегрешений в Лейпциге, Наполеон обращается к северу, к самому слабому месту, к ахиллесовой пяте континентальной блокады. Удары сыплются за ударами. Присоединена Голландия, присоединены ганзейские города. 5 июля 1811 г. он приказывает Даву арестовать все колониальные товары, ввозимые «из Швеции, из Пруссии и откуда бы то ни было, так как они происходят из Англии». Он приказывает вообще затруднять сношения между побережьем Европы и Швецией, а одновременно пишет находящемуся вне его власти Бернадотту, что он будто бы доволен соблюдением блокады в Швеции, и убеждает наследного принца шведского, что для Швеции блокада только выгодна[57]. 19 января 1812 г. Наполеон приказал Даву, «как только он (Даву — Е. Т.) удостоверится в возможности захватить большое количество колониальных продуктов в шведской Померании, — завладеть этой провинцией» и конфисковать эти товары в Штральзунде и вообще всюду, где они найдутся[58]. Спустя девять дней новый приказ Даву: «герметически закрыть» все пути между континентом и Швецией, арестовать все суда, идущие с континента в Швецию или приходящие из Швеции, и император «с нетерпением» ждет отчета маршала о его действиях в шведской Померании (касательно конфискации колониальных продуктов)[59].

Как отразилось установление блокады на главных торговых путях Империи? (Я говорю о путях, которыми двигались товары, предназначенные для вывоза.)

До французского завоевания колоссальный торговый поток устремлялся из Голландии через Майнц и Кельн по Майну и Рейну в Швейцарию, германские страны, Австрию: кофе, чай, сахар, рис, всевозможные другие колониальные продукты: индиго, кошениль, хлопок и т. и. — вот были главные предметы, которые по морю доставлялись в Голландию и оттуда распространялись через Кельн и Майнц по Средней Европе. Для Голландии это было лишь одно течение, это был лишь один рукав широкого торгового потока, рукав огромный, но не единственный. Для Кельна и Майнца не было другой торговли, столь выгодной, как этот золотоносный голландский транзит[60]. Разорение этой торговли началось еще в 1793 г. Наполеон завершил начатое, ибо континентальная блокада, губя Голландию, подкашивала в значительной мере благосостояние ее клиентов и комиссионеров, каковыми были Майнц и Кельн. Промышленная деятельность стала на левом берегу Рейна более выгодным и более безопасным делом, чем торговля.

Напротив, в Страсбурге, который в этом отношении стал на место Кельна и Майнца, торговля процветала, несмотря на, упадок местной промышленности. Страсбургские бумагопрядильни начисто были разорены и запретительными пошлинами на хлопок, и частыми его конфискациями, и в 1810–1811 гг, в городе последовал ряд банкротств, но страсбургский мэр сам спешит, скрепя сердце, заявить, что «узкие интересы» должны склониться перед высшими соображениями правительства[61].

Но торговля сторицей вознаграждала этот город.

Континентальная блокада направила торговый поток из Испании, из Южной Франции, из Италии в Германию и северные страны через Страсбург; с другой стороны, левантийский хлопок шел с Балканского полуострова во Францию через этот же город[62], и Страсбург быстро возрастал в торговом значении.

Пока мы говорим о торговых путях, по которым в пределах Империи двигался французский экспорт, предназначенный для сбыта в среднеевропейских и отчасти северных странах, мы можем констатировать, что Страсбург сделался главным узлом, где пересекались северный и южный торговые потоки. От Страсбурга широкий торговый путь лежал к Франкфурту и к Лейпцигу. Но о значении этих пунктов, особенно Лейпцига, речь будет идти в главе, посвященной Германии.

Вскоре после осенних трианонских декретов от 5 августа и 12 сентября 1810 г. Наполеону дали знать о панике, которую эти распоряжения вызвали на лондонской бирже; убытки будто бы считали в миллиард; в Лондоне волнение, предвидятся банкротства, говорят, что император нашел наконец слабое место в (английской) броне[63].

Непоколебимый оптимизм обнаруживается в 1810 г., когда речь заходит об экономическом положении Англии; она загромоздила свои склады колониальными продуктами и мануфактурными товарами, которые ей некуда сбыть; теперь остается лишь всеми мерами преследовать контрабандистов, чтобы преградить последний выход, отрезать последний путь к спасению неукротимому врагу[64]. 2 октября 1810 г. Монталиве сообщает императору радостную новость, что в Англии происходят крупные банкротства, что английские фонды пали и что это «результаты энергии мер, принятых его величеством», и тут же должен констатировать неприятную подробность: с франкфуртской и лейпцигской ярмарок ему пишут, что во Франкфурте было мало английских товаров, но в Лейпциге очень много (как фабрикатов, так и колониальных); что эти товары идут с Балтийского моря, что русские и поляки на телегах везут их через Германию в Швейцарию, где подозреваются склады…[65]

Наполеону льстили докладами о панике, вызванной в Англии усилением таможенных строгостей[66], его уверяли, что если еще продержится воспрещение допуска кофе и сахара, то англичане «откажутся надолго» от торговли с континентом[67], но все это были придворные преувеличения и систематическое сокрытие правды от императора.

В феврале 1811 г. мэр Сен-Мало (добывающий конфиденциальные сведения от американского консула в Morlaix)[68] доносит министерству, что «банкротства в Лондоне целыми дюжинами идут одно за другим», а звонкой монеты нельзя достать «и трех тысяч гиней от Лондона до Плимута»[69].

В июне 1811 г. министерство внутренних дел имеет уже новые сведения того же характера: «умы подавлены» в Англии, народ ропщет на дороговизну хлеба, фабрики не имеют дел, звонкая монета спряталась окончательно; продукты текстильной промышленности на 40% ниже обычной цены своей[70].

Не все, впрочем, французские государственные люди обнаруживали такой оптимизм; рассудительный сановник и опытный финансист, управлявший тогда французским банком, предостерегал правительство от слишком радужного взгляда на будущее, приуготовленное Англии. Он указывал, что уже не в первый раз раздаются подобные пророчества и оказываются ложными и что весь этот оптимизм и утверждения, будто Англия накануне банкротства, просто основаны на невежестве[71].

Английское правительство и английская пресса, когда (до кризиса 1811 г.) хотели доказать бесполезность континентальной блокады как оружия, направленного против британской торговли, приводили такие цифры ввоза и вывоза за 1805–1810 гг.

В бедственном и для Англии 1811 г. вывоз упал, впрочем, до 41 716 775 фунтов стерлингов.

Очень популярным в Англии было мнение, что блокада разорительна и пагубна для обеих сторон, но что для Франции она разорительнее и опаснее, чем для Англии. Это суждение на все лады повторялось и в политических газетах, и в народных сатирических листках[72].