Евгений Водолазкин - Похищение Европы

• Название: Похищение Европы
• Автор: Евгений Водолазкин
• Издательство: LOGOS
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-87288-316-1

«Похищение Европы» — современный интеллектуальный роман, действие которого разворачивается в Западной Европе и России. Повествование ведется от лица немецкого юноши и представляет собой своего рода Bildungsroman сегодняшнего дня, прослеживающий становление героя в нравственной, социальной и интимной сферах. Присущая роману острота сюжета не является самоцелью, а служит решению ряда поставленных в нем вопросов — исторических (Восток и Запад, Америка и Европа), этических (вера и безверие, допустимость войн, манипулирование общественным сознанием) и эстетических (структура художественного текста, вымысел и реальность).

---

Я посмотрел на Настю. Она стояла вполоборота ко мне и рассматривала короткие французские воззвания, украшенные множеством восклицательных знаков. Некоторые плакаты — президент Клинтон с гитлеровскими усиками или американская министерша иностранных дел Олбрайт со свастикой на лбу — были понятны даже без знания языка. В целом толпа казалась спокойнее своих плакатов, и мне это было приятно, как приятно всякое соблюдение дистанции по отношению к собственной точке зрения. В центре площади грузовик, окруженный мощными динамиками, играл роль трибуны и источника очень громкого, почти раздражавшего, звука. На его опущенных бортах были вывешены фотографии военных жертв, снятых крупным планом. К моему облегчению, нам они были почти не видны.

Завершая обзор площади, я заметил нас с Настей, Крупным планом наши профили высвечивались на экране стоявшего рядом монитора. Не глядя в камеру и как бы не догадываясь, что нас снимают, я мог вовсю любоваться нашим изображением. Ветер слегка шевелил рукава наших футболок и наши волосы, а мы (ах, как же мы были хороши!) стояли, держа друг друга за руки. По нашим сплетенным пальцам камера прошла особо, и это было откровеннее раздевания. Обняв Настю за плечи, я сказал ей шепотом, что нас снимают. Настя молча кивнула и прижалась ко мне. План телекамеры стал еще крупнее. Теперь он не скрывал ничего — ни блеска Настиных полуоткрытых губ, ни светящегося пуха на моих щеках, ни подробностей проведенной накануне ночи.

Камера нехотя оторвалась от нас и переключилась на выступавшего. Не понимая произносившихся с грузовика слов, я испытывал легкую досаду от неравноценной замены в кадре. Движения выступавшего были резкими и неумелыми, мне казалось, что точно такой же была и его речь. Судя по взгляду Насти, в равной степени не понимавшей произносившегося, выступление производило на нее более благоприятное впечатление. Может быть, потому, что угловатость и косноязычие зачастую кажутся признаками искренности. В толпе аплодировали произносившимся с грузовика отдельным замечаниям, и выступавший благодарно замолкал, не столько наслаждаясь аплодисментами, сколько пытаясь собраться с мыслями.

Я почувствовал на себе взгляд и обернулся. На меня действительно смотрели. Это был стройный человек лет тридцати пяти в белом — несомненно, дорогом — костюме. Смотревшего можно было бы назвать классическим денди, если бы не алая прядь в черных, тщательно зачесанных и напомаженных волосах. Этот экзотический штрих компенсировал преувеличенную изысканность его стиля. Даже увидев, что я обернулся, он продолжал смотреть на меня в упор. В его темных глазах было что-то одновременно порочное и грустное, привлекательное и неприличное. По-прежнему не отводя взгляда, он поманил к себе стоявшего неподалеку телеоператора и медленно подошел к нам с Настей.

— Etes-vous en effet contre la guerre?[13] — спросил он, улыбаясь.

— Oui, — ответил я, мобилизуя свои немногочисленные познания во французском. — Mais malheureusement nous ne parlons presque pas français.[14]

— En quelle langue preferez-vous exprimer votre point de vue? En danois? En suedois? En norvegien?[15]

Ему хотелось, чтобы мы были скандинавами.

— En allemand, — сказал я твердым голосом. — En allemand ou en russe.[16]

— Неплохое сочетание, — произнес он по-немецки с легким акцентом. — Так вы немцы или русские?

За спиной незнакомца с ноги на ногу переминался оператор. Эта манера расспрашивать начала меня понемногу раздражать.

— Я — русская, — ответила Настя.

— А вы соответственно — немец.

Я наклонил голову. Он сделал шаг вбок и легонько подтолкнул вперед оператора, прижимавшего к уху наушники свободной от камеры рукой.

— Вы не хотите дать интервью французскому телевидению?

— Вы — журналист? — спросил я вместо ответа.

— Что-то в этом роде. Так вы хотите?

— Нам все равно, — сказал я честно. — Тем более, что в Германии нас в любом случае никто не увидит.

— А Франция вам безразлична! — захохотал наш новый знакомый. — Вот тебе раз. Ладно. Организуем вещание на Германию, так даже проще. А с Россией, — он подмигнул Насте, — пока нет никаких связей. Абсолютно никаких.

Оператор что-то сказал ему вполголоса.

— Ему только что передали, что репортаж уже закончился. Но вы не должны отчаиваться.

Я пожал плечами. Я вовсе не отчаивался и открыл было рот, чтобы попрощаться, как наш собеседник остановил меня жестом.

— Я думаю, что интервью нам просто необходимо, но поговорить об этом мы можем в каком-нибудь более приятном месте. Идет?

Мы с Настей были в некоторой растерянности. В Мюнхене я бы, несомненно, от продолжения знакомства тут же отказался, но Париж — это было другое дело. От Парижа мы подсознательно ждали необычного, и оно, кажется, начиналось. Я вопросительно посмотрел на Настю. Настя улыбнулась.

— Идет.

В ответ он кивнул, словно не сомневался в нашем согласии, и сказал несколько слов телеоператору. Тот исчез так же безмолвно, как и появился, а романтический незнакомец показал поверх голов направление нашего движения. Прокладывая дорогу сквозь толпу, он вдруг обернулся.

— Меня зовут Анри. А вас?

Мы представились, не будучи уверены, что сквозь шум толпы он нас услышал. Но он услышал. Когда мы подошли к полицейскому кордону, он достал какое-то удостоверение и, показав на нас, назвал нас по именам. Полицейские расступились, освобождая нам путь к импровизированной автостоянке, где стояло несколько водометов и машин с мигалками. Увидев нашего нового знакомого, водитель одной из машин предупредительно открыл переднюю и заднюю двери. Анри кивнул нам на заднее сиденье, а сам с тяжелым выдохом опустился на переднее. Мы закрыли свою дверь, но Анри продолжал сидеть, словно бы что-то обдумывая. Я придаю большое значение деталям, и подумал тогда, что эта пауза характеризует его как человека авторитарного и истеричного одновременно. Мы с Настей не нарушали молчания. Наконец, он захлопнул дверь и, повернувшись к нам, положил подбородок на спинку своего сиденья.

— Поехали на Монмартр, а? Тамошняя демократическая обстановка способствует борьбе за мир. — Он засмеялся. — Так же, впрочем, как и разжиганию войны, тут раз на раз не приходится.

Монмартр был очень привлекательным словом. Уж если нам предстояло куда-то ехать с нашим новым знакомым, то почему бы, собственно, не на Монмартр? Мы не возражали. Водитель кивнул, и машина мягко тронулась с места. Мы с Настей молча наблюдали мелькание неизвестных нам улиц, а Анри время от времени давал короткие пояснения. Мне не запомнилось ничего из того, что он говорил. Я думал о том, что наша поездка — непонятно, с кем и для чего — выглядит, должно быть, очень странно. Когда машина стала подниматься по какой-то узкой улице, я догадался, что мы подъезжаем. Я знал, что Монмартр — это холм.

Мы вышли из машины, и к нам подошло несколько уличных художников. Нас хотели нарисовать. Думаю, что виной тому был эффектный вид Анри и то, как шофер открывал ему дверь. В первую очередь художники бросились к нему. В их встревоженных лицах, так же, как и в энергичных жестах Анри, сквозило что-то по-настоящему забавное, почти опереточное.

Было очевидно, что на любой сцене Анри предоставляет остальным роль пейзажа. У одного из напиравших на него художников Анри выхватил планшет с карандашом и подвел парня к машине. Заставив его опереться на бампер, Анри начал набрасывать штрих за штрихом. Несколько раз он менял позу своей модели, пока не придал ей, к удовольствию собравшихся, чрезвычайно помпезный вид. Через несколько минут он предъявил публике хорошо нарисованный и ужасно смешной портрет и потребовал с позировавшего денег. Сконфуженно улыбаясь, тот достал из кармана мятую бумажку и под всеобщие аплодисменты протянул ее Анри.

— Мало! — сказал Анри, сердито засовывая бумажку в карман и приглашая нас следовать за ним. — Откровенно говоря, я ожидал большего. До чего все-таки жадный народ эти художники.

Когда он обернулся, мы увидели, что он хохочет.

— В любом случае мы заслужили хороший ужин. Ничто так не возбуждает аппетит, как борьба за мир. Здесь есть один симпатичный ресторанчик, где бывали почти все знаменитые люди искусства. В нем даже снимал какой-то фильм Вуди Аллен, хотя это, конечно, к искусству отношения не имеет. А сейчас в нем побываем мы — если найдется местечко.

Ресторан назывался «Le Consul» и размещался в торцевом здании, начинавшем собою сразу две узких улочки. Место для нас нашлось, хотя и не сразу, потому что зал был набит битком. Судя по тому, что при появлении Анри официантка сходила за хозяином, его там хорошо знали. Хозяин оказался пожилым широколицым человеком. Выйдя к нам, он поздоровался с почтительным достоинством и перекинулся с Анри парой фраз по-французски. Ресторанный зал выглядел, по сути, не столько залом, сколько большой продолговатой комнатой. В отличие от обычных ресторанов, столики стояли не по отдельности, а были придвинуты друг к другу вплотную, создавая кириллическую букву «Г». Я заметил также, что, когда кому-то потребовалось выйти, один из столиков пришлось выдвигать. Что это было — демократизм Монмартра, тесный уют начала века, традиции богемы? Откуда бы это ни шло, мне нравился такой стиль. Немаловажным для меня было и то, что даже на фоне роскошного костюма Анри наши футболки здесь не выглядели вызывающе.