Василе Войкулеску - Монастырские утехи

• Название: Монастырские утехи
• Автор: Василе Войкулеску
• Издательство: "Прогресс"
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1971

Василе Войкулеску

МОНАСТЫРСКИЕ УТЕХИ

---

   И он обязал начальника канцелярии проводить меня до кассы, чтобы дать мне

«маленький аванс».

   Потом он отпустил меня, крепко пожав мою обмякшую руку.

Директор департамента охоты принял меня холоднее всех.

— Вы слишком легко согласились, и не знаю, как вы справитесь с этой задачей.

— А что было делать?

— Надо было сразу отказаться. Ну где я сейчас найду вам глухарей?

— Как где? — нервно произнес я.— Конечно, в горах!

— Разве вы не знаете, что сейчас конец мая?

— Знаю.

— Так откуда, чёрт подери, я их достану?!

— А разве эти глухари — перелётные? — спросил я наивно.

   Директор изумлённо уставился на меня:

— Вы даже этого не знаете? И беретесь снимать фильм?

— Так как же? — продолжал я, не теряя самообладания.— Улетают они или нет?

— Кто, сударь?

— Ваши глухари. Они, как бекасы, только пролетом или коренные жители?

   Эти вопросы обрушили на мою голову целую лекцию о «самой превосходной и

трудной охоте в Карпатах», как назвал её директор, и о поре любви (у птиц, не у

директора), которая уже прошла, и глухари рассеялись по лесным тайникам.

— Это ничего. Я отправлюсь за ними и их найду,— продолжал я бодриться.— Вы

только объясните мне, где они и кто может помочь найти их...

   Потом я отправился в министерство внутренних дел, где мне не чинили никаких

трудностей, после чего отбыл.

   И вот от начальника к начальнику, от префектуры к субпрефектуре, от примарии к

примарии — из рук в руки, поездом, на телеге, верхом я добрался до гор; моими

проводниками были знаменитые охотники, меня сопровождал помощник и

обслуживали шесть лесников в шляпах, украшенных веточками ели. Вся аппаратура и

тюки с продовольствием, навьюченные на горных лошадок, тряслись сзади. Я вёз с

собой два штатива, кинокамеры и кучу коробок с пленками. Я хотел во что бы то ни

стало быть на высоте возложенного на меня поручения. И мне не было дела, что горцы

дивились — какой скарб я тащу за собой?

   Глядя на бедных животных, которые пыхтели под тяжестью моих жестянок, я

спрашивал себя, что со всем этим буду делать... Но «на месте будет видно», тут же

подумал я, повторяя формулу его превосходительства.

   Мы поднимались по долине, плотно укутанной войлоком тумана. В Бухаресте было

почти лето. Здесь же мы застали конец упрямой зимы, с трудом отступавшей к

вершинам. Очевидно, я в слишком сильных выражениях обнаружил неудовольствие

тем, как враждебно меня принимают горы, потому что один из местных жителей

немедля поставил меня на место.

— Так ведь и у нас ещё недавно было солнце и хорошая погода,— сказал он и

поглядел на меня подозрительно, словно бы я привёз им всю эту мерзость.

   Я проглотил это и с тех пор поднимался молча, покорно следуя за группой проворных

горцев. На середине дороги мы погрузились в непроглядную тьму, глухой мрак,

плотный и удушливый, преградил нам путь. Мы принуждены были остановиться.

— Это зовется у нас мга,— пояснил с какой-то хозяйской гордостью один из

проводников.— Что поделаешь, у гор тоже свои привычки,— пытался он меня

утешить.— Но ничего, это пройдет!..

   Я впервые услышал про мгу — и всё это было совсем неутешительно; меня тревожило

не столько опоздание, сколько жестокий холод и гнусная сырость, проникавшая,

казалось, даже под кожу. Слепой туман вперемежку с клоками белого пара и

моросящим дождем, вдруг сменяющийся мелким градом, обступили нас со всех сторон

непроницаемой стеной. Невозможно было сделать и шагу, ни вперёд, ни назад, ни в

стороны — везде вас подстерегали пропасти. Мы были пленены более чем на два часа,

пока туман не поднялся ещё выше. Когда всё уже можно было разглядеть как сквозь

сито, мы двинулись в путь. Но тут потеряли дорогу и заплутались...

Мы уткнулись носом во что-то вроде стеклянных стен, высоких, до самого неба, глядя

на которые у нас кружилась голова. Счастье еще, что откуда-то взялся местный житель

и вывел нас по одному на свист, точно овец. Сквозь цепенящий туман человек маячил

перед нами гигантским призраком, и мы с трудом его угадывали.

   Его голос вёл нас, как колокольчики стада, пока мы не добрались до хорошей дороги;

тут он исчез.

   После долгих плутаний — я то скользил и падал, то меня вели под мышки, а иногда

тащили почти на закорках (верхом я ехать боялся), ночью мы добрались до

охотничьего домика на горе, славящейся своими глухарями, и я упал без сил.

   Здесь ужасная погода долго не унималась — вьюги, снег с ветром, задувавшим с сотни

сторон одновременно. Барометр неуклонно стоял на буре. После нескольких

потерянных дней охотники, поглядев на взъерошенные вершины, поспешили покинуть

меня. Без сомнения, я приносил несчастье! Со мною остались только лесники, с

которыми мне удалось объясниться. Они поняли, что я любой ценой должен

запечатлеть глухарей, а главное — снять их знаменитые свадебные игры. Но и они,

степенно улыбаясь из-под усов и указывая на мои аппараты, спрашивали:

— Вы что же это, барин, хотите с этими зверями подойти к глухарям?

   И объясняли мне, какие трудности испытывает даже закалённый охотник, столь же

ловкий и гибкий, как рысь или лисица, прежде чем подкрасться к этой самой чуткой и

подозрительной птице.

   Едва лишь тучи рассеялись и можно было двигаться, как я назначил операцию.

   И вот ни свет ни заря я ощупью плутаю по лесу, и ботинки мои чавкают от воды, а

брюки мокры по самые колени; передо мной между деревьями крадутся лесники,

прислушиваясь, не раздаётся ли знаменитое токование.

   Так несколько дней подряд мы, сонные и дрожащие, безрезультатно колесили по всей

округе вплоть до верхних лиственниц, что у полян, где мы установили незаряженные,

похожие на пушки аппараты. Кто-то один оставался держать бедных лошадей, чтобы те

не вздумали тронуть с места или заржать — надо было хватать их за морды и чуть не

душить. Постепенно лиловый свет заскользил сквозь плети елей, и блёклая заря

обиженно глянула на нас. День вставал сумрачный, сморщившись от холода, и нам

следовало возвращаться... Час глухариного тока снова миновал, и мы с жалостью

поглядели друг на друга — на мокрые носы и глаза, красные от бессонницы. Да что там

говорить! То ли из-за хмурой погоды, то ли срок свадьбы прошел, только глухарей

никакими силами не удавалось обнаружить.

   В конце концов мои сопровождающие — многие из них были взяты по принуждению,

— измученные и голодные, попросились домой: кто на службу, кто к своим

хозяйствам...

   Я отблагодарил их деньгами и отпустил с миром, как и своего помощника, тщедушного

юношу, которого разобрал такой насморк, что он ни на минуту не переставал чихать и

тем самым огорчал меня, поскольку мог спугнуть глухарей.

  Сам я упрямо решил остаться. Невозможно было обмануть доверие премьера.

   Добросердечные лесники отдали мне лошадь и покинули на другой стороне горы на

попечение пастухов, расположившихся здесь со стадом на летнем пастбище. И на

пороге утра, грязного, как щелочной раствор, я оказался один и провожал долгим

взглядом счастливцев, которые поспешно спускались к теплу, еде и отдыху.

   Стадо, державшееся у старой седловины, состояло более чем из ста коров и быков-

производителей. Днем оно бродило по горам в поисках пищи под присмотром

пастухов. Вечером же собиралось в поместительном загоне, огороженном березовыми

горбылями, которые сцепляли крепкие петли. Пастухи отдыхали в отсеке из плохо

пригнанных бревен; туда задувал ветер и ел глаза смолистый дым от очагов без труб,

на которых варилась в чугунных котелках мамалыга. Было среди них и несколько

женщин — одни помогали пастухам, другие пришли снизу со своими коровами.

   Люди приняли меня с недоумением, но благожелательно. Долго дивились на моё

«оружие», считая, что аппараты — нечто вроде пулеметов для охоты. А потом

изумились ещё более, когда узнали, на что они мне, в особенности когда услышали о

приказе начальства, приведшем меня в горы... Поскольку охота не была их профессией,

они долго советовались, что со мною делать. Глухарей там решительно не было. Один

из них говорил, будто дичь вроде бы водилась ниже, в болотах. Другой — будто она

улетела выше, к бурелому. Большинство же никогда её не встречали, сколько ни

бродили по ущельям.

   Чтобы разрешить это недоумение, один старый чабан предложил позвать Бодуна,

старосту всей лесной живности. Все равно тому нечего делать. Другие ополчились на