Аркадий Ваксберг - Лиля Брик. Жизнь и судьба

• Название: Лиля Брик. Жизнь и судьба
• Автор: Аркадий Ваксберг
• Издательство: Олимп, Русич
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7390-0582-5, 5-313-00016-0

Загадка этой хрупкой женщины, до последних дней своей жизни сводившей с ума мужчин, миновавшей рифы Кремля и Лубянки и устоявшей перед всеми ветрами жестокого XX века, так н осталась неразгаданной. Ее называли современной мадам Рекамье, считали разрушительницей моральных устоев, обвинили в гибели Маяковского. Один боготворили ее, другие презирали и ненавидели. К 85-летнему юбилею Ив Сен-Лоран создал для нее специальное платье, а молодой французский романист признался в любви.

Об одной из самых магических женщин уходящего века рассказывает эта книга.

---

Все начало романа Маяковского и Татьяны проходило под бдительным оком Эльзы. И он и она по-прежнему жили в отеле «Истрия», на крохотной территории которого разминуться было невозможно. А. хотелось бы! Ему— во всяком случае... Ведь очень скоро отношения двух влюбленных перешли в иное «качество». Татьяна приходила к нему в отель — это «документально» подтверждают сохранившиеся записи Маяковского и Татьяны в блокноте с золотой окаемкой, запечатлевшем их письменные диалоги за столиком кафе «Веплер» на площади Клиши, или кафе на вокзале Кэ д'Орсэ, или в каком-то еще вдали от любопытных глаз. Именно письменные — они оба предпочитали их устным, вовлекаясь в понятную только им любовную игру.

Он: «Люблю обсолютно». Она— в ответ, с симпатией и издевкой: «Теперь неизменно писать «обсолютно». Он: «Завтра у меня?» Она: «В Istria». Еще одна фраза, принадлежащая Татьяне: «Любите, и любимым будете». Тут же, рядом, записи красными чернилами, сделанные в Москве рукой Лили о том, что заказано ему купить для нее в Париже: «Рейтузы розовые 3 пары, рейтузы черные 3 пары, чулки дорогие, иначе быстро порвутся». И дальше: «Духи Rue de la Paix, Пудра Hubigant и вообще много разных, которые Эля посоветует. Бусы, если еще в моде, зеленые. Платье пестрое, красивое, из креп-жоржета, и еще одно, можно с большим вырезом для встречи Нового года».

Читала ли Татьяна эти записи, знала ли про Лилины поручения? Может быть, не в деталях, но знала несомненно! Он честно рассказал Татьяне и про свою привязанность к Лиле, и про роль, которую та играла и играет в его жизни. И про машину тоже. Татьяна помогала Маяковскому ее выбирать, ходила вместе с ним за покупками «Лиличке», была вынуждена терпеть повседневную Эльзину опеку. «Роман их, — признавалась впоследствии Эльза, — проходил у меня на глазах и испортил мне немало крови... <Еще бы: ведь все развивалось совсем не так, как было поручено Эльзе! > С Татьяной я не подружилась, несмотря на невольную интимность. < Интимность состояла всего-навсего в том, что Эльза была именно невольной свидетельницей их совсем не яла-тонической любви.> Она также не питала большой ко мне симпатии». Остается лишь добавить, что и малой не питала тоже...

Возвращение Маяковского в Москву 8 декабря 1928 года внесло кардинальные перемены в жизнь Лили. Не только, разумеется, оттого, что в ее обладании появилась поистине диковинная редкость — свой автомобиль «рено». Достался он Маяковскому тяжело: с трудом удалось наскрести денег, с трудом уладить таможенные формальности (без помощи того же Агранова вряд ли это могло получиться). Самому Маяковскому автомобиль был напрочь не нужен — водить машину поэт не умел и учиться этому не хотел. Ему лишь приходилось оправдываться перед своими читателями в стихотворении «Ответ на будущие сплетни»: «...Простите, пожалуйста, / что я / из Парижа / привез Рено, / а не духи / и не галстук». Галстук, кстати, он привез тоже, как и духи: и то, и другое для Лили. Но «рено» затмил все остальное.

Лиля каталась на нем по Москве и даже — нечаянно, разумеется, притом по вине зазевавшейся мамы, — сбила маленькую девочку, без тяжелых, к счастью, последствий. Судебной ответственности ей удалось избежать — вряд ли и на этот раз обошлось без вмешательства все того же всесильного Яни. Агранов тогда был настолько влиятелен, что для следователей, прокуроров и судей его просьба (или рекомендация) фактически означала приказ.

И все же главная перемена произошла в самом Маяковском. Косвенно Лиля была уже уведомлена им о появлении в его жизни какой-то новой фигуры: письмо Маяковского из Парижа от 12 ноября содержит просьбу перевести телеграфно в Пензу тридцать рублей некой Людмиле Алексеевне Яковлевой. Это была родная сестра Татьяны. Запрос о причине нежданного внимания Маяковского к неведомой женщине был тотчас отправлен Эльзе в Париж, и ответ вскорости же получен...

Таинственное поручение дополнялось такими загадочными строками из того же письма Маяковского: «Моя жизнь какая-то странная, без событий, но с многочисленными подробностями, это для письма не материал, а только можно рассказывать...» К тому времени, когда он вернулся в Москву и действительно начал рассказывать, Лиля уже многое знала. Советская почта работала тогда не так, как стала работать спустя несколько лет, письма в пути не задерживались, информационные сводки Эльзы поступали в Москву своевременно.

Стихи, посвященные Татьяне, обнажали характер их отношений («В поцелуе рук ли, / губ ли, / в дрожи тела / близких мне...») и «письменно» подтверждали то, о чем Лиля уже знала. Но «дрожь тела» какой угодно особы, повстречавшейся Маяковскому, никогда ее не пугала. Пугал новый, непривычный доселе характер отношений с той, про чью «дрожь» Маяковский так смело писал. «Ты в первый раз меня предал», — сказала Лиля Маяковскому, выслушав его рассказ, а главное, стихи, адресованные Татьяне.

Еще больше пугало ее стремление Маяковского, вскоре осуществившееся, как можно скорее вернуться в Париж. Вряд ли и лубянские друзья, и Эльза оставили ее без информации о букетах цветов, которые по его предварительному заказу еженедельно доставлялись на дом Татьяне. И — пусть даже и без деталей — о его письмах и телеграммах в тот же адрес.

До нас дошли только семь его писем и двадцать пять телеграмм. Их было, несомненно, гораздо больше. Ответные письма доставлялись в Лубянский проезд, от Лили он их скрывал. Она обнаружила эту корреспонденцию лишь после смерти Маяковского, разбирая его архив. Понимала ли она то, о чем впоследствии писал Роман Якобсон: «Маяковский сломался <...> в год встречи с Татьяной Яковлевой. <...> Это было в момент, когда ему стало жить одному уже совершенно невтерпеж и когда ему нужно было что-то глубоко переменить».

Был фасад — и были кулисы. Внешне ничего не переменилось. Правда, распался ЛЕФ — после того как в сентябре 1928 года из него вышли Маяковский и Брик, а значит, и Лиля. Пятью месяцами раньше ЛЕФ покинул Пастернак, так объяснив в письме к Маяковскому причину своего поступка: «Ваше общество <Лиля, напомним, играла в нем ведущую роль>, которое я покинул и знаю не хуже Вас, для Вас ближе, живее, нервно-убедительнее меня». Лишь шесть с лишним десятилетий спустя стали известны подлинные причины, побудившие его к разрыву. «ЛЕФ удручал и отталкивал меня, — писал Пастернак, — своей избыточной советскостыо, то есть угнетающим сервилизмом, то есть склонностью к буйству с официальным мандатом на буйство в руках».

Не будь у Бриков и Маяковского тех связей, которые они тогда имели, никаким «мандатом на буйство» им обзавестись бы не удалось. Но к тому времени сталинский аппарат уже полностью разделался с «левизной» в политике. Естественно, та же судьба не могла не постичь «левизну» в литературе: на стало время совсем для других игр.

Вернувшись из Парижа, Маяковский, явно не врубавшийся в крутые повороты на советском политическом Олимпе, попытался оживить литературную жизнь, создав РЕФ (Революционный фронт искусств). И опять в новой затее, окончившейся неудачей, Лиля принимала самое активное участие. Эго совпало с победой над инакомыслящими группировками, которую одержала Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), то есть, иначе сказать, Агранов и его непосредственный лубянский шеф Генрих Ягода.

Литературная возня, за кулисами которой шла жестокая борьба различных сил, стремившихся к власти, была у всех на виду. Но для Лили куда важнее была другая борьба, о которой могли знать только очень близкие люди. Оторвать Маяковского от эмигранток, тянущих его в свое болото и грозящих благополучию того уникального семейно-дружеского союза, который она создала, она могла только с помощью высокопоставленных и могущественных друзей дома.

Но можно ли было в реальности воздействовать на поэта с его гипертрофированной влюбленностью и стремлением сломать все преграды, стоявшие на его пути ?

Телеграммы Маяковского в Париж говорят сами за себя: «Очень затосковал», «Тоскую невероятно», «Абсолютно скучаю» (все-таки «а», а не «о»), «Тоскую по тебе совсем небывало», «По тебе регулярно тоскую, а в последние дни даже не регулярно, а еще чаще»... Могли ли эти любовные заклинания остаться вне контроля спецслужб? Как и письма: «...Мне так надо каждую минуту знать, что ты делаешь и о чем думаешь. Поэтому телеграммлю. Телеграфь, шли письма — вороха того и другого».

Но, кроме любовных переживаний, существовало еще главное дело его жизни — работа, Татьяна

Пыла далеко и вряд ли могла соучаствовать в ней, даже если бы оказалась близко: слишком чужими были они друг другу во всем, что происходило за пределами сердца. 26 декабря 1928 года Маяковский впервые читал в Гендриковом переулке своим друзьям только что завершенную пьесу «Клоп». Пришли Мейерхольд и его жена, прима театра Зинаида Райх, пришел молодой поэт Семен Кирсанов, тоже с женой, пришли Жемчужные и Катаняны — ближайшие к Маяковскому люди. Но главное — были Лиля и Осип.