Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

Выматерившись смачно, он снова взялся за паяльник, продолжая курить.

— Ну и дела! — посочувствовал Саша. — Видать много воды утекло, пока меня тут не было… А что с Баклановым и Окапой? А что с Клацем?

— Окапа и Мишка Бакланов тут бывают часто… — ответил Наумов.

— Это с каким ещё таким Клацем?! — прервал его Романов, поворачиваясь снова к Сашке и ехидно улыбаясь. Наумов при этом хмыкнул и затем издал какой-то неопределённый звук.

— Ну, тот, что сваркой тут занимался, — пояснил Саша, удивляясь, что его не понимают.

— А! Это тот еврей черномазый, что ли? — Романов всё ещё улыбался, продолжая курить. — Покажи ему, — кивнул он Наумову, — Чернозадого…

Наумов потянул Сашку за рукав. Они обошли вокруг стены, отгораживавшей пол — комнаты, и Саша увидел Клаца…

Он лежал на составленных в ряд стульях, мертвецки пьяный. Очки съехали с его лица, готовые оторваться и упасть. Одна рука свисала до пола. Грязные ботинки, в глине, оставались на ногах. Он был в испачканном известью пальто. Под столом валялась пустая бутылка из-под водки и батон белого хлеба.

— Что же его так забрало здорово? — спросил Сашка Наумова.

— Баба… — ответил тот.

Они вернулись к Романову.

— Видел, что бывает! — заметил тот. — А ведь, говорили ему: "Брось свою шлюху!" Не слушал друзей! Теперь, вот, остался без квартиры, без машины и без штанов…

— Что же он теперь? — Саша не знал, что сказать.

— А ничего! Проспится — за бутылкой побежит… — Романов снова погрузился в работу.

— А я, вот, совсем забыл радиотехнику… — начал Саша о главном, ради чего пришёл. — Что можно бы поделать тут?

Но Романов ничего ему не ответил, занятый пайкой. Наумов тоже отошёл к своему столу. Саша потолкался, походил по комнате, рассматривая приборы, на стеллажах, снова вернулся к Романову, спросил, не нужно ли чем помочь.

— Ах, блин! Твою мать! Налево! Ты не видишь, растудыть, что люди заняты!? Работать захотел?! А где ты был всё это время?! Вон там — комната другая! Ни одна сука не хочет ничего делать! Все приборы на полу уже целый месяц лежат! По стеллажам ни одна падла не желает расставить! Уваливай отсюда! К едрёней воши! Чтобы я тебя тут больше не видел!

Саша, слегка опешив, вышел из комнаты. Он хотел было совсем уйти. Но вспомнил, что с Романовым случались и раньше такие приступы матерного невоздержания, направился в другую комнату, посмотреть, что же это за приборы, о которых тот упомянул.

Там, действительно, на полу стояла различная аппаратура: осциллографы, генераторы, блоки питания и прочая техника, с которой Саша и знаком не был. И подумав немного, он стал их передвигать, поднимать, ставить один на один, делая из них подобие лестницы, чтобы было легче поднимать каждый следующий и водружать по очереди на первый, второй и третий уровень стеллажей. Так когда-то древние полинезийцы поднимали своих каменных идолов на острове Пасхи, о чём он читал в книге Тура Хейердала. Часа через два, когда пол был свободен от техники, юноша прошёл в туалет, где натолкнулся на пьяного Клаца. Увидев Сашку, он, конечно, его не узнал, но в качестве оправдания громко сказал заплетающимся языком:

— Я — позор еврейской нации! — И задев его плечом, вышел.

Помыв руки, и Саша тоже вышел прочь, прощаться ни с кем не стал, поднялся из Подвала на улицу.

16. Трусы

— Вот тебе несколько трусов! — сказала мать, подавая Сашке какие-то тряпки. — От тётки, — добавила она, — Остались… Лёшкины, пропойцы. Она его теперь навсегда бросила, пока он не загнулся совсем!

— Я не буду носить чужие! — возразил Сашка.

— Не дури! Они — новые совсем. Ни разу не надёванные. Отцу тоже половину дам. Пусть носит…

— Но, ведь, это ж Вишневского трусы-то! Надо отдать! Ей-то что? Ушла — так ушла. А трусы — отдай! Зачем же пакостить?

— Он ей — чужой теперь! Зачем чужому отдавать? А мы — свои, родные…

— А он — мой начальник! Что если узнает?

— Ну и пусть узнает, пьянь! Небось ещё сто раз пожалеет, что потерял жену-то…

— Я эти трусы носить не буду!

— Не хочешь — не носи. Отцу все пойдут. Всеравно берёте с одной полки…

— Мне тоже чужого не надо! — появился в дверях Иван Михайлович. — Ты, Сашка, возьми все эти трусы и отдай Лексею на работе, когда увидишь.

— Ну и носите оба старьё, дураки! — Полина Ивановна повернулась, пошла на кухню. — Я вам новые не буду шить! Ишь, какие честные нашлись! Алкаша защищать!

Сашка взял пачку трусов, брошенных матерью поверх телефонного аппарата.

— Я, наверное, его сегодня увижу, — сказал он отцу, до сих пор стоявшему в коридоре и раскуривавшему папиросу. — Он придёт проверять мой пост.

Иван Михайлович, выпустив дым, захромал обратно, в комнату, ничего не говоря, видимо, считая разговор исчерпанным.

— Смотри! — донёсся с кухни голос Полины Ивановны. — Он плохо кончит, этот Лёшка-то! Вон, у Александры Ивановны-то муж, помнишь, из окна выбросился? Так, теперь и сын — Васька — тоже! А всё — по пьяни!

— Как — Васька? — Саша пошёл на кухню. — А что — Васька-то?

— "Что — Васька?!" А вот, он от проститутки убегал, пьяный… В окно прыгнул. Помер в реанимации вчера…

— Не может быть! — Саша остановился в проёме из коридора на кухню. — Я же во сне видел это… Будто, он сидел на площади, прямо на асфальте… Я подхожу к нему, спрашиваю: "Почему, мол, ты здесь?"… А он отвечает мне: "Да, вот, мол, от одной замужней проститутки убегал и, мол, пришлось в окно прыгнуть"… А там, на площади, все ждали автобус… И ему билет, кажется, не давали. Я тогда в автобус-то сел… Мне билет-то дали… А пассажиры были те, кто уже умерли. И когда пришёл контролёр и стал проверять билеты, то меня из автобуса-то выставил… И тогда я как раз Ваську-то снова увидел и спросил, а он ответил именно это: убегал, мол, от проститутки, и пришлось выпрыгнуть в окно… Только сон-то этот мне давно приснился… Весной ещё, когда я в Литву ездил… Помнишь? На майские праздники… Я и забыл тот сон-то… Ты Александре Ивановне не рассказывай, что Ваське билета не дали. Там, на площади много таких, как он, было. Толпа целая. Все чего-то ждали… Он, Васька-то, человека убил… Николая Круглова… Я сейчас… — Сашка пошёл в свою комнату, нашёл среди книг, паспорт, что отдал ему Валерка, принёс его матери. — Вот! Это Валерка мне отдал! Он видел, как Васька убил его… Этот мужик со мной на Заводе работал… И ещё Васька невесту Валеркину изнасиловал…

— Ты, видать, свихнулся, совсем! Опять таблеток, наглотался что ли? — проговорила Полина Ивановна в остолбенении.

— Причём тут таблетки? Сон-то, говорю, ещё в мае приснился. А потом Валерка, недавно приходил ко мне с бутылкой вина, мне всё рассказал про Ваську. А ты телевизор свой смотрела — ничего не знаешь! Не веришь, что ли? Я бы не вспомнил, если б не те же слова: "От проститутки убегал — в окно прыгнул". Откуда ж такое совпадение?

— Ты, что, дружил, что ли, тоже с Васькой?

— Нет, не дружил… Но, ведь, мы же в одной школе учились… Он хулиган был большой… И ещё в больнице оказались вместе. Я, ведь, ему когда-то голову кирпичом пробил случайно. Может, поэтому он стал таким…

— Не иначе, ты опять таблеток напился…

Саша заметил на глазах матери слёзы. Она не выносила откровенных разговоров и не хотела верить в то, что он рассказал, потому что чувствовала, что это — неприятная правда, и, скорее, готова была счесть всё за бред, вымысел, сумасшествие сына, чем воспринять его рассказ соответственно.

И Сашка, почувствовав, как мать замкнулась, не желая больше говорить на эту тему, молча, в какой-то, будто бы, прострации занялась кухонными делами, — и пожалелв о том, что проявил необычную откровенность, он молча направился в свою комнату…

17. Молитвослов

С "Площади Ногина", где у Сашки был дежурный пост в одном учреждении, доехать до Ярославского вокзала было намного ближе, чем от дома. Поэтому он поспал на целые пол часа больше, хотя и пришлось лежать на составленных вместе стульях. Ещё было совсем темно. Дворники уже посыпали песком и солью тротуар, по которому мелкая позёмка сразу же наметала новый снег. В этом году осень сдала свои позиции неожиданно, и зима, будто давно заждавшись своего часа, надвинулась ранними сумерками, ветром, холодом, снегом.

Добежав до метро, где при входе его сразу согрели тёплые струи обогревателей, замерзшими пальцами Саша стал искать в карманах деньги. Мелочь была. Но он решил разменять рубль, чтобы потом в вокзальном автомате было легче взять билет на электричку.

Пустой долгий эскалатор понёс его вниз. Не желая мириться с такой судьбой, юноша побежал вниз по лестнице сразу через две ступени. Это было весьма рискованно. Его рука несколько раз тормозила такой быстрый бег о резиновую ленту поручня, и тогда его прыжки через ступени сбивались, переходили на обычный шаг.