Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести

• Название: Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести
• Автор: Иво Андрич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

В первый том Собрания сочинений выдающегося югославского писателя XX века, лауреата Нобелевской премии Иво Андрича (1892–1975) входят повести и рассказы (разделы «Проклятый двор» и «Жажда»), написанные или опубликованные Андричем в 1918–1960 годах. В большинстве своем они опираются на конкретный исторический материал и тематически группируются вокруг двух важнейших эпох в жизни Боснии: периода османского владычества (1463–1878) и периода австро-венгерской оккупации (1878–1918). Так образуются два крупных «цикла» в творчестве И. Андрича. Само по себе такое деление, конечно, в значительной степени условно, однако оно дает возможность сохранить глубинную связь его прозы и позволяет в известном смысле считать эти рассказы главами одной большой, эпической по замыслу и характеру, хроники, подобной, например, роману «Мост на Дрине».

---

Старшая сестра приказала кучеру остановиться, спрыгнула с коляски и потянула за руку сидевшую в нерешительности сестру. Когда сестры поднялись по заросшему склону, они увидели, что на земле, возле почти угасшего костра, лежит девочка лет тринадцати — четырнадцати. Женщины и мальчик не отрываясь смотрели на нее, как на привидение.

Сестры сразу поняли, что девочка на траве рядом с костром тяжело больна и в лихорадке. Девушки умели только сказать «добрый день», больше они не знали ни слова. Позвали кучера. С явной неохотой он слез с коляски, внимательно проверил упряжь и только потом поднялся на холм и принялся выполнять обязанности переводчика.

Девочка собирала разбредшихся овец, и где-то здесь, в кустах, ее ужалила змея. (Обе сестры замерли, пораженные и испуганные, будто сами наступили на змею.) Рассказывала заплаканная женщина помоложе, мать девочки. При этом она так часто и тяжело дышала, словно несла в гору большой груз. Женщина постарше сидела на корточках возле девочки и что-то нашептывала.

Смиля Сербиянка, гадалка и знахарка из соседнего села, известная на весь край, была сильной, крепкой женщиной с большими черными глазами. Неожиданное появление двух иностранок ничуть ее не смутило. Она занималась больной спокойно и хладнокровно, без тени волнения, но заботливо, полностью отдавшись своему делу, с тем тихим, но участливым выражением лица, какое бывает у хороших врачей и так благотворно действует на больных. Только сейчас оно не могло подействовать — от укуса змеи до прихода знахарки прошло больше трех часов, и девочка находилась в состоянии полной апатии. Глаза ее были закрыты, рот сведен судорогой, лицо стало землистым, дыхание коротким, а кожа холодной и влажной. Знахарка увидела это сразу и тем усерднее занялась маленькой, едва заметной ранкой на отекшей ноге. Собранная, спокойная, она склонилась над раной, словно хотела что-то прочесть в ней. Крупным ногтем она то и дело очерчивала вокруг раны волнистую линию, похожую на молнию, — видимо, эта линия у нее связывалась с черной полосой, тянущейся вдоль змеиной спины, — и монотонно повторяла какие-то стихи. Они звучали то разборчивее, особенно рифмы, то тонули в молитвенном шепоте. Время от времени она подымала голову и, раскачиваясь, вполголоса причитала:

Встала Лена рано в воскресенье,
Встала Лена рано сено стожить,
Как ужалит Лену змея из-под стога!
Горько плачет Лена,
Говорит ей мама: —
«Ты не бойся, Ленка,
Мать найдет леченье:
Сладкий сок из яблок,
Молоко оленье!..»

Затем начиналось ритмичное повторение совершенно невразумительных, бессвязных гортанных звуков. Время от времени она с силой дышала сначала в рану, а потом на все четыре стороны света.

Закончив, знахарка спокойно поднялась, убежденная, что все будет хорошо, развязала узел на платке и достала оттуда засушенную змеиную траву. Оставалось размочить ее слюной и приложить к ране.

Старшая сестра сурово смотрела на эту невозмутимую женщину. Она понимала, что должна восстать против суеверия, прогнать знахарку, стряхнуть ворожбу и заменить ее разумными действиями и настоящими лекарствами. Но она стояла как вкопанная, будто, сойдя с коляски, попала в болото, в трясину, и теперь каждое движение требует от нее невероятных усилий, а любая мысль погибает, не успев родиться. Ей пришлось крепко взять себя в руки и собрать все силы, чтобы шагнуть вперед.

Девочка лежала на правом боку. Ее длинная белая рубаха завернулась выше колен, а левая нога была откинута в сторону и заметно отекла. Рана не была видна, но; очевидно, она была над щиколоткой — опухоль здесь стала сине-зеленой с красной полосой по краям. Девочка стонала и вздрагивала всем телом, как от икоты.

Подойдя к ней, старшая сестра долго и пристально рассматривала отекшую ногу. Ее красивые черные брови сошлись в одну линию, и это придало лицу какое-то новое, не свойственное ему выражение. Встревоженная этим младшая сестра подошла и спросила тихо и взволнованно:

— Что надо делать, когда ужалит змея?

Словно не слыша ее, Агата продолжала смотреть на больную.

Она повидала и горе и болезни, когда в окраинных кварталах Вены вместе с членами своего «общества» обходила дома бедняков. Но сейчас перед нею было нечто совсем иное, несравненно более страшное. Там она твердо знала и чего недостает, и чем нужно помочь, хотя бы в границах возможного. Были дети — их надо было отнять у порочных родителей, алкоголиков, были болезни, но с определенным диагнозом и готовым рецептом, не хватало только денег на лекарства, были больные, нуждавшиеся в хорошем питании и свежем воздухе. А что предпринять сейчас? Несчастье казалось необъятным и непостижимым. Нахмурив брови, Агата торопливо задавала вопрос за вопросом, а кучер вяло переводил.

Что уже сделали? Да вот, выдавили из раны кровь, сколько смогли, перевязали ногу над коленом и послали мальчика, старшего брата, в село за ракией. Женщина, беспрестанно утиравшая то слезы, то пот, неопределенно махнула рукой вдаль, где, по-видимому, было село. Теперь ждут. Больше ничего они сделать не могут.

— А у вас нет рома или ракии? — спросила Агата у кучера.

— Нет, милостивая барышня. В дороге я не пью и не беру с собой ничего спиртного.

Агата с радостью прогнала бы и эту знахарку с ханжеским лицом, и кучера, которого нисколько не огорчает, что ничего у него нет и ничего он не может, засучила бы рукава и помогла бы по-настоящему. Но она стояла, бессильная, негодуя на себя и на всех вокруг.

— Нельзя же дать человеку вот так погибнуть, — повторяла она вполголоса, сама не зная, кому посылает этот упрек. Потом опустилась на колени, смочила одеколоном платок и стала ласково вытирать девочке лицо и лоб. Девочка только громче застонала.

Спирт. Только спирт может ее спасти, — проговорила Агата вполголоса, словно осознав наконец, что нужно, и посмотрела на кучера. — Слышите, вы, поворачивайте лошадей и скачите навстречу папе и маме. Возьмите у них фляжку с коньяком и тут же возвращайтесь. Но скорее, вы слышите? Скорей, скорей!

Однако расторопность не была чертой характера этого кучера, краинца, которому все, что милостивая барышня проделывала с боснийскими крестьянками, казалось выдумкой, капризом и чистой бессмыслицей. Так господа офицеры иной раз перепьются и заставляют его гнать лошадей вовсю, в непогоду и по таким дорогам, где шею свернешь. Он завернул лошадей и поехал обратно. Агате казалось, что он еле ползет.

Все это время Амалия стояла в стороне и, чувствуя себя бесполезной и лишней, испуганно поглядывала на свою «взрослую» сестру. Теперь, оставшись одни, они могли оглядеться. В полуденном зное, на сожженной равнине вся группа казалась бесконечно печальной и потерянной. Женщины стояли как каменные. Мать все время смотрела на запад, в сторону села, откуда должна была появиться спасительная ракия, но во взгляде у нее было такое горе, такая безнадежность, словно село это находилось на краю света. Знахарка терпеливо ждала, когда начнут действовать ее средства. Мальчик тупо глядел перед собой, а больная лежала в длинной рубахе, запачканной землей и травой, по-прежнему откинув распухшую ногу.

— Она умрет? — взволнованно спросила младшая сестра.

— Она не умрет, если мы вовремя сумеем дать ей достаточное количество спирта, — убежденно ответила старшая.

Полная тишина, только тихо и ровно стонет девочка.

Солнце печет. Кучер растаял где-то в серой равнине. Казалось, время остановилось, неподвижное и гнетущее, как горе и болезнь рядом с ними.

— Боже, Агата, боже, как они живут! Какая страна, какие люди! — шептала младшая сестра, стараясь заглушить в себе страх.

Агата смотрела вдаль — там должна была показаться коляска. Мать девочки, не останавливаясь, утирала незаметные, но неиссякаемые слезы.

Вдруг девочка захлебнулась, страшная судорога перекосила тело — ее стало рвать, а голова так и оставалась на земле. Мать нагнулась и приподняла ей голову, Агата своим маленьким платочком вытирала ей рот. Судорога еще несколько раз сотрясла ее тело, и девочка затихла, мертвенно-бледная, чуть заметно дыша. Агата подняла ей рубашку и увидела, что начал отекать живот. От девочки шел тяжелый сильный запах испражнений — пища с силой ударила из нее во все стороны.

Агата выпрямилась, расставив руки, и стала знаками спрашивать, есть ли вода. В траве лежал кувшин, из которого удалось нацедить несколько капель. Больше нигде воды не было. Она попросила ложку, чтобы разжать девочке стиснутые зубы. Понадобилось много времени, чтобы объясниться знаками, но ответ был тот же — нет.

— Ничего нет. Ничего здесь нет, — шептала Агата, вытирая руки платком, который подала ей сестра.

И ее добрая воля разбивалась о стену нищеты и безысходности.