Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести

• Название: Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести
• Автор: Иво Андрич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

В первый том Собрания сочинений выдающегося югославского писателя XX века, лауреата Нобелевской премии Иво Андрича (1892–1975) входят повести и рассказы (разделы «Проклятый двор» и «Жажда»), написанные или опубликованные Андричем в 1918–1960 годах. В большинстве своем они опираются на конкретный исторический материал и тематически группируются вокруг двух важнейших эпох в жизни Боснии: периода османского владычества (1463–1878) и периода австро-венгерской оккупации (1878–1918). Так образуются два крупных «цикла» в творчестве И. Андрича. Само по себе такое деление, конечно, в значительной степени условно, однако оно дает возможность сохранить глубинную связь его прозы и позволяет в известном смысле считать эти рассказы главами одной большой, эпической по замыслу и характеру, хроники, подобной, например, роману «Мост на Дрине».

---

У фра Марко нашлось всего шесть грошей. Долго думали, как быть. Наконец протоиерей позвал Вейсила, попросил его остановить воду и послать слугу в Долац[15] к фра Гргичу, приходскому священнику, который даст два дуката за фра Марко. Вейсил сначала отнекивался: посылать, мол, опасно, слуги того и гляди донесут, а Фазло злой, как рысь. Сошлись на том, что Марко сверх тех двух дукатом даст еще шесть грошей — для слуг. Вейсил перевел фра Марко в большую камеру, принес тростниковое перо и лист пожелтевшей бумаги. Пальцы у фра Марко дрожали, и он с трудом, букву за буквой, вывел свое послание:

«Фазло бросил меня в темницу и пустил туда воду. Mitte statim per hunc Turcam duos aureos, ut adminus istam aquam pernicisissimam intromittere desinant. Orate pro me et benedicite[16]. Спасите меня от Фазло, не то я погиб.

Фра Марко, викарий».

Один из слуг, цыган, побежал в Долац, а фра Марко сушился возле печи; с сутаны и башмаков стекала вода.

Цыган вернулся из Долаца еще засветло и принес завязанные в тряпку два дуката, без всякой записки. Вейсил дал ему бакшиш, попробовал дукат на ноготь и приказал остановить воду. Немного погодя фра Марко снова отвели в его камеру.

Время от времени раздавался звук падавших со стен капель, но на полу воды уже не было. В камере совсем стемнело. Фра Марко, почти радостный, ходил из угла в угол.

Не успел затихнуть стук деревянных сандалий Вейсила, как раздался голос протоиерея:

— Ну как, дал?

— Дал.

— Вот и хорошо, по крайней мере останемся живы.

Завязался разговор. Протоиерей жаловался, что у него от холода и сырости все кости ломит. Дома у него больные дочь и сын, который завтра, в воскресенье, должен венчаться, чтобы тоже стать священником.

Оказалось, что оба узника знакомы еще с прошлого года. Сараевский владыка обвинял тогда католических монахов из-за каких-то приходских сборов[17], и дело разбирал тот же Фазло. Он и тогда замещал визиря. Султанские фирманы имелись у обеих сторон, которые не жалели денег на подкуп, но монахи, кроме того, привели к конаку толпу своих прихожан; мужчины умоляли, а женщины плакали и причитали. Фазло вскоре надоело их слушать, и он вместе с кадием и имамом решил, что иск владыки к монахам и католикам вообще неправомерен. В этой тяжбе от монахов выступали фойницкий и крешевский настоятели (с последним был и фра Марко), владыка же явился сам, в сопровождении молодого священника из Сараева и зеницкого протоиерея.

— А, так ты и есть тот верзила, что был тогда с настоятелем, когда мы жаловались Фазло?

— Да, я, — ответил фра Марко, хорошо запомнивший высокого, тощего протоиерея с седой бородой и зелеными глазами.

Оба умолкли. Тишину нарушал лишь стук падающих в темноте капель. Протоиерей заговорил чуть дрогнувшим голосом:

— А вы тогда нас одолели.

— Что поделаешь? Никому не хочется свое упускать.

— А сколько же вы тогда дали Фазло на лапу?

— Не знаю, не я давал; даром он и вас не судил!

Снова наступило молчание, теперь еще более продолжительное и тягостное. Слышно было, как оба быстрыми шагами меряют свои камеры.

Вдруг Марко показалось, что протоиерей что-то сказал. Он остановился и прислушался: сосед приглушенно кашлял. Но чем больше Марко вслушивался, тем все более странным казался ему этот кашель. Наконец из-за перегородки ясно донесся старческий смех. Марко рассердился, выпрямился и хотел было что-то сказать, но смех становился все громче и заразительней.

— Ох, хо-хо, фра Марко!

— Что с тобой, чего ты хохочешь? — раздраженно спросил Марко.

Протоиерей от смеха с трудом выговаривал слова:

— Надо же… Как Фазло опять свел нас… ох, ох-хо-о… Вот вам, говорит, сидите в темнице и грызитесь, кому из вас прихожан в Боснии обирать. Да еще воды под нас подпустил! Ох-хо-хо-о!

Теперь и фра Марко покатился со смеху.

— Наверно, решил нас здесь квасить, как капусту! Чтоб посмотреть, чья вера сильнее.

— Ах, ха, ха-а…

— Хо, хо, хо-о…

Прислонившись к зыбкой перегородке, забыв о мрачной и сырой темнице, поп и монах покатывались от смеха, не замечая, как каменный пол покрывается тонким льдом.

Мост на Жепе{5} © Перевод Т. Вирты

На четвертом году своего правления великий визирь Юсуф сделал неверный шаг и, став жертвой коварных интриг, внезапно впал в немилость. Борьба длилась всю зиму и весну. (В этот год хмурая, холодная весна надолго задержала приход лета.) А в мае великий визирь Юсуф с триумфом вернулся из заточения. И снова потекли полные великолепия мирные и однообразные дни. Но месяцы зимней опалы, когда жизнь от смерти и славу от погибели отделяла черта тоньше, чем лезвие кинжала, оставили на визире-победителе еле заметный след грусти и задумчивости. В нем появилось нечто неизъяснимое, то, что умудренные опытом и много страдавшие люди таят в себе как сокровище, лишь нечаянно обнаруживая его во взглядах, движениях и словах.

В заточении, одиночестве и немилости визирю как-то живее рисовался отчий дом и родной край. Разочарования и боль всегда обращают мысли к прошлому. Он вспомнил отца и мать. (Оба они умерли еще в далекие времена, когда их сын был скромным помощником смотрителя конюшен султана; он тогда распорядился облицевать их могилы белым камнем и воздвигнуть надгробия.) Вспомнил милую Боснию и село Жепу, откуда его увезли девятилетним мальчиком.

В постигшем его несчастье визирю отрадно было думать о том далеком уголке земли и разбросанном над рекой селе, где в каждом доме жили легенды о его славе и успехах в Стамбуле и где никто не подозревал ни об изнанке славы, ни о цене, которой оплачивается успех.

В то же лето великому визирю представился случай поговорить с людьми, приехавшими из Боснии. Визирь расспрашивал, ему отвечали. После бунтов и войн Боснию терзали беспорядки, запустение, болезни и голод. Визирь отправил крупные дары всем своим сородичам, сколько их еще уцелело в Жепе, и наказал выяснить, в каких постройках испытывают они наиболее острую нужду. Великому визирю вскоре доложили, что в Жепе еще есть четыре дома Шеткичей и что это самые крепкие дома на селе, а вообще край совсем обеднел, мечеть обветшала и обгорела, источник пересох, а всего хуже, что нет моста через Жепу. Село раскинулось у самого слияния Жепы с Дриной, и единственная дорога в Вышеград проложена через Жепу в пятидесяти шагах от устья. Сколько раз наводили крестьяне деревянный мост, но вода неизменно сносила его. То неожиданно и стремительно, как все горные реки, вздуется Жепа и подмоет столбы и опрокинет настил; то поднимется Дрина и запрет прибывшие воды Жепы в устье, и они поднимут и смоют мост, будто его не было и в помине. Зимой одолевает гололед, а в гололед на бревнах сущая погибель и людям и скоту. Вот если бы кто-нибудь возвел здесь мост, это было бы самое благое дело!

Визирь пожертвовал шесть ковров для мечети и сколько требовалось денег для постройки трехструйного фонтана перед мечетью. Кроме того, визирь решил возвести мост на Жепе.

В Стамбуле проживал в ту пору один итальянец, зодчий, который прославился мостами, сооруженными им в окрестностях столицы. Его-то и нанял казначей визиря и послал с двумя доверенными людьми в Боснию.

В Вышеград они прибыли, когда еще снег не сошел. Несколько дней жители Вышеграда, дивясь, наблюдали за тем, как согбенный и седоволосый зодчий, однако румяный и моложавый лицом, лазил по огромному каменному мосту, что-то выстукивал, разминал пальцами известку из швов, пробовал ее на язык и вымерял шагами длину пролетов. Затем зодчий отбыл на непродолжительное время в Баню, где находились карьеры известкового туфа, который брали на постройку Вышеградского моста. Зодчий разыскал входы в заброшенные карьеры, засыпанные землей, поросшие кустарником и сосняком. Землю копали до тех пор, пока не наткнулись на толстый и широкий пласт камня, еще более белого и крепкого, чем тот, из которого был возведен Вышеградский мост. После этого зодчий спустился вниз по Дрине до Жепы и определил место, где надо построить причал для выгрузки камня. Тогда один из доверенных визиря, сопровождавших зодчего, вернулся обратно в Стамбул с расчетами и чертежами.

Зодчий остался дожидаться решения визиря, но не захотел жить ни в Вышеграде, ни в одном из православных домов над Жепой. На высоком мысу, образованном слиянием Дрины и Жепы, он сложил себе бревенчатую избу — второй доверенный визиря и писарь из Вышеграда служили ему переводчиками — и поселился в ней. Пищу зодчий готовил себе сам. Он покупал у крестьян яйца, каймак, лук и сухие фрукты. А мяса, говорят, не покупал вовсе. Целыми днями он тесал камень, чертил, сравнивал разные сорта известкового туфа или изучал течение реки.

Вскоре подоспел чиновник из Стамбула с одобрением визиря и первой третью денег, необходимых для постройки моста.

Началась работа. Народ не мог надивиться чудесному сооружению, возникавшему у него на глазах. Его и мостом-то нельзя было назвать. Прежде всего, наискосок через реку были вбиты мощные сосновые сваи, а между ними двойной ряд кольев, переплетенных прутьями, и образовавшееся таким образом некое подобие траншеи заполнили глиной. Реку повернули, и одна половина русла стала сухой.