Ариела Сеф - Рожденная в гетто

• Название: Рожденная в гетто
• Автор: Ариела Сеф
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга Ариелы Сеф – уникальное документальное свидетельство. Девочка, рожденная в каунасском гетто, чудом спасшаяся в приютившей ее семье. Страшный приговор врачей и ежедневная борьба с болезнью. А дальше – брак с известнейшим детским поэтом Романом Сефом, дружба с Аллой Демидовой, Камой Гинкасом, Кареном Шахназаровым и многими другими. Если бы беллетрист взялся выдумать историю жизни героини романа, вряд ли он сумел придумать столь драматичный и захватывающий сюжет. Слог Ариелы завораживает – только очень легкий и по-настоящему великий человек может с такой простотой и юмором писать и про ужасы Второй Мировой, и про Париж 20 века, и про жизнь советской богемы.

---

Ариела Сеф Рожденная в гетто

© Сеф А., 2009

© ООО «Издательство Астрель», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Предисловие

Книга Ариелы Сеф – уникальное документальное свидетельство. Если бы беллетрист взялся выдумывать историю жизни героини романа или повести и принялся бы усиленно фантазировать, чтобы увлечь читателя, он вряд ли сумел бы сочинить более драматический и захватывающий сюжет, чем эта сложенная обстоятельствами и выстроенная реальной женщиной судьба.

Девочка, рожденная в каунасском гетто, спасенная, вырванная родителями из лап смерти (напомню: в Литве евреи были истреблены гитлеровцами почти полностью. Сухая статистика говорит: погублено 94 процента еврейского населения, примерно 220 тысяч человек), вспоминает – безыскусно и просто – о том, что испытала сама, и о том, что сохранила память из рассказов близких. Подброшенная в детдом, чудом там выжившая, выросшая в семье литовских крестьян и долгое время считавшая мамой приютившую ее женщину, обреченная быть тихоней страшным приговором врачей – и тем не менее не поддавшаяся, не уступившая этому приговору, выстоявшая в схватке с недугом, существовавшая так, будто нездоровье ей неведомо, работавшая во времена «холодной войны» в парижском кабаре, без лишней выспренности делится пережитым – нет, не опытом (самолюбование, присущее большинству мемуаров, тут отсутствует), а болью и утратами, поэтому и читаются ее страницы и воспринимаются зафиксированные подробности с душевным откликом и сочувствием.

Родители, вырвавшиеся из резервации и прятавшиеся в подвале сарая от гитлеровских облав, принявшие после войны активное участие в спасении осиротевших детей и переправке их с помощью советских летчиков за рубеж… Вернувшиеся из сталинских лагерей родственники… Появление на свет младших братьев… Детали послевоенного быта: без конца перелицовываемый отцом костюм, приходящие в дом способного им помочь доктора люди с их бедами и искалеченным прошлым, врывающиеся в квартиры патрули чекистов с овчарками и новые эшелоны отправленных в лагеря уже советским режимом арестантов – все это нашло отражение в повествовании Ариелы Сеф.

Семейная сага, развивающаяся на фоне реальных исторических событий, вобрала множество символических, притчево-образных подробностей, говорящих о ХХ веке и канувшей эпохе гораздо ярче и доходчивей, чем иные пухлые исследования философов-теоретиков.

В повествовании есть неожиданный виток: наша героиня – студентка престижного института иностранных языков в Москве, брак с французским подданным, отъезд в Европу, встречи с представителями русской эмиграции и парижской элиты, после развода с мужем скитания без жилья по чужим углам. И опять – подспудно эта мысль присутствует в каждой главе – выстояла, превозмогла, состоялась. Я не случайно обращаю внимание на суть этого выплеснувшегося монолога непрофессионального, но вполне сформировавшегося литератора (перед нами – первое произведение Ариелы Сеф, и в смелости и робости предпринятой попытки – главное и безусловное его достоинство): вообразим, что родители выбрали бы пассивную позицию и не покинули гетто, представим, что оказавшаяся в Париже без поддержки юная эмигрантка опустила бы руки, представим, что она бы подчинилась безжалостному диагнозу врачей, вынесенному ей еще в раннем детстве… Но в этом-то главный итог и урок хронологии судьбы: активное, позитивное, созидающее начало переиначило вроде бы безысходную картину.

Особого внимания заслуживает глава об Андрее, нищем обитателе парижского дома Корбюзье, отбывшем в России бесконечно долгий лагерный срок, его свидетельство о встрече в застенке с Раулем Валленбергом – подлинная сенсация. Уверен, книга Ариелы Сеф станет событием для интересующейся серьезной мемуарной литературой читательской аудитории.

...

Андрей Яхонтов

2009 г.

Гетто

Сегодня Девятое мая, День Победы. Для меня это самый большой праздник. Больше чем Новый год или Пасха.

Я родилась в конце октября сорок первого года, недоношенной, во время облавы в каунасском гетто, на улице Рагучё, как раз когда немцы подошли к Москве. Совсем не вовремя, но деваться было некуда, и на пятый день жизни я пошла, а вернее, меня понесли припеленутой к маминой груди на «Большую детскую акцию». Это была сортировка – больных, старых, инвалидов и новорожденных детей – на сторону смерти, она называлась на «посильный труд», а здоровых и молодых – на работу, на «благо Германии».

Всех евреев согнали на плац Сквер Демократу. Поставили оцепление. До этого с раннего утра литовские полицаи, называвшие себя партизанами, обыскали все квартиры, каждый подвал и чердак, выгнали все гетто. Операцией руководил эсэсовский офицер Раука. Он встал на холм для лучшего обозрения толпы. Люди шли группами, семьями, квартирами. Началась селекция. Раука дубинкой указывал, кому направо, кому налево. Разлучал семьи. Близкие рвались друг к другу. Люди еще не знали, что правая сторона – смерть, левая – жизнь. Было очень холодно. Волнение росло.

Наши родственники тесно окружили меня и маму. Мы прошли незамеченными, видимо, на хорошую сторону, вся наша семья, за исключением бабушки. Бабушка была старенькая, мудрая, все понимала и, чтобы не волновать родню, спряталась в толпе смертников. Все очень переживали. И вдруг мой отец тремя прыжками перебежал на плохую сторону, отыскал и буквально вытащил из толпы бабушку, и вот так, с бабушкой, которая не понимала еще, что происходит, побежал на «хорошую». Когда его пытались остановить под душераздирающий плач, шум, лай собак, удары и ругань литовских полицаев, он подбежал к офицеру и на хорошем немецком языке сказал, что ему разрешили.

– Кто разрешил?

– Почему разрешил?

– Какая ошибка?

Они не успели опомниться, как он перетащил бабушку на нашу сторону.

Потом, когда отца спрашивали:

– Папа, как же ты не побоялся? Тебя же могли пристрелить. Ты же герой.

– Да какой там герой, я просто боялся больше всех, потому и побежал.

В спокойной, мирной жизни отец часто бывал сомнительный, но в серьезных ситуациях более решительного человека я, в общем-то, не знаю. Так отец спас бабку.

Вероятно, однажды спас и мою маму. На участке, рядом с домом однажды вечером мама, думая, что ее никто не видит, выдернула из грядки морковку, а ее заметил важный немецкий офицерский чин. Он остановил мать, куда-то очень спешил и велел явиться на следующее утро в комендатуру. Там ей должны были назначить строгое наказание за воровство. А тащить ее сразу у офицера, видимо, времени не было. Когда отец вернулся со смены домой, он застал маму в рыданиях. Ясно – ей грозил расстрел или в лучшем случае отправка в лагерь. Она все причитала:

– Что делать, что делать? С кем оставить ребенка?

А отец усталый, совсем спокойно, даже с безразличным видом, сказал:

– Да ничего не делать. Не ходить.

Мама не пошла.

Всей нашей семье с папиной стороны, за исключением дяди Бэно, даровали на какое-то время жизнь.

А мой отец, когда стало известно, что будет следующая «акция», сказал твердо:

– На следующую Ариела не пойдет.

Иногда детей выбрасывали за ворота гетто, и их подбирали друзья или знакомые, или просто чужие люди. У нас таких знакомых не было.

У отца созрела мысль спрятать меня любой ценой. Родственники смотрели на него как на одержимого. Все решили, что он сумасшедший, параноик, а он все говорил:

– Я ее отсюда выброшу, я ее отсюда выброшу.

Семья была дружной, жили все рядом. Его умоляли сестра, братья, бабушка, дедушка:

– Какой ребенок! Мы все его кормим. Ты вот ходишь на работу, ребенок даже не голодный, смотри какая прелесть, какая красота.

Дедушка все приговаривал:

– Не ребенок, а картина. А что будет с нами? Что-нибудь да будет. Авось Бог поможет.

Отец ответил, что он рисковать не может и с Богом в переговоры вступать тоже не может.

В гетто я провела два года. Родня подчинилась судьбе. Как все – так и мы. Меня кормили, одевали родственники и все соседи нашей коммуналки, вязали платьица, носочки из старых кофт. В то время детей в гетто почти не рожали, а если полицаи находили новорожденных, то их сразу убивали. К полутора годам я очень хорошо знала, кто, где и когда из соседей обедал, и находилась в нужное время в нужном месте у нужной двери. Меня даже прозвали «белой цыганкой».

Отец мог бы, будучи врачом, работать в самом гетто, но из-за меня он пошел в рабочую бригаду на аэродром, куда их водили под конвоем резать «сталинцы», остатки подбитых советских самолетов. Это было физически намного труднее, но значительно «выгоднее».