Нина Эптон - Любовь и французы

• Название: Любовь и французы
• Автор: Нина Эптон
• Издательство: Издательство «Урал Л.Т.Д.»
• Жанр: Культурология
• Год: 2001
• ISBN: 5-8029-0116-0

Российскому читателю предоставляется уникальная возможность познакомиться с серией книг Нины Эптон — английского литератора, искусствоведа, путешественницы,— посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов — англичан, французов и испанцев — со времен средневековья до наших дней. Написанные ярким, живым языком, исполненные тонкого юмора и изобилующие занимательными сведениями из литературы и истории, эти книги несомненно доставят читателю много приятных минут.

---

Начиная с этого столетия Париж занял в мире моды ведущее место, и за неимением модных журналов повсюду в Европе стали появляться просочившиеся в чемоданы не устоявших перед соблазном дипломатов куклы, одетые в модели платьев от лучших портных с улицы Сент-Оноре. Войны не были им помехой; куклы ввозились и вывозились беспрепятственно, благодаря особым разрешениям.

Француженки забивали себе головы самыми заумными предметами; математика, астрономия, анатомия (одна дама всегда путешествовала с трупом в багаже) — ничто не пугало их; но, как правило, женщин больше интересовало то, как они выглядят, и в качестве украшений они использовали самые курьезные вещи. В качестве примера достаточно описать одну из причесок под названием le pouf аи sentiment[197] — ее носила герцогиня Шартрская. Вот как выглядело это чудовищное творение парикмахерского искусства: сзади, как намек на недавнее рождение дофина,— кукла, изображавшая сидящую в кресле женщину с ребенком, справа — клюющий вишенку игрушечный попугай, слева — куколка-негритенок (что напоминало двух любимцев герцогини — тропическую птицу и негра-слугу); весь этот пейзаж обрамляли локоны, срезанные со всех родственников ее светлости — отца, свекра, мужа...

Парикмахеры сделались такими же высокомерными и напыщенными, как и их клиентки. Их претензии на звание артистов задели цирюльников, что вызвало нашумевший судебный процесс. Парикмахеры заявляли: «Мы обслуживаем только дам. В чем состоят обязанности цирюльников? Брить головы и покупать срезанные волосы; завивать уже неживые локоны при помощи раскаленных щипцов; сбивать их в косы молотком; прилаживать волосы савояра[198] к голове маркиза; острой бритвой удалять у мужчин с подбородков атрибуты их пола. (Женихи, по крайней мере принадлежавшие к высшему обществу, перед свадьбой сбривали волосы со всего тела; эта процедура производилась за день до венчания в присутствии приглашенных на свадьбу гостей.) К искусству все эти механические операции не имеют никакого отношения».

Далее этот лирический парикмахерский манифест гласил, что те, кто обладает даром причесывать женщин,— гениальные люди и что если парикмахер хочет создать превосходную прическу, он должен быть одновременно поэтом, художником и скульптором. «Необходимо разбираться в оттенках цветов, чувствовать игру светотени и уметь правильно распределить тени, чтобы сообщить живость лицу. Причесать недотрогу так, чтобы обозначились ее тайные желания, но чтобы при этом она не выглядела потаскушкой; привлечь внимание к кокетке и заставить мать казаться старшей сестрой своего ребенка, причесать каждую клиентку в соответствии со складом ее характера — для этого потребны прирожденный такт и далеко не заурядный ум».

Один писатель, озабоченный социальными проблемами, высчитал, что из той муки, которая каждый год употреблялась на производство пудры для париков, можно было бы испечь хлеб для десяти тысяч неимущих. Туалетные комнаты тогда действительно оправдывали свое название, и нежданных гостей, явившихся, когда хозяйка причесывалась, могли осыпать пудрой с макушки до пят{164}, поскольку пудра наносилась на волосы с некоторого расстояния, с помощью шприца{165}. Все новомодные вещи — эти имевшие колоссальное значение шляпы и локоны, парики и панье — выставлялись напоказ и кружились в вихре светской жизни, которая никогда еще не была так весела. Люди сходили с ума по танцам. Этим славились салоны, такие как у мадам де Мазэн. Появилось множество новых салонных танцев: «Забава в Клиши», «Прелестные мальчики», «Греческие услады», «Отзвуки Пасси» — вот названия лишь немногих из них,— и популярная «Аллеманда», в которой партнеры прижимались друг к другу настолько тесно, что этот танец назвали одной из величайших опасностей, угрожавших в те дни женской добродетели. По замечанию Жантиль-Бернара, балы были «храмами любви». Иные салоны славились своими играми, жмурками и шарадами. Но «сливки общества» собирались в других, оставшихся от прошлого столетия блестящих салонах, где велись разговоры и где мужчины искали встреч с женщинами, доставлявшими им наслаждение своей изысканностью, воображением, легким, естественным течением слов и мыслей и присущей их полу утонченностью помыслов и чувств. «Вы,— замечал Мармонтель{166},— можете общаться только с мужчинами, если хотите писать сильно и точно, но тому, кто желает, кроме этого, придать своему стилю очарование, гибкость, упругость, я бы советовал усердно посещать дамское общество».

Глава 3. Королевы салонов

В период с Регентства до Революции салоны и их хозяйки руководили политической и литературной жизнью общества. «Женщина, находясь позади трона, вдохновляла политиков и поэтов, использовала авторитет Франции, заключала и расторгала договоры, начинала и прекращала войны. Она была покровительницей литературы, музой и советчицей писателя. Перед этими женщинами, которые возносились на вершины власти не обязательно благодаря красоте, но благодаря уму, высочайшему такту и дипломатическому таланту, ничто не могло устоять». {167} Но мы говорим о деятельности этих дам на любовном поприще, которым немногие из них пренебрегали.

Мадам де Ламбер, бывшая хозяйкой салона до самой своей смерти в 1733 году, верила в облагороженную форму любви, что сближает ее со сторонниками платонического направления предшествующего века. Вот что писала она о любовной «метафизике»: «Любовь есть сладчайшая и самая лестная для нас иллюзия, первейшее из наслаждений. Поскольку это чувство для человеческого счастья столь необходимо, его никогда не следует изгонять из общества, но человеку следует учиться контролировать его и совершенствовать. Множество школ открыто с целью совершенствовать ум, так почему бы не открыть одну, где бы совершенствовалось сердце? Этим искусством пренебрегают. Между тем страсти есть струны, на которых подобает играть великим музыкантам. Большинство мужчин любят вульгарно, в мыслях у них — одно физическое желание, каждая любовная связь для них — это скачки, где вся задача — домчаться до финишного столба. Меня это всегда удивляет: почему бы нам не захотеть облагородить самое сладостное из данных нам природой чувств? В любви нет ничего мелкого, разве только для мелочных душонок».

До Монтеня, впрочем, как и после, немногие размышляли о том, какую роль в любви играет скромность. Поскольку скромность — чисто женский атрибут или ухищрение, интересно по этому поводу мнение, высказанное мадам Ламбер: «Скромность служит подлинным интересам женщин; она делает их красивее — несомненно, это цвет красоты; скромнице прощают ее неказистую внешность, скромность — очарование для глаз, магнит для сердца, защита для добродетели, а также — для мира и единства в семье. Но, служа порукой нравственности, скромность также разжигает влечение; не будь скромности, которая придает благосклонности молодой девушки ценность,— любовь утратила бы привлекательность и интерес. Фактически скромность столь необходима для наслаждения, что ее надлежит сохранять даже когда вы всерьез решились оказать возлюбленному милость; скромность есть также форма утонченного кокетства, ценность, которую женщины придают своей привлекательности, и изящный способ приумножить свои прелести, скрывая их. Все, что они прячут от глаз, восполняется свободой воображения. Вожделения и замыслы мужчин и, с другой стороны, скромность и сдержанность женщин порождают те утонченные отношения, которые шлифуют ум и очищают сердце, ибо любовь совершенствует умы хорошо воспитанных людей. Следует признать, что только французская нация научилась превращать любовь в изысканное искусство».

Однако в любви имела место не только деликатность, и даже мадам де Ламбер была вынуждена признать этот прискорбный факт. «В любви всегда есть элемент жестокости,— писала она,— и любящий получает наслаждения только за счет того, что причиняет любимому боль... Любовь принимает характер того, кем она овладевает... она возвышает его и облагораживает, рождая в душе высокие помыслы, которые спасают от унижений сладострастия».

После кончины мадам де Ламбер большинство завсегдатаев ее салона перешли в салон мадам де Тенсэн — салоны переходили от одной хозяйки к другой как священное наследие. Мадам де Тенсэн была, возможно, самой оригинальной из всех салонных королев. Читая о ней, от удивления теряешь дар речи и поневоле восхищаешься виртуозной ловкостью и умением, с какими она проворачивала любовные и деловые операции одновременно.

Подобно многим юным ее современницам, родители поместили девушку в монастырь и вынудили принять обет, хотя она вовсе не чувствовала призвания к монашеской жизни. Однако в конце концов Тенсэн бежала в Париж и оттуда обратилась в Рим с просьбой признать ее обет недействительным. К тому времени ей было почти тридцать лет — весьма пожилая дама с точки зрения мужчин восемнадцатого столетия, но она была так прелестна, что никогда не испытывала недостатка в желающих разделить с ней постель. В числе любовников Тенсэн был офицер по имени Де-туш, который, уезжая в Вест-Индию, оставил ее enceinte[199]. Тенсэн без всякой жалости бросила на ступенях Сен-Жан-ле-Рон новорожденного сына. Вернувшись, Детуш провел расследование, нашел младенца и поручил его заботам кормилицы, добросердечной женщины, воспитавшей мальчика как собственного сына и завещавшей ему свои сбережения. Этому ребенку суждено было сыграть важную роль в литературе под именем д’Аламбера{168}.