Нина Эптон - Любовь и французы

• Название: Любовь и французы
• Автор: Нина Эптон
• Издательство: Издательство «Урал Л.Т.Д.»
• Жанр: Культурология
• Год: 2001
• ISBN: 5-8029-0116-0

Российскому читателю предоставляется уникальная возможность познакомиться с серией книг Нины Эптон — английского литератора, искусствоведа, путешественницы,— посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов — англичан, французов и испанцев — со времен средневековья до наших дней. Написанные ярким, живым языком, исполненные тонкого юмора и изобилующие занимательными сведениями из литературы и истории, эти книги несомненно доставят читателю много приятных минут.

---

Закат эпохи классицизма был мрачен во всех отношениях. Страна разгромлена и разорена после войны за испанское наследство (1701—1713). Блеск Версаля померк. Последние великие классические писатели ушли из жизни. Высокомерие и абсолютизм привели к тому, что окружение короля выродилось в подхалимов, лицемерно пытавшихся подражать искреннему обращению его величества к религии. Однако несмотря на это свободолюбие ежедневно завоевывало все новые позиции. Я уже приводила несколько комментариев современников по поводу безнравственности этих лет, но никто не дал более проницательного анализа морального разложения, чем великий проповедник Массильон в своей знаменитой проповеди о блудном сыне.

Темой его речи было сладострастие — он утверждал, что с трудом дерзнул произнести это слово, поскольку «свет, который более не знает удержу в том, что связано с этим пороком, требует от нас чрезвычайной осторожности в выборе слов, которыми мы пользуемся, чтобы его бичевать». Утонченность языка, знаменитая версальская ге/егше*, ловко использовалась для прикрытия грубых жизненных реалий, так же как величественные придворные манеры скрывали безнравственные деяния. «Вначале,— говорил Массильон,— человека толкает к распутной жизни его слабость, но на более поздней стадии он распутничает из принципа и постоянно изобретает новые нечестивые забавы, чтобы ожесточить себя. Теперь этим пороком поражены люди обоих полов, всех возрастов и всех состояний».

Такова была основная тенденция, которой и в восемнадцатом столетии продолжал следовать высший свет. Как мы видели, процесс морального разложения начался довольно давно, и, по-видимому, забота, которую проявлял об элегантности версальского «фасада» Людовик XIV, только способствовала осторожности любителей плотских наслаждений.

Простая истина состояла в том, что цивилизации вкупе с религией так и не удалось укротить ни женщин, ни мужчин.

Несколько выдающихся представителей более чистых течений в любви, может быть, и не были типичными для выражения основных чувств того времени, но они стали вестниками нового, нарождающегося, были заметными пиками на графике любви семнадцатого столетия. Мистический идеал святой Жанны де Шан-таль и святого Франциска Салеского, героический идеал Корнеля, мирное сотрудничество герцога де Ларошфуко и мадам де Лафайет, профессиональное и супружеское партнерство месье и мадам Дасье были примерами того, какой любовь должна быть и каких высот она может достигать в пробужденном ею сердце.

Часть четвертая. Восемнадцатый век: изощренность и нежность

Француз в любви...

И розами его усыпан путь.

Блестящ и полон страсти наш герой,

Весь увлечен стремительной игрой,

Он ласки расточает. Павши ниц,

Умрет у ног десятка чаровниц;

Вот он: игрив, и весел, и хитер,

Шампанское в руке, пылает взор,

Воспламенил красотку бойкий стих —

Смеясь, он ей о муках спел своих.

Амуру тут вольготно, как нигде.

Пьер-Жозеф Бернар{151}

Глава 1. Версальские фавориты

Когда в 1715 году Людовик XIV скончался, общество с удовольствием сбросило с себя все цепи, сковывавшие его на протяжении последних трех унылых десятилетий царствования монарха; фигура регента Филиппа, герцога Орлеанского, возглавившего движение против фанатиков, стала символом длившейся до конца старого режима эры коррупции и разврата. (Это, однако, не означает, что с установлением нового порядка в стране воцарилась нравственная чистота.) Людовику XV, правнуку Людовика XIV, было пять лет. (Великий монарх никогда не питал доверия к регенту и попытался ограничить его полномочия, но парижский парламент объявил его завещание недействительным.)

Тон эпохе задавали двадцать пять тысяч живших между Парижем и Версалем,— двадцать пять тысяч людей, не знавших, куда девать деньги и досуг, чьим единственным занятием в жизни было наслаждение, и прежде всего — их собственное. Они проводили массу времени в Комедии (не столько в общедоступной, сколько в собственных частных театрах), так что их редко можно было увидеть за ее пределами.

Даже армия не избежала этого поветрия, и офицеры в городах, где стояли гарнизоны, часто появлялись на сцене вместе с местными актрисами, пока министерство обороны не вмешалось и не запретило этот обычай, который вел к злоупотреблениям и расшатыванию дисциплины. Мориц Саксонский{152}, тем не менее, был решительно настроен поддерживать во вверенных ему частях веселое настроение, заявляя, что единственная вещь, способная нагнать страх на его солдат — это ennui[168]. Он настоял на том, чтобы его сопровождала комическая оперная труппа в полном составе. Приказы на день зачитывались во время антрактов, когда прима труппы выходила к зрителям и объявляла: «Господа, завтра представления не будет, потому что господин маршал отдал боевой приказ, но послезавтра мы представим Coq du village[169] или Les Amours grivois[170]» и так далее.

Во всех сферах жизни царил дух комедии. Чувства примеряли и отбрасывали, как театральные костюмы и парики. В этих чувствах не было ничего подлинного, не было жизни. В конце царствования Людовика XIV модно было выказывать благочестие; позднее вошло в моду распутничать, чтобы угодить герцогу Филиппу. Некоторые всеобщие любовники были притчей во языцех, и женщины развлекались, отбивая их друг у друга и «коллекционируя».

Безанваль писал: «Если становилось известным, что у женщины было любовное приключение, то всем и каждому хотелось обладать ею, и каждый модный любовник в должное время добавлял ее имя к списку своих побед».

Мужчины в любви «вели себя подобно султанам, у которых иногда были фаворитки, что не мешало им время от времени отдавать предпочтение простым одалискам. Не было ни любовников, ни друзей — только тираны или рабы». Эти слова (повторяющие высказывания некоторых любовников середины семнадцатого столетия) написал Аакло, автор Les Liaisons dan-gereuses[171], самого потрясающего во французской литературе исследования цинизма в сексуальных отношениях. Если Сад в этом веке был выразителем идеи физической жестокости в любви, то в произведении Аакло отразилась не менее патологическая идея душевной жестокости и вырождения. Говорили, будто прототипами его персонажей были члены безансонского milieu[172], в котором он часто бывал, но они, похоже, не представляли собой ничего необычного. Описаниями людей подобного типа изобилуют мемуары Дюкло, Безанваля, Тилли{153} и других.

Господствующая атмосфера недоброты и коварная, даже злобная сплетня побудили в 1747 году Грессе написать свою разоблачительную пьесу Le Mechant[173]. Маркиз д’Аржансон{154}, размышляя о состоянии умов, преобладавшем на протяжении большей части столетия, замечал в своих Мемуарах: «Мы ежедневно упражняем наш ум и совершенно пренебрегаем нашими способностями в эмоциональной сфере. Но ведь существует связь между разумом и сердцем, которая порождает смелость, гениальность и героизм. Предсказываю: отсутствие любви и неспособность чувствовать приведут нашу страну к гибели. Мы не любим наших любовниц, и у нас нет более друзей. Любовь сходит на нет. Люди теперь не воспламеняются страстями, зато тщательно обдумывают, как навредить ближнему. Прощай, нежность. Привычными стали разврат и фальшь в любви. Когда любовь убивают, мир катится назад, к хаосу. Мы страдаем от паралича сердца!»

Опубликованная в 1761 году La Nouvelle Heloise[174], в которой Жан-Жак Руссо излил на читателей поток своих эмоций, ввела в моду возвращение к природе и естественную любовь. Но это была не просто мода — это был благодарный отклик миллионов почти засохших сердец. Руссо и Лакло воплощали собой два крайних полюса страсти и извращенности в столетии, которому суждено было в роковом 1789 году завершиться полным крушением старого режима. Однако до этого Версаль продолжал задавать тон в области вкуса и манер. Что же происходило во дворце?

В 1726 году регента сменил снисходительный кардинал Флери{155} но в интригах при дворе недостатка не было. За год до этого была с позором возвращена на родину очаровательная маленькая испанская принцесса, которую в качестве будущей супруги его величества привезли во Францию в возрасте четырех лет, чтобы страна эта сделалась ее отечеством. Король был бессилен, и герцог де Бурбон со своей любовницей, мадам де При, опасались, что, если они прождут слишком долго, а наследник так и не появится на свет, трон достанется их врагам, принадлежавшим к Орлеанской ветви.{156} Поэтому короля обвенчали с польской принцессой Марией Аещинской, особой скучной и исполненной благочестия; вскоре после этого король принялся искать возможность поразвлечься на стороне.

Одной из первых его любовниц была мадам де Майи. Ее видели во дворце, но не узнавали, пока в один прекрасный день Ба-шелье, лакей короля, не сорвал вуаль (таким образом позволив любопытным придворным установить ее личность), которой она, идя по коридору, закрывала лицо. Несколько дней спустя мадам де Майи была официально «провозглашена» королевской любовницей, однако царствование ее было непродолжительным, и королевскую благосклонность ей вскоре пришлось делить с одной из своих собственных сестер, мадам де Вентимиль (родившей королю сына), и со своей лучшей подругой, мадам де Беврон, пока Майи в конце концов не сменила другая ее сестра, мадам де ла Турнель, которую король сделал герцогиней де Шатору. Эта красавица тоже продержалась недолго, и, когда в 1751 году она умерла, ее свезли на кладбище на телеге, предназначавшейся для похорон бедняков. Мадам де Вентимиль умерла при таинственных обстоятельствах; поговаривали об отравлении, поэтому было произведено вскрытие в присутствии посланных версальским двором священнослужителей. Когда операцию закончили, священники и врачи оставили тело на попечение лакеев, которые, бросив труп на операционном столе, отправились в ближайший трактир. Д’Аржансон в своих Мемуарах рассказывает, как толпа наводнила дом, набросившись с проклятиями и насмешками на останки королевской любовницы. Тогда впервые глухо прозвучали громовые раскаты революционных настроений.