Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

• Название: Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1
• Автор: Ирина Кнорринг
• Издательство: АГРАФ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0366-6

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.

---

1) 8½ — 9. Быть готовой: одеться, умыться, постелить кровать и помолиться Богу.

2) 9 — 9½. Сходить за молоком.

3) 9½ — 10. Напиться чаю.

4) 10–11. Вымыть посуду, подмести комнату и убрать.

5) 11–12. Играть на рояле.

6) 12–1 ½. Заниматься.

7) 1½ — 3. Свободна.

8) 3–5. Обед.

9) 5–6. Что придется.

10) 6–8. Свободна (за исключением чая). Мыть посуду после чая.

11) 9½ — 11. Чтение, дневник и т. д.

12) 11 — 11½. Мыть ноги, постелить постель, завести часы, помолиться Богу.

16 июня 1919. Понедельник

Ждут добровольцев. Временами слышна канонада. Деникина ждут изо дня в день. О, хоть бы скорее пришел! Я уже почти целую неделю не писала дневник, каждый день скучала, а вся неделя прошла незаметно. Вероятно потому, что я жила одной надеждой, одним ожиданием. Я все жду чего-то. Да, только жду, но больше ничего не делаю. Прихожу к Леле в гости исключительно в ее отсутствие: Леля служит. Нина Павловна, Агния Михайловна и еще одна дама составили общество. Они пекут пирожки, а Леля относит их заказчикам. Продают по 4 рубля. А Леля получает 10 коп<еек> с каждого порога. Вчера она получила 49 рублей. Обед они устраивают в складчину, и он обходится каждому рубля в 34. Я очень их просила, что если им понадобится работник, чтобы взяли меня. А они тонко намекнули, что хорошо бы было, если бы была кассирша. О, дай-то Бог! Я так хочу поступить туда. 20–30 руб<лей> в день — это не шутка, дело. Жду. Опять жду.

24 июня 1919. Вторник

Сижу на балконе и слушаю выстрелы. Добровольцы в Мерефе.[64] (Слышны мелкие выстрелы). Большевикам (залп) все пути отрезаны. За последнее время Саенко (залп) особенно (залп) жесток. Он расстрелял 197 (залп) человек. Их расстреливали (залп) у стены нашего дома (залпы сильнее), так что на стене (залпы) осталась запекшаяся кровь и на ней волосы. На днях этот Саенко у себя в (залп и выстрелы) кабинете (выстрелы) на глазах жен (пулемет) зарезал двух офицеров и окровавленные руки вытер о портьеры. Ему некуда бежать. Он говорит: меня все равно повесят, так я хоть сейчас буду наслаждаться убийствами (мелкие залпы). И наслаждается. Я не видела человека более злого.

Харьков взят сегодня вечером. И. М. Лебедев затащил нас в город. Все улицы были запружены народом. Всюду слышались объятия, поздравления и поцелуи. Мы пошли на Павловскую площадь. Там мы видели настоящих добровольцев, с настоящими погонами, с настоящими орденами. Около каждого солдата или офицера собралась кучка. К нам подошел один офицер, и мы обступили его, жали ему руку, благодарили, задавали вопросы, и он на все отвечал очень охотно. Все добровольцы были усталые, загорелые и все с большими букетами жасмина. На Metropol взвился настоящий русский флаг, бело-сине-красный.[65] Когда я увидела его, у меня сердце так и перевернулось. Мы спросили «нашего» офицера, трудно ли было им взять Харьков? «Нет, — отвечал он, — одно удовольствие, сразу сдали. Наших убито только семеро». Вдруг толпа закричала: «Деникин, начальник Деникин». Мы все кинулись туда. Но Деникина, кажется, не было. Я это не совсем понимаю. Это проходил полк, и у всех на шапках жасмины. Его приветствовали криками «Ура!», бросали вверх шапки. Потом подъехал автомобиль, в нем ехал какой-то важный капитан, ему опять кричали «Ура!» и бросали шапки. Он поднял руку, все замолчали. «Женщины-заложницы, — начал он, — отпущены, мужчин сегодня не удалось отпустить — отпустят завтра». Опять «Ура!», опять аплодисменты. Это было так хорошо, так хорошо. Было уже начало первого, а народу — тьма. Я пережила такой счастливый момент, которого не забуду. И в самом деле, Харьков 2 года не был русским: то большевицко-жидовский, то немецкий, то украинский. А теперь он стал опять настоящим русским городом, спасибо вам, добровольцы, вы — герои!!!

13 / 26 июня 1919. Четверг

Сегодня я была на Соборной площади. Там у добровольцев был молебен и парад. Народу была полна площадь. Я там встретила Нину Ткачеву, одну нашу второклассницу. Мы с ней в дверях какого-то магазина стояли на стуле. Добровольцев было очень много, и пехоты, и артиллерии. В них бросали цветами. Мы с Ниной тоже пробовали бросать цветы, но попали какому-то господину из публики на шляпу. Тот был очень удивлен. Когда они выстроились, пришло начальство и сам Деникин. Он маленького роста, толстенький, волосы черные, наполовину лысый, в военной форме, в пенсне. Он мне очень понравился, но я его представляла совсем не таким, я его представляла нечто средним между Саенко и Лебедевым. Был молебен. Оркестр играл «Коль славен», все офицеры стали на колени. После молебна провозглашали тосты за «Единую неделимую Россию», за Колчака, за Деникина и за Добровольческую армию. После каждого тоста кричали «Ура», и играла музыка. А потом был парад. Одно войско проходило за другим. Как они чудно шли! Когда проезжал пулемет, мне показалось, что я видела Толю Мохова. Это же может быть, потому что Толя — доброволец и пулеметчик. (Толя — это хороший знакомый Гливенок, жил у них, и считается чуть ли не братом.) В них кидали цветами, и Толя поймал несколько роз.

А теперь домашняя новость: меня опять перевели в мою маленькую комнату. Я уже там навела порядок и сижу в ней.

Сейчас гроза. Сильный дождь. Гроза в 25-ти верстах. Я считала от молнии до удара.

Добровольцы опять ввели старый стиль[66] и Петроградское время, т. е. на 25 минут назад от старейшего времени. Значит, от последнего времени (на 3 ½ вперед) на 4 часа назад. Получается, что сейчас не 10 часов, как было последнее время, а только 6.

18 июня (по нов. ст. 1 июля. — И.Н.) 1919. Вторник

Все, что я писала о Деникине, — ерунда, это был не Деникин, а Май-Маевский. Но я видела портреты Деникина и Колчака. У обоих лица были симпатичные, но Колчак мне больше понравился. Он очень молодой, лет 30, энергичное лицо, красивый, словом, я стала его поклонницей. Мы теперь ходим купаться в конец Журавлевки. Река чистая, правда, мелкая, но это ничего. Сегодня, когда мы шли с купанья, у нас произошел спор. Шли я, Наташа и Таня. Лели не было, потому что Вава забыла на берегу простыню, и они пошли ее искать. Нам приходилось идти по небольшой поляне. Посредине было болото, а с краю тропинка. Таня и Наташа пошли по тропинке, а я по болоту. «Я сама себе пробью дорогу», — сказала я. «Но по тропинке гораздо удобнее идти», — сказала Наташа. «Еще бы, и вообще по чужому уму легче идти». Но Таня возмутилась: «По-твоему, дорога сделана для одного, а другой по ней не может идти!» — «Я этого не говорю». — «А так как же понимать твои слова?» — «Да уж, конечно, не в буквальном смысле». — «Ну, так объясни». — «Когда вам пробита дорога, даже в жизни гораздо легче идти…» — «Так, значит, мы не могли идти по дороге», — должно быть не поняла Таня. «Не перебивай, а то я не буду говорить». — «Ну и не надо», — оборвала Наташа. «Но ведь я говорю не о дороге, а вообще о жизни. Например, когда мы учимся. Нам легко. Но когда мы сами будем делать открытия, нам это труднее». — «К чему здесь открытие?» — спросила Таня. «Объясняю, объясняю, а она ничего не понимает». — «Да от такого объяснения ничего не поймешь», — возразила Наташа. «Ну, так как объяснять?» — «Чтобы понятно было», — огрызнулась Таня. «Я, Таня, с тобой не говорю, да и не хочу говорить». — «Так что же я не могу отвечать?» — «Отвечай на здоровье, но только, судя по твоим ответам, ты слишком наивна и глупа, чтобы что-нибудь понять». — «А ты уже „перенаивилась“, переумнела, слишком умная стала». — «Да уж умнее тебя». — «Принцесса». — «Дура!» — «Всякого на свой аршин меряет», — вставила Наташа. «К чему это? — „всякого на свой аршин меряет“? Глупо». — «Всякого на свой аршин меряет», — твердила Наташа. «Затвердила какую-то чужую фразу и говорит, как попугай». — «А разве пословицы не для того, чтобы их повторять?» — «Говорить толково, а не бестолково». — «Как это умно, а разве ты никогда не повторяешь чужих слов? Свои выдумала?» — «Слово и фразы — громадная разница. Когда где можно, я употребляю свои выражения и живу своим умом». — «А когда своего не хватает, чужой берешь. Своего мало». — «Хоть худой, да свой, а не чужой, все ж лучше. На чужом уме далеко не уедешь». — «А на своем — дальше», — злилась Таня. «Я с тобой не говорю: гусь свинье не товарищ». — «А кто из вас гусь, а кто свинья?» — засмеялась Наташа. «Я гусь, а Таня просто свинья». — «Я вовсе не свинья, а ты просто глупая, избалованная девочка». — «Я меньше избалована, чем ты». — «Вот врет. Я слушаюсь маму, я ей всегда помогаю. А ты что?» — «Если ты, Таня, вытрешь раз в день несколько тарелок, ты это называешь „помогать“, а если я обед готовлю, то это не называешь помощью». — «Ну, а ты сердишься на М.В.» — «Почем ты знаешь?» — «Да три года в одной квартире жили…» — «Уже в одной квартире? Ты бы, Таня, лучше помолчала, а то язык стал заплетаться».