Майкл Фрай - Эдинбург. История города

• Название: Эдинбург. История города
• Автор: Майкл Фрай
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-48209-2

Королевский замок на вершине скалы, у подножия которой когда-то колыхалось озеро нечистот, а ныне радует глаз зеленью обширный парк. Длинная улица, известная как Королевская миля и соединяющая замок с дворцом Холируд, обителью Марии Стюарт. Принсес-стрит с ее многочисленными магазинами. Роуз-стрит, которую иначе называют улицей пабов, вечно оживленная Грассмаркет, холм Кэлтон-Хилл с памятником Нельсону, обсерваторией и «северным Парфеноном» — колоннадой в честь побед герцога Веллингтона… Все это Эдинбург, столица Шотландии и настоящий город-памятник, словно застывший во времени и все же удивительно живой и всегда прекрасный — в типичную шотландскую морось и, конечно, в лучах солнца. Это город, в который нельзя не влюбиться.

Добро пожаловать в Эдинбург!

---

Геддес понял Эдинбург превратно. Архитектурная гармония города не могла скрыть за фасадами то обстоятельство, что это все же город парадоксов, город тревожно выверенных противоположностей. Роберт Луис Стивенсон первым облек в слова истинную суть Эдинбурга, обнажившуюся при разделении Старого и Нового городов. Упоминание об этом встречается в его «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» (1886). Литературный вымысел основан на факте, на биографии человека с двойной жизнью Дикона Броуди, днем почтенного торговца и гражданского чиновника, ночью грабителя, который ухитрялся держать в страхе весь город. Стивенсон сумел превратить этот сюжет в нечто общее, даже экзистенциальное, в миф современного человека. Увы, декорациями для своей повести он выбрал Лондон — и это разочаровывает. Но Эдинбург все же прорывается: «За углом была площадь, окруженная старинными красивыми особняками, большинство которых, утратив былое величие, сдавалось поквартирно людям самых разных профессий и положений — граверам, архитекторам, адвокатам с сомнительной репутацией и темным дельцам»[376]— чем не описание восточной оконечности первого Нового города? В ту пору лондонские туманы были «глухими», ложились на улицы и скрывали их очень долго, тогда как с туманами Эдинбурга не сравнится никакой другой туман в мире; этот туман словно презирает порывы ветра и стелется по городу, вместо того чтобы разлететься в клочья. Каков же туман в «Джекиле и Хайде»? «Небо было скрыто непроницаемым шоколадного цвета пологом, но ветер гнал и крутил эти колышущиеся пары, и пока кеб медленно полз по улицам… то вокруг смыкалась мгла уходящего вечера, то ее пронизывало густое рыжее сияние, словно жуткий отблеск странного пожара, то туман на мгновение рассеивался совсем и меж свивающихся прядей успевал проскользнуть чахлый солнечный луч». Снова Лондон или Эдинбург? Или так: «Была холодная, бурная, истинно мартовская ночь, бледный месяц опрокинулся на спину, словно не выдержав напора ветра, а по небу неслись прозрачные батистовые облака. Ветер мешал говорить и так хлестал по щекам, что к ним приливала кровь». Это нисколько не походит на английскую луну и английский ветер.[377]

Однако эта повесть не прибавила Стивенсону уважения в родном городе. Он продолжает пробуждать к себе сильные чувства. Одни восхищаются им, подобно иностранцам, а другие терпеть его не могут из-за слабости духа: мол, бежал сначала в Калифорнию, а затем на Самоа. Эдинбург, которому свойствен «самый гнусный климат под небесами», мог бы, пожалуй, убить этого инвалида, если бы он не уехал — но сколько он вообще собирался жить, отщепенец? Ему следовало остаться и бороться, как молодому Арчи Уиру в романе «Уир Гермистон» (1896), романе об Эдинбурге, потенциально великом, хотя закончен он лишь частично. Роман показывает классический конфликт отца и сына, как в семействе Стивенсонов, между отцом, который строил маяки, и сыном, который сочинял истории. Написанный в тропиках, этот роман, отдаленное эхо Эдинбурга, оказался для Стивенсона непосильной ношей. Он умер прежде, чем завершил рукопись.

По крайней мере, Стивенсона нельзя обвинить ни в незнании родного города, ни в пренебрежении им. Лучше и точнее, чем даже сэр Вальтер Скотт или Джеймс Хогг, он подмечал и славил недостатки и достоинства Эдинбурга, основу его парадоксов. Стивенсон жил его жизнью:

Я люблю ночь в городе,
Освещенные улицы и бойкий шаг проституток.

Те окликали бы его, пройдись он по улице в своем броском бархатном пальто: «Я бы мог оказаться мертвой рукой в лапах старой ведьмы. Я еще не видел того, кто бы мог сопротивляться мне». Человек с дурной славой, даже грубоватый, каким он запомнился Эдинбургу, Стивенсон вспоминал город в своем добровольном изгнании с почти невыносимой пронзительностью. Единственное трогательное стихотворение об этом городе — его. Он написал этот стих на Самоа для своей жены Фанни. Когда он умер, Фанни нашла стихотворение в рукописи «Уира Гермистона». Его опубликовали как эпиграф к роману:

Я видел, как падает дождь и радуга встает
Над Ламмермуром. И слышатся мне снова
Колокола в моем городе на скале,
Вторящие стонам ветра. И тут, вдалеке,
Памятуя о своем народе и городе, я пишу…

Глава седьмая «Очень старомодный город» (Дора Нойс)

Двенадцатого декабря 1842 года Фрэнсис, лорд Джеффри, судья сессионного суда, сел у себя дома в Эдинбурге, на Морэй-плейс, написать письмо давнишнему другу, Джону Рамсею Маккаллоху, профессору политэкономии в Юниверсити-колледже Лондонского университета. Переписывались они уже много лет и в последнее время писали друг другу о состоянии Соединенного Королевства. Обсуждали они это на манер, который может показаться сегодня удивительно знакомым. Они видели, как развитой экономике бросает вызов соперничество со стороны развивающихся стран, которые вознамерились идти по пути индустриализации. Маккаллох, человек ортодоксальных взглядов, а также несгибаемый сторонник свободной торговли, отрицал необходимость пожертвовать ее принципом или практикой для противодействия зарубежным угрозам. Джеффри был менее уверен на сей счет: «Желал бы я испытывать такую же убежденность какую, кажется, испытываете Вы, касательно того, что нашему существованию нисколько не угрожает иностранная конкуренция, которой помогают и усугубляют ее действие… национальная зависть и ошибочные представления о личных интересах». Но лорд Джеффри утешал себя мыслью, что, не считая этого затруднения, в саду Великобритании все цветет: «Не вижу, с какой стати увеличение у нас числа народа, занятого на производстве, должно быть предметом сожаления или тревоги, или на каком основании нужно опасаться серьезного или постоянного стесненного положения, особенно среди этих классов». Лишь время могло показать, может ли первая глобализация в эпоху, когда они жили, угрожать лидерству Соединенного Королевства в промышленности. Размышляя над вопросом, на который не могло быть ответа, Джеффри невольно возвращался к банальностям человека, видевшего за свою жизнь, как осуществилось большинство его надежд. И он написал в заключение Маккаллоху, что был бы «удовлетворен, поближе взглянув на положение страны где-то около 1900 года, к которому, как я убежден, те проблемы, из-за которых мы ломаем головы будут в основном решены».[378]

В первую половину своей карьеры Джеффри обрел известность на родине и за рубежом как редактор журнала «Эдинбург ревью». Маккаллоха ценили за помещаемые им в этом журнале статьи, хотя он сам редактировал «Скотсмен», главную городскую газету, основанную в 1817 году. Но наиболее близкий по духу труд его жизни заключался в разработке политической экономии Адама Смита. Маккаллох дополнил этот труд как автор классической теории государственных финансов. Отнюдь не смутьян, он оставался все тем же человеком выдающегося ума, достойным по любым стандартам профессорского звания. Однако пост, который он получил в Лондонском университете, выбирался им не в первую очередь. Странно, но факт: Шотландия до относительно поздних времен не могла похвастать кафедрой такой науки, как политэкономия, которую она же и изобрела. В 1827 году планировалось создать кафедру в Эдинбургском университете. Очевидным кандидатом на должность преподавателя казался Маккаллох: поэтому он тоже поддерживал данный проект. Но глава Шотландии, тори лорд Мелвилл предпочел не санкционировать создание данной кафедры, если ее предстояло получить вигу. «Единственное настоящее препятствие — Мелвилл, — отмечал Маккаллох, — но, думаю, оно окажется непреодолимым, и вследствие этого проект не осуществится». Кафедру политэкономии вместо этого создали в Лондоне, куда и отправился Маккаллох. Он продолжал учить студентов, что никакое правительство не должно тратить ни гроша до того, как повысит налоги. В соответствии с этим постулатом он представлял собой чуть ли не пародию на серьезную, лишенную юмора сторону национального характера. Остряки из журнала «Блэквудс Эдинбург мэгазин» высмеивали его как «мрачного, угрюмого, упрямого типа».[379]

В 1846 году свободная торговля за которую ратовал Маккаллох, окажется в руках отнюдь не вига, а премьера-консерватора, сэра Роберта Пиля. Изменение подхода к делу тепло встретили в Глазго, который вел мировую торговлю, но в Эдинбурге приветствовали не столь сильно. В этом городе по-прежнему преобладали юристы — и юристы же управляли картелями, и потому город не проявлял ни малейшей любви к конкуренции ради нее самой, хоть здесь, хоть где-либо еще. Фактически местные интеллектуалы-тори, представленные в журнале «Блэквуде», всегда называли политэкономию безумием на том основании, что не имеющие никаких ограничений рынки разрушают скрепляющие общество узы взаимной защиты и преданности. Вместо этого благожелательному мелкопоместному дворянству и угнетенным рабочим следует объединить силы против ведущих к утилитаризму реформаторов и их друзей-капиталистов. Такое представление было романтическим и иногда находило романтическое выражение. Рьяный патриот из «Блэквудса», Уильям Эйтоун, профессор риторики Эдинбургского университета, выбрал сатирические стихи, чтобы предречь, как свободная торговля вызовет бурный (и к тому же совершенно справедливый) протест у батраков, которых она доведет до нищеты: