Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

• Название: Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)
• Автор: Марк Твен
• Жанр: Классическая проза

Марк Твен (англ. Mark Twain, настоящее имя Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс (англ. Samuel Langhorne Clemens); 30 ноября 1835, посёлок Флорида (штат Миссури) —21 апреля 1910, Реддинг (штат Коннектикут); похоронен в Элмайре (штат Нью-Йорк) — американский писатель, журналист и общественный деятель. Его творчество охватывает множество жанров — юмор, сатира, философская фантастика, публицистика и др., и во всех этих жанрах он неизменно занимает позицию гуманиста и демократа.

Уильям Фолкнер писал, что Марк Твен был «первым по-настоящему американским писателем, и все мы с тех пор — его наследники», а Эрнест Хемингуэй писал, что вся современная американская литература вышла из одной книги Марка Твена, которая называется «Приключения Гекльберри Финна». Из русских писателей о Марке Твене особенно тепло отзывались Максим Горький и Александр Куприн.

---

Прошелся я вокруг двора, перебрался в него по тыльному перелазу, устроенному около сундука с золой, и направился к кухне. И, не успев сделать трех шагов, услышал жужжание прялки, то поднимавшееся до высоких нот, то спадавшее к низким, и тут уж мне точно сдохнуть захотелось, потому что более заунывного звука нет во всем свете.

Иду я по двору, придумать ничего не успел — просто полагаюсь на то, что, когда нужда подопрет, Провидение само вложит мне в рот правильные слова, — я давно уж заметил, что Провидение непременно вкладывает мне в рот правильные слова, если я ему не мешаю.

Я прошел всего половину пути, когда сначала одна собака проснулась и затрюхала ко мне, а за ней последовали и другие. Я, конечно, остановился, смотрю на них и стараюсь не шевелиться. Ну и шум же они подняли! Через четверть минуты я обратился ступицу, можно сказать, колеса, спицами которого были собаки — штук пятнадцать их стояло, окружив меня плотным кольцом, вытянув ко мне шеи и носы, гавкая и рыча, а уже подтягивались и новые, я видел, как они скачут через забор и выбегают из-за большого дома и негритянских хибарок.

Тут из кухни вылетает со скалкой в руке негритянка, да как закричит: «Кыш! Тигр! Пегий! Пшел прочь, сэр!». Вытянула она скалкой одного пса, потом другого, оба с воем удрали, а за ними и все остальные тоже, — впрочем, через секунду половина их вернулась обратно и снова окружила меня, маша хвостами и норовя со мной подружиться. Собаки, они же никому всерьез зла-то не желают — да ни в коем разе.

За женщиной выскочила из кухни троица негритят в одних рубашонках из грубой холстины, девочка и два мальчика, они вцепились в мамину юбку и таращились на меня из-за нее, робко — малыши всегда так делают. А из большого дома выбежала женщина белая — лет сорока пяти, пятидесяти, простоволосая, с веретеном в руке, — и за ней белые детишки, проделавшие в точности то же, что и негритята.

Разулыбалась она так, что едва на ногах устояла, — и говорит:

— Ну вот и ты, наконец-то! — ведь это ты?

Я и подумать ничего не успел, а уже выпалил:

— Я, мэм.

Обняла она меня, прижала к себе крепко-накрепко, потом схватила обеими руками за плечи и трясти принялась, а из глаз ее слезы по щекам текут, и она снова меня обнимает, и снова трясет, и никак остановиться не может, и все говорит, не умолкая:

— А я-то думала, ты больше на мать похож, ну да и ладно, какая мне разница! Господи-боже, так бы и съела тебя! Дети, это ваш двоюродный брат, Том! Поздоровайтесь с ним!

Однако дети набычились, сунули в рот каждый по пальцу и спрятались за нее. А она говорит:

— Лизи, скорее, приготовь ему завтрак, да горячий — или ты уже позавтракал на пароходе?

Я сказал, что позавтракал. Женщина повела меня, держа за руку, в дом, и детишки за нами потянулись. Там она усадила меня на малость продавленный стул, а сама села передо мной на скамеечку, взяла за обе руки и говорит:

— Вот теперь я на тебя вдоволь нагляжусь — видит Бог, я об этом много-много раз мечтала, столько лет прошло, но наконец-то я тебя увидела. Мы ведь тебя два дня уж как ждем, а то и дольше. Ты почему задержался — пароход на мель сел?

— Да, мэм — он…

— Не говори «да, мэм», называй меня «тетя Салли». Где же это он сел-то?

Что на это ответить я, конечно, не знал, потому как не имел никакого понятия, откуда должен был прийти пароход — сверху или снизу. Оставалось положиться на инстинкт, а тот сказал мне: снизу он шел, из Орлеана. Однако от такого его ответа мне проку не было, я же имен низовых мелей не знал. Вижу, придется мне мель самому придумывать, или забыть название той, на которую мы сели, или… Но тут у меня появилась новая мысль, за нее я и ухватился:

— Дело было не в мели, мель нас почти не задержала. У нас головку цилиндра сорвало.

— О Господи! Пострадал кто-нибудь?

— Нет, мэм. Только негра одного убило.

— Ну, это вам повезло, потому что, бывает, и люди калечатся. В позапрошлом году, под Рождество, твой дядя Сайлас возвращался из Новорлеана на стареньком «Лалли Рук», так там тоже головка цилиндра сорвалась и человека изувечила. По-моему, он даже умер потом. Он баптистом был. Твой дядя Сайлас знает в Батон-Руж одну семью, которая дружила с его семьей. Да, вспомнила, он и вправду умер. У него началась гангрена, ему даже ногу отрезали, но и это не помогло. Посинел он весь и помер с надеждой на жизнь вечную. Говорили, что на него смотреть страшно было. А дядюшка твой каждый день в город ездит, тебя встречает. И сегодня поехал, час назад, не больше, теперь уж с минуты на минуту воротится. Да ты наверняка его по дороге встретил — немолодой такой, с…

— Нет, тетя Салли, я никого не встретил. Пароход на самой заре пришел, я оставил багаж на пристани, побродил по городу, потом по окрестностям, — чтобы время скоротать, не хотел к вам спозаранку являться, — и сюда другой дорогой пришел.

— А на кого ж это ты багаж оставил?

— Да ни на кого.

— Так ведь его украдут, дитя мое!

— Я его так запрятал, что не украдут, — говорю.

— Но как же тебе удалось в такую рань позавтракать на пароходе?

Вопрос был непростой, однако я вывернулся:

— Капитан увидел, как я на палубе стою, и сказал, что надо бы мне съесть чего-нибудь, прежде чем на берег сходить — ну и пошел со мной в кают-компанию, а там меня накормили досыта.

Мне совсем уж не по себе было, так что я и слушал-то ее вполуха. И все время думал о том, как бы исхитриться отвести детишек в сторонку, да и выведать у них, кто же я такой. Но куда там — разговором заправляла миссис Фелпс, и болтала она, не закрывая рта. И очень скоро у меня холодок по спине побежал, потому что я услышал, как она говорит:

— Но что это я расстрекоталась-то так? — ты ж мне еще и про сестру ни слова не сказал, и про других тоже. Давай-ка я помолчу, а ты рассказывай — все-все и про всех: как им живется, чем они занимаются, что просили мне передать, все до последней мелочи, какую вспомнишь.

Ну, думаю, влип — и по самые уши. До этого времени Провидение мне помогало, однако теперь я увяз, и очень крепко. Пытаться сочинить что-то бессмысленно, придется сдаваться. Ладно, решил я, рискну еще разок и скажу всю правду. Но не успел и рта раскрыть, как она схватила меня, затащила за кровать и говорит:

— Он вернулся! Пригнись пониже, вот так, хорошо, теперь он тебя не заметит. И не высовывайся пока. Я его разыграю. А вы, дети, ни слова!

Еще того лучше, думаю я. Да что ж теперь проку волноваться, — только и осталось, что сидеть спокойно и готовиться к той минуте, когда меня громом пришибет.

Старика я лишь мельком увидел, когда он в дверь вошел, а потом его кровать от меня заслонила. Миссис Фелпс подскакивает к нему и спрашивает:

— Приплыл он?

— Нет, — отвечает ей муж.

— Госссподи! — восклицает она. — Что же с ним такое стряслось-то?

— Даже представить себе не могу, — говорит старик, — и должен сказать, меня это ужасно беспокоит.

— Беспокоит его! — говорит она. — Да я того и гляди с ума сойду! Нет, он наверняка приплыл, а ты просто проворонил его по дороге. Ну конечно, так и есть — я это нутром чую.

— Да не мог я его проворонить, Салли, и ты это прекрасно знаешь.

— Но как же тогда… господи, а что сестра-то скажет? Нет, он непременно приплыл, а ты его прозевал. Он…

— Ох, Салли, не расстраивай ты меня, мне и так уж тошно. Совсем я не понимаю, как быть. Голова кругом идет и, должен тебе признаться, что-то мне страшно становится. Однако приплыть он ну никак не мог и я его прозевать тоже. Ужасно, Салли, — просто ужасно — не иначе, как с пароходом его что-то случилось!

— Постой-ка, Сайлас! — там, на дороге! — по-моему, едет кто-то!

Он бросился к окну у изголовья кровати, и миссис Фелпс получила шанс, которого ждала. Она отскочила к изножью, нагнулась и вытянула меня из-за спинки. И когда он обернулся от окна, тетя Салли уже стояла, улыбаясь и вся светясь, точно горящий дом, а я робко стоял рядом, обливаясь потом. Старик вытаращил глаза и говорит:

— А это еще кто?

— Неужто не догадываешься?

— Ни вот столечка. Так кто же?

— Том Сойер!

Честное слово, я чуть сквозь пол не провалился! Впрочем, времени, чтобы изумляться, у меня не осталось — старик схватил меня за руку, и стал трясти ее, и тряс, и тряс, а жена его пританцовывала вокруг, смеясь и плача, а потом оба они принялись засыпать меня вопросами о Сиде, Мэри и вообще о семье.

Однако их радость с моей и в сравнение не шла, я ж словно родился заново, так приятно было узнать, наконец, кто я такой есть. Часа два они меня допрашивали и, в конце концов, язык мой устал до того, что почти уж и не ворочался; я им столько всего наплел о моей семье — ну, то есть, о семье Сойеров, — что на шесть таких семей хватило бы. Рассказал и про то, как у парохода сорвало в устье Уайт-ривер головку цилиндра, и как ее меняли целых три дня. И правильно сделал, в самый раз получилось — они ж не знали, сколько времени занимает такая починка. Да замени я ее хоть головкой болта, мне и это сошло бы с рук.