Юрий Софиев - Синий дым

• Название: Синий дым
• Автор: Юрий Софиев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 9965-18-113-9

«Синий дым» — наиболее полное собрание сочинений известного поэта Русского Зарубежья Юрия Софиева (1899–1975), который в 1955 году вернулся на родину и жил в Алма-Ате.

В книгу вошли стихи из прижизненного сборника «Годы и камни» (Париж, 1936) и посмертного — «Парус» (Алматы, 2003), а также включены стихотворения из рукописных тетрадей, записных книжек и дневников поэта. Заключают книгу мемуары «Разрозненные страницы» — об эмигрантских скитаниях, о встречах с выдающимися людьми того времени.

Примечание: автор электронной версии книги бесконечно признателен Надежде Михайловне Черновой — хранителю архивов Софиевых-Кнорринг, составителю и издателю их книг, и автору произведений об этих безусловно интереснейших поэтах русской эмиграции — за тот гигантский, многолетний труд на благо Русской Литературы и сохранение памяти о культуре Русского Зарубежья и за бесценную возможность ознакомиться с этими редкими изданиями.

Тираж 50 экз.

---

Из солидарности с нами ушло из Р.Д.О. известное количество обычных членов.

Насколько мне помнится, правая эмигрантская пресса подняла вой о развале Р.Д.О., о том, что «члены правления продались большевикам», и т. д.

Между прочим, Р.Д.О. не развалилось, потому что нашлись-таки преданные Милюкову люди: Александров, Аристов, приложившие все силы, чтобы поддерживать политические дела Милюкова.

Мы же пошли своим путем. Арнольди, к сожалению, заболел, у него открылся туберкулезный процесс, и он ушел в личную жизнь. Палеолог начал организовывать левую эмиграцию в «Союз Оборонцев». Я занялся литературными делами, будучи председателем «Союза молодых поэтов», изданием коллективных сборников, устройством вечеров и т. д. Тверитинов стал секретарем «Союза возвращения на Родину», председателем которого был муж Марины Цветаевой, Эфрон.

После ухода Эфрона председателем стал Тверитинов. Мы все время оставались большими приятелями, дружили и наши жены. Тверитинова постигла трагическая судьба. В 1938-м ему пришлось бежать из Франции. Французская полиция собиралась арестовать его, обвиняя в советской пропаганде. Он исчез. Осталась жить в Париже, скрываясь, Сара Тверитинова. Она была бессарабкой из Кишинева и в 1946 году приходила к нам в «Советский Патриот» в форме старшего лейтенанта медицинской службы Советской Армии. О Саше она молчала. Впоследствии пошли слухи, что Саша в 1938 году добрался до Советского Союза, но трагически погиб в эпоху культа личности вместе с мужем Цветаевой.

Помимо литературных дел, я хлопотал о создании клуба, где можно было бы вести дискуссии и делать доклады на актуальные темы. В Р.Д.О. иронизировали: «Софиев хлопочет о создании социалистической Академии!» И такой клуб был действительно создан. Мы собирались в большом подвальном помещении в кафе «Мефисто» на бульваре Сен-Жермен. Приглашались все социалисты, приходили и члены Р.Д.О., чтобы принять участие в диспутах.

У меня как-то произошел конфликт с профессором Кулишером. Это был интереснейший человек, часто писавший передовицы в «Последних Новостях» за Милюкова, в особенности резкие против правой русской прессы. Но это был буржуазный демократ, ничего не понявший из того, что произошло в России. Или делал вид, что не понял. Он заявил, возражая мне, что, «как у всякого бывшего офицера, у Софиева, к сожалению, слышится социалистический звон шпор».

Меня взяли под защиту многочисленные мои друзья, заявив Кулишеру, что никогда в речах Софиева никакого звона шпор не слышится.

Между прочим, Кулишер подошел ко мне и стал извиняться: «Простите меня, я признаю, что сделал ошибку. Вы бывший эрдек и говорите такие вещи, что мне нужно было вас, Юрии Борисович, скомпрометировать перед аудиторией. Я неправ. Простите меня, пожалуйста!»

Кулишер был в этот вечер очень любезен со мной, приглашал меня в кафе на Монпарнас. Я со своей стороны высказал ему, что, увы, даже большие эмигрантские политические деятели прибегают к таким недостойным средствам.

В 20-е годы экономика Франции более-менее процветала, потому на производстве не хватало рабочих. Почти все французы-специалисты: электрики, механизаторы, маляры и т. д. Ни один из них не будет делать работу не по своей специальности. Обычно ни один хозяин не рискнет французскому рабочему предложить какую-нибудь черную работу, зная, что он тут же рассчитается с предприятием и будет искать работу по своей специальности в другом месте, а пока что будет работать свой страх и риск «налево». Приблизительно так же вели себя французы и во время спада производства, переходя на безработное пособие. Получая этот жизненный минимум, безработный должен был соглашаться, когда мэрия его посылала на случайные или сезонные работы. По окончании их ему продолжали выплачивать пособие для безработных. Если человек отказывался ехать на сезонные работы, его снимали с пособия.

Сезонными были обычно сельскохозяйственные работы по уборке сахарной свеклы, довольно грязная и тяжелая работа, или же отправляли на юг Франции или в провинцию Шампань на сбор винограда.

Часто француз, механик или электрик, считал ниже своего достоинства возиться в грязи, выкапывая какую-то свеклу, часто и под осенним дождем, и лишался пособия, продолжая работать «налево», так же, как он и работал, получая пособие. Потом временно устраивался на какое-нибудь предприятие по своей специальности, через несколько месяцев его рассчитывали, и он снова, на полном основании, записывался на получение пособия. Это практика французского быта, но часто она осложнялась рядом неприятностей, были моменты, когда человек и временно не мог найти работу, и тогда ему приходилось лишаться этого пособия.

В Париже у меня был приятель, некто Обоймаков. Он окончил Франко-Русский Институт юридических, социальных и прочих общественных наук, созданный «левыми» эмигрантскими профессорами совместно с левыми демократическими профессорами-французами. После окончания этого Института можно было защищать докторскую диссертацию при Сорбонне (кандидатских в Европе не существует). Я тоже прослушал полный курс этого Института вместе с моей будущей женой, поэтессой Ириной Кнорринг.

Так вот Обоймаков десять лет сидел на пособии для безработных, каждый год отправляясь на сбор винограда. Приезжал загорелым, даже пополневшим, с заработанными деньгами, пополнял свой гардероб, а затем снова очень скромно жил на пособие, готовясь к защите своей докторской диссертации.

Диссертацию он так и не защитил: в 1946 году получил советский паспорт и в пятидесятых выехал на Родину, в Ростов-на-Дону.

Это был очень скромный, очень аккуратный и опрятный человек умудрявшийся готовить докторскую диссертацию, сидя на пособии для безработных.

В периоды подъема производства французам правительство поощряло въезд во Францию иностранных рабочих, и надо сказать, что их всегда появлялось немало. На строительстве каменщиками зачастую работали итальянцы и испанцы. Из Чехословакии приезжали сельскохозяйственные рабочие. Поляки были шахтерами. На севере Франции, около Лиля и Рубе, двух центров северного угольного бассейна, были целые колонии — деревни с польским населением, где старики сохраняли свой язык и свои обычаи, а молодежь разве что сохранила свои польские фамилии, и то часто исковерканные и измененные на французский лад — так было до войны. Не знаю, может быть, теперь все изменилось?

На строительстве дорог работали арабы, и работали они часто в тяжелых условиях. Правда, после Народного Фронта многое изменилось к лучшему, и надо сказать, что даже последующая реакция не смогла отменить все завоевания 1936 года.

Таким образом, состав трудящихся во Франции в национальном отношении был очень пестрым. На иностранных рабочих, наравне с французами, распространялись законы социального обеспечения: они состояли в профсоюзах и вместе с французами боролись за повышение заработной платы, за улучшение условий труда и быта. Положение обострялось в пери од экономических кризисов, сопряженных с безработицей, в особенности при реакционных правительствах, которые в таких случаях вводили жесткую процентную норму для иностранных рабочих. Но в рабочей среде это не вызывало ни антагонистических, ни шовинистических настроений. Среди какой-то части мелкой буржуазии-лавочников, среди правой интеллигенции можно было наткнуться на ограниченное шовинистическое самодовольство. Здесь порой бытовало гнусное словечко: «грязный иностранец». Но я могу засвидетельствовать, что за тридцать с лишним лет пребывания во Франции, в постоянном общении по роду службы с французскими рабочими, мне ни разу не пришлось услышать это недостойное выражение.

Бережно храню в памяти один случай. У меня был приятель Жюль Дюбоск, маляр-декоратор, отличный мастер, у которого я профессионально многому научился.

Это был типичный нормандец, с голубыми глазами и пышной соломенного цвета шевелюрой. До войны мы вместе работали на одном предприятии. Во время очередного экономического кризиса дирекция временно сократила часть персонала. Под сокращение попал и Дюбоск. Один из служащих стал науськивать Дюбоска на меня:

— Пойди к хозяину, скажи, что тебя, француза, сократили, а иностранца оставили!

Дюбоск ответил:

— Жорж такой же рабочий, как и я. У него ребенок, так же, как и у меня. Жена у него тяжело больна, а моя здорова и работает. Что касается национальности, я на это плюю. Национальность для меня не имеет никакого значения!

В первые годы эмиграции вожаки «Белого движения» пытались сохранить свою власть и влияние над беженской массой. Используя сложную международную обстановку, им удалось, на какой-то короткий срок, «сохранить армию» на чужбине. Они морочили головы о скором и неизбежном возобновлении гражданской войны в России. Люди клевали на эту удочку еще и потому, что это избавляло их от необычайно трудного собственного устройства своего материального положения на чужбине, без денег, без знания языка, без трудового опыта и в большинстве случаев без профессии. Даже в первое время после «окончательного роспуска армии» в столице Югославии некоторая часть русской студенческой молодежи ходила в военной офицерской форме, в погонах и со шпорами!