Владимир Мавродин - Крестьянская война под руководством Пугачева

• Название: Крестьянская война под руководством Пугачева
• Автор: Владимир Мавродин
• Издательство: «Знание»
• Жанр: История
• Год: 1973

Яркой страницей в летописи освободительной борьбы трудящихся масс против крепостничества является история Крестьянской войны под руководством Емельяна Пугачева, разразившаяся два столетия назад.

Автор на обширном историческом материале показывает обострение классовой борьбы трудящихся против крепостничества, силу и размах Крестьянской войны 1773–1776 гг., сильные и слабые стороны восставших, причины поражения и историческое значение этого одного из крупнейших крестьянских выступлений против крепостнических порядков царской России.

---

В. В. Мавродин Крестьянская война под руководством Пугачева

Шел 1773 год… Далеко на востоке европейской России, на берегах Седого Яика, в предгорьях Урала, на бескрайних равнинах Башкирии, в Поволжье полыхало пламя крестьянской войны. Горели помещичьи усадьбы, «дворянские гнезда», гремели пушки под Оренбургом, с гиканьем неслись на царские войска яицкие казаки, свистели стрелы башкирских луков, захватывали заводы уральские горнозаводские работные люди — из самого сердца яицких казачьих степей, от стен Яицкого городка вел восставший народ на борьбу с губернаторами и воеводами, с чиновничеством и офицерством, с помещиками и заводчиками, с крепостничеством «набеглый царь» и предводитель последней в истории, но самой грандиозной крестьянской войны в России Емельян Иванович Пугачев.

Накануне крестьянской войны

Колоссальный размах крестьянской войны, возглавленной Пугачевым, сила удара, который обрушил трудовой люд России на крепостническую систему в памятные 1773–1776 гг., были предопределены остротой классовых противоречий, которыми характеризовалась обстановка в стране накануне восстания.

Социально-экономическое развитие России с середины XVIII в. характеризовалось двумя противоречивыми процессами: дальнейшим ростом феодальной эксплуатации и усилением крепостного права и одновременно началом разложения крепостнической системы под влиянием развития в экономике страны капиталистического уклада. Помещики стремятся, не изменяя социальной структуры своего хозяйства и сохраняя старые крепостнические устои, повысить доходность имений, ищут новые источники обогащения. Они торгуют хлебом и другими сельскохозяйственными продуктами, занимаются винокурением, строят сукноделательные заводы, пытаются возделывать новые сельскохозяйственные культуры и т. д. Но так как основой производства оставался труд крепостных крестьян, то фактически самым ощутимым результатом всего дворянского предпринимательства являлось лишь усиление эксплуатации крестьян. Доходы с поместий либо росли очень медленно, либо оставались на прежнем уровне. А между тем потребности дворян непрерывно возрастали. Не только крупные помещики, вельможи, знать, но и дворянство средней руки все больше и больше отказывалось от стародедовских браги и меда, домотканных сукон и полотен, домашних солений и копчений. В обиход дворянства вошли «заморские» вина, пряности, привозные тонкие сукна и полотна, парфюмерия, так называемые колониальные товары и пр. Дорого стоила жизнь в Петербурге или «первопрестольной» Москве, недешево обходились служба в гвардии, поездки за границу, балы и маскарады, содержание усадеб и парков, театров и хоров, псовой охоты. На все это нужны были деньги, и основным источником их оставалась эксплуатация крепостного труда.

Вторая половина XVIII в. в России отмечена чудовищным произволом крепостников-помещиков, бесправием, нищетой, забитостью, безудержной эксплуатацией крестьян. Особенно трудно жилось помещичьим крестьянам. Непрерывно росли барщина и оброк, в первую очередь денежный. Барская запашка поглощала все большее количество крестьянских земель, и крестьянские наделы, особенно в черноземных уездах, сокращались. Крестьянин трудился на барской запашке обычно 3–4 дня в неделю, но иногда барщина доходила до 6 дней, а для работы на своем клочке земли у крестьянина оставались лишь ночи да праздничные дни. Часть барщинных крестьян, пока что небольшую, помещики перевели на «месячину». Такие крестьяне не имели ни своих наделов, ни рабочего скота, работали все время на барина и получали месячное содержание продуктами, либо вовсе находились на «застольной пище» у господ. Немало крестьян помещики переводили в число дворовых и домашних слуг. «Дворня» жила в «людской», находясь все время на глазах у своих бар и подвергаясь всяческим издевательствам.

Крестьяне все больше теряли остатки своих прав. Специальные указы разрешали помещикам по своему усмотрению ссылать крестьян на поселение, на каторгу, запрещая при этом крестьянам жаловаться на своих господ. Крестьяне превращались в «крещеную собственность». Их дарили, продавали и покупали, проигрывали в карты, меняли на породистых собак и курительные трубки. Крестьянки пополняли крепостные гаремы, «услаждали» господ, участвуя в крепостных хорах и театрах. Господа вмешивались в личную жизнь своих «людей», разрушали семьи, отделяли родителей от детей, жен от мужей, препятствуя бракам или заключая их против воли крестьян. Жестокость и самодурство помещиков не знали предела. Такие прославившиеся своей жестокостью крепостники, как помещица Дарья Салтыкова («Салтычиха»), обвиненная даже царскими властями в смерти 75 своих «людей» и собственноручно замучившая 38 человек, или орловский помещик Шеншин, имевший целый штат палачей, и разнообразные орудия пытки отнюдь не были редким исключением. Ф. Энгельс отмечает непрерывный рост крепостничества в России «пока Екатерина не сделала этого угнетения полным и не завершила законодательства. Но это законодательство позволяло помещикам все более притеснять крестьян, так что гнет все более и более усиливался»[1].

Вторая половина XVIII в. явилась периодом усиления дворянской диктатуры, временем расцвета крепостного хозяйства и крепостного права, когда последнее, по определению В. И. Ленина, «ничем не отличалось от рабства»[2].

Немногим легче было положение и других категорий крестьянства: монастырских, дворцовых, государственных, в том числе ясачных (так называемых инородцев, т. е. нерусских, плативших особый налог — ясак). Вместо старых, натуральных монастыри вводили различные денежные повинности и увеличивали денежный оброк, захватывали крестьянские пашни, сенокосы, леса, пустоши и т. п.

Государственные крестьяне зависели от одного «господина» — самого крепостнического государства. Среди них были формально свободные потомки черносошных крестьян, наиболее многочисленные на севере, ясачные крестьяне (татары, мордва, чуваши, марийцы, удмурты и др.).

Многие государственные крестьяне, русские и нерусские — татары, чуваши, удмурты и др. — были приписаны к государственным и частным заводам. Приписанных к частным заводам государственных крестьян, ранее лишь часть времени работавших на предприятиях, начинают насильственно переводить на заводы. Растет число крепостных работных людей: вотчинных, посессионных, купленных, переведенных на заводы, отданных заводам по особым указам и т. д. Так пополнялись ряды мастеровых и работных, составлявших кадры квалифицированной рабочей силы. Этот процесс особенно характерен для Урала, являвшегося в XVIII в. центром металлургии России. В. И. Ленин подчеркивал, что «крепостное право служило основой высшего процветания Урала…»[3]

Приписанные к заводам Урала крестьяне трудились здесь от 60–70 до 110–160 дней в году, отрабатывая внесенную за них государству заводчиком подушную подать. Заводская администрация заставляла отрабатывать за больных и престарелых, отвечать за инструменты, выплачивая нищенскую «плакатную плату», брать хлеб в заводских лавках по высокой цене. Рабочий день продолжался от 10 часов зимой до 14–15 часов летом («от зари до зари»). Условия труда были очень тяжелыми: холодные, грязные, полутемные помещения, страшная жара в литейных и кузницах, сквозняки и угар. Существовала целая система жестоких наказаний: батоги, кнуты, палки, плети, кандалы, тюрьмы, карцеры. Все это вело к крайнему обострению классовых противоречий между работным людом и владельцами предприятий. Но это еще не была борьба пролетариата с капиталистами: работные люди мало, а то и вовсе ничем не отличались от крестьян, а предприниматель часто выступал как феодал, даже если и был выходцем из купечества.

В еще более худшее положение попали ясачные — трудовой люд нерусских народностей Поволжья, Приуралья и Зауралья. У мордовских, удмуртских, марийских, чувашских и татарских крестьян помещики, заводчики, монастыри отбирали земли и угодья, покосы и леса. На нерусское население Приволжья и Приуралья падали различные повинности: строительная, подводная, постойная и др. Оно вынуждено было содержать чиновников, охранять леса, рубить и доставлять корабельный лес, платить подушную подать, поставлять рекрутов. Произвол властей, взяточничество, незаконные поборы, грабеж, надругательства ухудшали и без того тяжелое положение «ясачных инородцев». Многие из них были приписаны к заводам, к Казанскому Адмиралтейству и трудились рядом с русскими работными людьми.

От светских властей не отставали и церковные. Православная церковь усиливала гнет, притесняя «иноверных» и грабя «новокрещенных».

Тяжело приходилось и трудовому населению Башкирии. Строительство заводов, крепостей, расширение помещичьих владений сильно теснило башкир с их исконных земель. В. И. Ленин писал: «…«колонизаторы» сводили корабельные леса и превращали «очищенные» от «диких» башкир поля в «пшеничные фабрики»[4]. На рядовых башкир падали различные денежные и натуральные повинности, злоупотребления чиновников усиливали их разорение. Царское правительство наложило свою тяжкую длань и на калмыков, оттесняя их с кочевий и подчиняя особой, специально выработанной системе управления. И если башкирские, татарские, калмыцкие и прочие феодалы находили общий язык с русским дворянством, с царизмом, то трудовой «ясачный» люд пришел «в разорение и крайнюю гибель», в «крайнее изнеможение». Естественно, что ему оказалось по пути с русским трудовым народом, а не со своей единоверной, единоязычной социальной верхушкой.