Петр Киле - Таинства любви (новеллы и беседы о любви)

• Название: Таинства любви (новеллы и беседы о любви)
• Автор: Петр Киле
• Жанр: Современная проза

Таинства любви отнюдь не сводятся к сексу, - это таинства жизни, таинства природы, таинства женственности, таинства вдохновения, что предстает поэзией и красотой во всех их проявлениях. Новеллы и беседы о любви - это, если угодно, Новый Декамерон.

---

Ольга Михайловна чуть смутилась и повела его в сторону - куда же? - от главного подъезда к боковому входу. Скинув шаль, пальто и ботики, она оказалась в мягком, очень нарядном платье темно-коричневого цвета, на руках золотые браслеты, на пальцах кольца с рубином и сердоликом, в ушах старинные серьги из серебра, маленькая кожаная сумочка, откуда она потом достала бинокль, тоже старинный, перламутровый, с позолотой...

Владимир не обратил особого внимания на ее украшения, так как, во-первых, Ольга Михайловна держалась просто, как всегда, и вместе с тем празднично, во-вторых, он и ожидал увидеть на ней платье старинного покроя, как на Веронике. В семье, где хранят подобные вещи, есть и фамильные драгоценности. Но Ольга Михайловна все-таки удивила его, когда, взяв под руку, входила в зал, поглядывая перед собой с тем свободным и вместе с тем интимным вниманием, что свойственно не просто молодым, а по-настоящему красивым женщинам. Красота и молодость - это всегда и невольное торжество.

- Спасибо! Спасибо! - говорила она, посматривая вокруг и время от времени раскланиваясь, очевидно, с такими же меломанами, как и она. - Вообще-то вам следовало взять билеты и Веронике, и маме... Но я рада, даже если вы пригласили меня в пику моей племяннице.

- При чем тут Вероника? Мне хотелось отблагодарить вас за ваше доброе участие, - отвечал Владимир Мостепанов, с легкой самоуверенной улыбкой поглядывая вокруг.

- Я еще ничего для вас не сделала, - возразила Ольга Михайловна. - Я не тотчас узнала вас там, на Садовой, эта ошибка мне может дорого стоить. Мне и так нелегко с Вероникой, ведь с бабушкой она делает все, что захочет, а родителям не до нее. Теперь я вовсе, она считает, встряла не в свое дело.

- Откуда у нее эта вызывающая самонадеянность? - воскликнул Мостепанов.

- Это молодость, - сказала Ольга Михайловна с грустью, слегка наклоняя голову.

- Молоды и мы! - заявил Владимир и невольно рассмеялся. Улыбка у него была хорошая, ободряющая, словно он говорил даже не о себе, а именно о ней.

- Увы! - Ольга Михайловна только вздохнула.

Большой белоколонный зал сиял громадными и, видно, очень тяжелыми люстрами, которые, чего доброго, могут упасть при мощных звуках оркестра или громе рукоплесканий. К счастью, они не падали, словно их поддерживали на весу волны музыки. Все здесь было пронизано музыкой - и колонны, и кресла, и публика, какая-то особенная, под стать Ольге Михайловне, с ее платьем и украшениями.

Места их оказались на хорах, чему Ольга Михайловна обрадовалась - и дешево, и вообще она привыкла слушать музыку сверху.

Потом Владимир никак не мог вспомнить, кто выступал и что исполнялось на этом все-таки памятном для него концерте. Кажется, Шопен. Владимир загорелся его свободой, его тонкой и изящной гениальностью, это был идеал человеческого совершенства, как Пушкин, идеал, который зовет нас к чему-то высокому. И чья душа в молодые годы не отзывалась на этот вечный призыв!

Как Ольга Михайловна ни любила музыку, она была удивлена мучительной и вдохновенной восприимчивостью своего спутника, теми душевными бурями и порывами, какие молодость вкладывает в свое восприятие искусства. Порывы благотворные, но поскольку они личного свойства, то часто обманчивые, забываемые в суете дней, в погоне за сиюминутными наслаждениями.

Они вышли на пустынный, ярко освещенный Невский. В домах гасли и зажигались окна, точно по уговору, - тут гасли, там загорались, а над городом сияла луна.

Ольга Михайловна все благодарила Володю, а он - так Шопен на него подействовал, - как никогда прежде, осознал необходимость сделать что-то совершенное, высокое, не терять больше времени, с головой уйти в науку и т.д. Он сумел какими-то словами выразить свои надежды, еще совершенно смутные и которые, как правило, остаются втуне.

- Ах, Володя! - Ольга Михайловна изо всех сил принялась трясти его руку. - Как это хорошо! Большому кораблю - большое плаванье. Мне же, увы, даже мечтать уже не приходится.

Странное дело, Ольга Михайловна, несмотря на свойственный ей скептицизм, не усомнилась ни на минуту, что Владимир Мостепанов может свершить в жизни нечто замечательное. О, это объяснялось просто! Она еще не знала, что увлечена им. Она видела и чувствовала Мостепанова совсем иначе, чем других мужчин. Во всяком случае, пока. Любой его порыв она бы поддержала. А мысль, что он может стать великим ученым, ее обрадовала не совсем бескорыстно. Вдумчивая, она живо интересовалась всем, много читала; уже в силу своего одиночества она искала какого-то выхода, прорыва в большой мир... Самая ее потребность, природная, женская, иметь мужа, ребенка, помноженная на ее восприимчивость к музыке, приобрела уже давно какой-то несбыточный характер, слишком возвышенный, можно сказать, нелепый. И вот случай сводит ее с человеком, который точно воплощает в себе образ, столь желанный ей, образ мужчины и ребенка, иными словами, образ великого мужа... Конечно, она видела, что Володя еще невежда, но задатки для высокого развития у него несомненно есть: при первом соприкосновении он безошибочно чувствует все подлинное, высокое в литературе и музыке.

Жизнь Ольги Михайловны приобрела совершенно особый для нее смысл. Приходя под вечер домой, Владимир заставал ее теперь в веселом возбуждении - в настроении праздника и вместе с тем как бы розыгрыша. Она пекла пирог или обсуждала с матерью новости с важностью и со значением. Для них было большим событием, если по радио звучала любимая ими симфония Чайковского или Шостаковича в исполнении прославленного оркестра.

- Шостаковича трудно слушать, - говорила Ольга Михайловна. - Но не слушать нельзя, как невозможно не помнить о пережитом. Мне кажется, почти вся его музыка - о войне... Сначала как предчувствие, затем - явь, страшная явь, потом - память...

- Чайковский...

Как музыку, так и литературу, в ее высших образцах, Владимир откроет для себя позже. Он слушал двух одиноких женщин с некоторым недоверием и состраданием и невольно просиживал с ними все вечера. И именно эти вечера, как свет под желтым матерчатым абажуром, освещающий круглый стол и диван карельской березы, навсегда остались в его памяти.

- Нынче будем читка, - говорила иной раз Лидия Владимировна, заранее усаживаясь в кресле с вязаньем.

Ольга Михайловна, стоя у бюро в характерной для нее позе тонкой, угловатой женщины с порывистыми движениями, принималась читать Бунина или Зощенко, Гоголя или Чехова.

Прошли три-четыре недели, а Владимиру уже казалось, что дом со старинной гравюры и его обитателей он знает целую жизнь. Лишь Вероника, нет-нет забегая к бабушке, смущала его. Сдержанная с ним, бабушку она заговаривала всевозможными пустяками, а с Ольгой Михайловной препиралась запальчиво и вызывающе. Предметом раздора был, кажется, друг Вероники, некий Мельс, вполне определенное представление о котором Владимир получил позже. Вероника переодевалась в старинные вещи отчасти ради него. Она любила часы, проведенные в гостиной у бабушки, в сказочно нарядном платье еще потому, что под вечер заходил за нею Миша. Она выбегала открывать ему дверь, и Миша весь вспыхивал от ее вида, сраженный, убитый и воскрешенный для любви и счастья.

Розовый от мороза, он уже горячо дышал, его бросало в жар, и мягкие кисти его рук, податливые, точно неживые, оказывались влажными, что вообще-то неприятно, но сам Миша был широк в плечах, крупноголов, бородат и казался очень сильным мужчиной.

Историк по образованию, он много ездил по северным деревням, при случае скупал за бесценок иконы и старопечатные книги... Собирал, в общем, для себя, ну и перепродавал... Деньги у него водились, он любил жить широко, с оглядкой на Запад.

Вероника знала его с детства. Он дружил с нею - по инерции или с умыслом - вполне целомудренно. Иной раз, правда, Вероника пугала его - держалась с ним слишком уж смело и послушно. Он не верил себе, то есть ему казалось, что Вероника с ним лишь играет до поры до времени, может быть, завороженная его опытностью, которой он не таил от нее. Характер их отношений Ольга Михайловна прекрасно понимала, потому что Миша был с нею даже более откровенен, чем с Вероникой. Разговорить его Ольге Михайловне не стоило ничего. Впрочем, она относилась к нему хорошо, гораздо лучше Вероники. Она боялась лишь одного: что Вероника любопытства ради сойдется с Мельсом, а замуж (что и рано ей) не захочет, и получится ерунда. Вот Володя Мостепанов - иное дело! Но тут Ольга Михайловна сама себе говорила: «Стой! Стой!! Она уже стирала и гладила его вещи и на его удивление и смущение отвечала, смеясь: «А что? Это входит в мои обязанности хозяйки!» Заботы о нем доставляли радость, удивительную радость нового ее бытия, как бывало, кажется, только в детстве...

На лето Ольга Михайловна снимала дачу для матери. Владимир решил лето провести в городе, но неожиданно все переменилось.