Кристиана Барош - Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении

• Название: Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении
• Автор: Кристиана Барош
• Издательство: Слово/Slovo
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-85050-816-3

В дилогии известной французской писательницы Кристианы Барош с юмором и нежностью рассказана история женской судьбы, в которой, как и в любой другой, есть любовь и страдания, радости и потери.

---

Жюльен стал упирать на непонятные места, объясняя, что они не дают ему продвинуться в работе. Но ведь диссертация должна сделать все ясным, а согласится ли на это ЖС? Дать доказательства. О Господи, я слишком разговорился, заврался, увяз… Отважиться пуститься в плавание по этому беспредельному творчеству — тут потребуется монашеское терпение, многих это отпугнуло. Но он любит, да, он любит достаточно сильно для того, чтобы впрячься в этот воз. Наклонившись, он коснулся колена Жоржа Сиффра:

— Я люблю, понимаете, я жить не могу без того, что вы пишете! Раньше, до того как я начал читать ваши книги, я работал с деревом, хотел делать мебель, красивую мебель…

Теперь он рассказывал о своей страсти и о своих горестях, о том, что ему необходимо, и о затруднениях, встающих на его пути. У него была целая коллекция сплошь исписанных карточек, несколько ящиков, набитых этими карточками до отказа. Как ему признаться в том, что в них он для себя одного записал вывод: «А что Сиффр этим хотел сказать?» Он не боялся утверждать, что во всяком читателе, и тут не может быть ни малейшего сомнения, чтение этих вещей рождает парадокс: пока читаешь, ты уверен в том, что все ясно, точно и утешительно. Вот только, закрыв книгу, не ощущаешь ни покоя, ни… ни уверенности в том, что получил ответ, так, словно каждая история заканчивалась лишь для того, чтобы задать новые вопросы, отодвинуть пределы, которых ты, как тебе казалось минуту назад, уже достиг. А если перечитывать… да, он перечитывал снова и снова. Послание, если оно и было, каждый раз погружалось все глубже.

— …Но ведь это ужасно, мсье, то, что я не могу как следует вас прочесть!

Гость говорил долго, восторженно и отчаянно. Хозяин внимательно слушал, не мешая ему, и Жюльен все сильнее горячился, но к его ярости и муке примешивалось удовлетворение, так, словно обличить… «промахи» автора означало оправдать собственные. Он и в самом деле опустился на самое дно колодца, раз до такого дошел! Понурив голову, он долго извинялся, твердя: «Понимаете, у меня ничего не получается…»

Сиффр все так же безмятежно слушал, и Жюльен чувствовал, что писатель ни на секунду не отводит глаз от его лица. А вот сам он невольно блуждал взглядом по комнате, натыкаясь на стены и возвращаясь к огромному окну, за которым сгущались сумерки. Моря уже не было видно, да почти и не слышно, и его рокот в полумраке казался более грозным, чем при свете дня. Закат солнца над плоскогорьем напоминал желе, в котором и самые бледные плоды внезапно начинают отливать пурпуром.

Позади них, хотя Сиффр и пальцем не пошевелил, зажегся свет. Мягкий, рассеянный, щадящий зрение. Жюльен подался вперед, поискал глазами выключатель.

— Включается автоматически, фотоэлектрическая камера. — Сиффр неспешно поднялся: — Может, поужинаем?

Жюльен вежливо и нечленораздельно отказался, не решаясь воскликнуть: «Да, да, да!» Он со вчерашнего дня ничего не ел и внезапно почувствовал чудовищный, зверский голод, он почти так же страстно хотел пищи, как добрых слов. А по этой части он ничего не добился. Ему ничего не захотели дать. Старый господин уже направлялся к двери, бросив его наедине с самим собой и с темнотой за окном.

Солнце скатывалось за горизонт, стреляя лучами сквозь просветы в скалах. По лоскуткам неба расплывались сиреневые и зеленые потеки, их не было только в пропасти внизу. Выглядело все это красиво, но тревожно. Как можно здесь жить? Как можно жить с этим постоянным напоминанием о равнодушии природы? «Я слишком молод», — шепнул Жюльен самому себе.

Когда совсем стемнело, деревянная панель, скользнув по невидимому желобу, с негромким щелчком встала на место. Его заперли. Замкнутое пространство, что-то вроде тюрьмы. Когда-то, в доме бабушки Элен, закрывать ставни было не просто делом, это был обряд, сопровождавшийся самыми обычными словами: «Надо бы смазать эту задвижку… Ну вот, личинки завелись!» — и ночь тут же делалась безобидной. А здесь… Вот так же не по себе становилось Жюльену, когда он дочитывал некоторые романы ЖС: порой история слишком уж наглухо закрывалась, замыкалась или же, напротив, распахивалась, впуская в край, где жить было трудно, где провалы в памяти тяготили больше, чем в прочих местах, сильнее, чем в действительности. Он подумал, что, может быть, для того чтобы понять иные книги, надо состариться.

Жюльен принялся кружить по комнате; он впервые поймал себя на том, что не может сидеть неподвижно. Он наскоро проглядел всю свою пока что недолгую жизнь, заполненную движением, перебежками от мелких работ к поездкам в Параис, от разбросанности к развлечениям, а в последнее время — от текста к тексту. Когда он перестал спрашивать себя о том, какое место занимает в этом мире?

Даже моря было теперь не слышно, и постепенно Жюльеном овладело беспощадное молчание, а от этого шум от усталости в ушах казался особенно назойливым. Когда хозяин дома пришел за ним, он уже был на грани паники.

Они спустились на несколько ступенек и оказались в небольшой комнате, где был накрыт стол. Круглый стол в круглой комнате.

Наверняка в подвале устроена кухня, и там есть люди, которые отправляют блюда наверх на подъемнике. Простые блюда, Жюльен почти что позабыл, что такие еще существуют во времена забегаловок с быстрым обслуживанием, — овощной суп, запеченная в фольге рыба, сыр с травами, фрукты. Ему казалось, что роскошь — нечто совсем другое, но что такое роскошь, в конце-то концов! «И какого черта ты вообще об этом говоришь, — сказала бы Розали, — когда это ты жил в роскоши?»

Сиффр старался его разговорить, ловко задавал короткие вопросы, заставлявшие Жюльена пускаться в нескончаемые объяснения. Наверное, ему нечего было сказать, и потому он так долго распространялся. На мгновение ему показалось, будто он прочел это во взгляде сотрапезника, но нет, ЖС слушал с легким налетом смирения. По мере того как ужин близился к концу, свет угасал, и теперь Жюльен рассказывал о себе в полумраке… Эта «исповедь» могла бы превратиться в поединок, стоило ему только начать спрашивать, но разве не за этим он сюда приехал? А он выкладывал все подряд, раскрывал душу. Или, вернее, раскрывал то, что внезапно ему явилось: немного ничтожности, прикрытой значительностью. Он рассказывал о матери, о сестрах, о том, как по-разному удивлялись они его новой страсти: «Я, видите ли, раньше интересовался только ручной работой…» Сиффр наклонился, чтобы получше его видеть, и Жюльен с облегчением зачастил: «рубанки, тесла, шипы, гнезда… — Здесь-то, по крайней мере, он знал, о чем говорит. — Нет-нет, мсье, я совсем это не разлюбил». Жорж Сиффр молча похлопал его по руке. Он не сказал ни слова, но покачал головой так, словно его это устраивало.

Потом Жюльен оказался в бело-зеленой комнате, которая, насколько он смог разглядеть, окнами выходила на луг. Этот дом и расположение комнат оставались для него такими же непонятными, как и все остальное. Он пришел в отчаяние, чуть было не расплакался, закрыв лицо руками, а потом решил: какого черта! Не бросать же все в двух шагах от цели.

Над его головой — комната была под крышей — находилось одно из тех забавных окон, которые теперь устраивают вместо форточек. Нажал пальцем — рама подалась, и в комнату ворвался запах моря, окончательно добивший Жюльена. Он долго стоял под душем. Ему было холодно, и даже обжигающая вода не согревала. Он старался не делать никаких выводов. Выйдя из ванной, заметил сигнальную лампочку, мигавшую над снабженной ручкой пластиной. Приподняв ее, обнаружил поднос со стаканом горячего травяного чая и записку с вопросом, что он будет есть на завтрак. Жюльен машинально подумал, что такой сервис требует присутствия слуг, во всяком случае, он всегда так считал. Ему все меньше хотелось оставаться наедине с Жоржем Сиффром в этом доме, который его не признавал.

Он никак не мог уснуть. У изголовья постели стояла лампа. Как и у всех прочих ламп, какие он видел в своей жизни, у нее был выключатель, значит, и зажигалась она обычным способом. Попробовал ее включить, осторожно дотронувшись: он вообще уже с опаской прикасался к любому предмету, которыми ЖС здесь, похоже, почти не пользовался!

Позади лампы оказалась ниша с книгами. Детективы, несколько случайных карманных изданий, тома «Плеяд», в том числе письма Флобера и Жионо, и две глубоко запрятанные маленькие тетрадочки. Забытые? Жюльен отодвинул тетрадки. Может быть, в них таится один из секретов ЖС, но так ли ему хочется на самом деле их раскрывать? Нет, это… невозможно. Он вытянулся, подложив руки под голову. Жюльену нравился взгляд старика, проницательный и ласковый одновременно, этот взгляд был здесь, и гость все еще чувствовал его на себе. «Да перестаньте же бояться, — да, вот что говорили эти усталые глаза, — отбросьте страх, забудьте Лапоби с его пренебрежительными высказываниями…»

В наклонном окне темнел кусок ночного неба. Пояс Ориона, поскрипывая, проплывал над ним. Жюльен почти испугался: ну вот, только этого недоставало, теперь он слышит звездный скрежет! Но вокруг царило молчание, галактика вела себя разнузданно только у него в голове. И тогда он принялся считать вслух. С самого детства этот способ всегда помогал: у него два глаза, один нос, две ноздри, один рот, тридцать два зуба, нет, тридцать, один пупок, нет, он забыл про уши, два уха, пара легких, одно сердце, один желудок… и все это несется в пространстве со скоростью 1640 километров в час. На то, чтобы добраться до Плутона, ему потребовалось бы двадцать лет, и целая жизнь — на то, чтобы пролететь мимо планет и устремиться в какую-нибудь черную дыру. К этому времени он весил бы тонны, но тело обратилось бы в ничто. Он шел бы к ответу, но все менее способен был бы его понять, и что-то с жадностью поглотило бы его. В результате он уснул, в ушах у него гудело от этого путешествия по Млечному Пути, и от другого тоже, более земного, что — может быть, совершенно напрасно — привело его сюда.