Диана Виньковецкая - Горб Аполлона: Три повести

• Название: Горб Аполлона: Три повести
• Автор: Диана Виньковецкая
• Издательство: Ретро
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2004
• ISBN: 5-94855-038-9

Три повести современной хорошей писательницы. Правдивые, добрые, написанные хорошим русским языком, без выкрутасов.

“Горб Аполлона” – блеск и трагедия художника, разочаровавшегося в социуме и в себе. “Записки из Вандервильского дома” – о русской “бабушке”, приехавшей в Америку в 70 лет, о её встречах с Америкой, с внуками-американцами и с любовью; “Частица неизбежности” – о любви как о взаимодействии мужского и женского начала.

---

— Бабушка, тебе всё само по себе интересно без всякого морального центра. У тебя всё стихийное и нет борьбы внутри тебя… Всё вокруг есть, а тебя нет. Ты наслаждаешься и прекрасным и ужасным, смотришь на катастрофы. Ты из всякого явления для возбуждения себя вымогаешь сильные ощущения.

Заморочили они мне голову. Но постепенно я начинала отходить от приученности. По приезде я всё читала «Курьер», гороскопы, галлюцинации, убийства, ясновиденье… Чего только не прочтёшь! Дочка и внук решительно не хотели слышать, что там написано, обзывали эту газету «жёлтой прессой». Я поначалу всё верила в несуразности и нелепые слухи, что печатаются, сейчас уже реже туда заглядываю, всё меньше и меньше меня привлекают криминальная хроника и негры.

В телевизоре тоже часто этакие пустяки, фильмы ерундовые. Часто вздор и чепуха. Тут как‑то смотрела один фильм испанский, одна порнография, и целуются, и целуются без конца, не хотят, а целуются, смотреть противно. И что интересного? А уж как мне эти модели надоели, тощие, как цыплята, видно, совсем не едят, и ходят, и ходят взад и вперёд. Ни титек, ни задницы, жидкие, никакой красоты. Часто в американских комедиях такие фокусы, которые мне кажутся глупыми. Мне никогда не бывает смешно, если кто споткнётся и упадёт. Я не понимаю, что смешного в том, чтобы бросить другому человеку в лицо торт? Петя говорит, что многим американским людям тоже не нравятся передачи по телевизору, и есть американские семьи, где совсем нет телевизоров. Этого я тоже не понимаю, как это живут совсем без телевизора?

Кроме «криминала», меня внуки обвиняли ещё и в пессимизме, или, правильнее сказать, в негативности.

— Бабушка, ты на всё смотришь негативно — заявил как— то мне Петя.

— Как это «негативно»?

— С оттенком какой‑то обречённости. Что не будет такого цвета, не найдут этого размера, не пройдёт, не подойдёт… Не взойдёт эта трава, не получится…

— Я так привыкла.

Я раньше и не замечала этого, но постепенно стала подмечать, что нет–нет да скажу, как чувствую, а моим не нравится. Всю жизнь мне говорили, что, Даша, ты добрая, я и привыкла, всё говорить, как есть.

— Бабушка, я худею!

— Всё равно поправишься!

— Маша, ты, наверно, уже заболела? Иди в койку!

Птица влетела в окно. Я говорю:

— Плохая примета.

— Бабушка, не говори так.

Маша ищет щетку, чтоб почистить пальто.

— Вот, нашла одну!

А у меня невольно вырывается:

— И эта пропадёт.

— Как хорошо поёт молодой русский певец! — сказал Петя. А я отвечаю:

— Всё равно сопьётся…

— Бабушка, вода не закипит! — дразнит меня внучка. Всегда невыгодное для себя говорю, я выгоду свою не понимаю, мне всё равно. Другие всю жизнь хлопочут, что и как устроить, а мне лишь бы в сторонке где постоять. Не понимаю я удовольствия и наслаждения, врать не умею. Так вот какая штука‑то, жизнь прожила, а врать не умею. Что можно от меня ожидать?!

Поехали к Маше в школу… Чем дороже школа, тем дети хуже одеваются. Меня школа удивила: в классе дети всех возрастов — и седьмого, и пятого вместе. Это не классы, а группы. У кого английский слабее, тот в младшей группе, а по математике он в высшей. Распределение идёт по знаниям. А где же недоучки?

— Бабушка, это для того, чтобы всем было хорошо.

— Маша, чтобы не унижать лентяев и чтоб они не догадались, что они отличаются от прилежных и умных? Хорошо ещё, что не оставляют на второй год успевающих, чтоб двоечников не травмировать.

Маша «брала», как они тут выражаются, не то, что дают, а что сама хочет взять, то, что ей нравится — и… все пятёрки… Йога, искусство, обсуждение фильмов.

— А каких писателей вы «берёте» по литературе?

— Шекспира, Сэлинджера, Роса.

— Про Сэлинджера я слышала, а этот Рос про что пишет?

— Про жизнь детей еврейских и итальянских иммигрантов в Бруклине.

— А до русских писателей кто‑нибудь добирается? Кого из русских берут?

— Достоевского, Толстого. Бабушка, вот тебе не нравится, как в Америке, а в России в школе каких американских писателей изучают?

— В школе при мне — задумалась я, — кажется, никого не изучали…

Вот говорят «образование», «образование», а если спросить конкретно: что в него входит в образование? Скажите мне? И столько вы услышите противоречивостей! Я всему миру сообщу, что мало хорошего я видела и в нашем школьном образовании. Я всю жизнь хранила этот секрет. Работа была трудная, всё время на уроки приходили, проверяли, всё по инструкциям. В классах по сорок человек и как держать их во внимании? Слушать ничего не хотят, хулиганят, дисциплина — это страшное чудопредставление, иногда стоят на ушах. Моего характера не хватало урезонить сорванцов. Были хорошие ребята, но оставим это. А что проходили? Я слышу, как критикуют американскую школу, что тут пестуют тупиц и невежество, а я и про русскую такого могу порассказать, что лучше этого не трогать.

— Вот только непонятно мне, почему тут школьники стреляют в друг друга? — спросила я у Пети. — В наших школах возможно ученик бы застрелил учителя, завуча, того, кто по его мнению, ему вред нанёс, но чтобы просто по своим приятелям стрелять, я думаю в России было бы невозможно. Что ты скажешь?

— Бабушка, тут «тинэйджеры», мне кажется, чувствуют себя более одинокими, чем в России, потому что в американских школах нет таких, как у вас, тесных взаимоотношений между учениками, нет таких общих классов, в Америке все ребята вместе с родителями переезжают с места на место. Трудно дружить. И ты сама видишь, что учителя здесь так строго не обращаются с учениками, как в России, и потому не вызывают сильного «негативного объединения» учеников. В России вся злоба вытесняется на наставников.

— Это как при советской власти все были вместе против общего врага, — заметил зять.

А на кого Петя учится в университете, я так и не поняла. На политика? Социолога? Литератора? Музыковеда? Тут всё вместе идёт. Вразумительного ответа на мой вопрос я не получила. Как они мне объяснили, только после окончания колледжа начинается настоящий выбор деятельности, а до этого долго всё подряд учат, и перебирают, и перебирают до самой пенсии. Может это и хорошо, а то в семнадцать лет ведь как можно ошибиться.

Помимо внуков, важное место в моей американской жизни занимает кот. Чтобы мне было повеселее, подруга дочки Тамара привезла из Нью–Йорка котёнка, рыжего, в чёрных круговых полосах. В этом маленьком котёнке с самого детства были заметны редкая хитрость и коварство. Если мимо дома проходила большая и значительная собака, то он ложился на спину и с поднятыми лапками подползал к грозному зверю. Как он это делал? Извивался всем телом, будто акробат или змея, приближался к собачьей морде и сдавался. Собаки от растерянности начинали его умилительно облизывать, кот замирал и хитро поглядывал. Петя его снимал на плёнку. Если же проходила маленькая невзрачная собачонка, то он не обращал на неё никакого внимания.

Когда кот подрос, то умных человеческих показателей у него появилось ещё больше. Дети называют кота Шопенгауэр, а я — Шоп. Он не только продолжал ползать, но и научился менять тембр голоса, мяуканья, в зависимости от своей нужды. Если ему нужно поесть, попить, то он такой нежный, подласкивается, трётся около ног, мурлыкает. А если Шоп чем‑то не доволен, то тут не попадайся. Укусить и оцарапать запросто может. Лапой бьёт, сбрасывает с полки книги, шипит, устраивает «скандал» по высшему человеческому образцу, точь–в— точь, как жена моего племянника — Танечка, если что не по ней.

Чтобы пустили в дом, забирается по дереву на второй этаж на балкон, там садится на кондиционер и барабанит. Ходит со мной и со всеми «вокруг квартала», как собака, проходит больше километра, не обращая внимания на кастрированных, которые смотрят на него с завистью. Но самое «гениальное» — это его отношение к одному парню, который приходит к детям в гости. У него есть собака, я не знаю, как такая порода называется, без шерсти и похожа на нашего бульдога, только морда покрасивее. Я люблю лохматых. Так вот такие бульдожные собаки котов не выносят, и при первом знакомстве этот нахал неистово набросился на нашего Шопа. Кот извился в дугу, навострил уши, зашипел и вцепился лапами хулигану в морду, тот аж подскочил. Хозяин схватил своего дурака и оттащил. С тех самых пор, как только входит этот приятель и без собаки, кот идёт ему навстречу, тихо–тихо подкрадывается к нему и бьёт его лапой по ногам. Когда этот человек оказывается рядом с ним, то каждый раз шипит и норовит ударить. Как‑то при целой толпе гостей кот забрался на высокий стул, вроде как задремал, но как только приблизился к нему хозяин наглеца, то Шоп зашипел и в мгновение занёс над ним лапу. Чуял опасный собачий запах. У нас в деревне была собака Глаша, она соседским курам не разрешала подходить к дому. Как Глаша наших кур отличала от соседских? Они все одинаковые, но она отыскивала своих. Докончу про кота Шопа, общение с которым до сих пор доставляет мне удовольствие.