Диана Виньковецкая - Ваш о. Александр

• Название: Ваш о. Александр
• Автор: Диана Виньковецкая
• Издательство: Фонд имени Александра Меня
• Жанр: Религия: христианство
• Год: 2003
• ISBN: 5-89831-029-0

«Главное остается вечным под любым небом», — написал за девять дней до смерти своей корреспондентке в Америку отец Александр Мень. Что же это «главное»? Об этом — вся книга, которая лежит перед вами. Об этом — тот нескончаемый диалог, который ведет отец Александр со всеми нами по сей день, и само название книги напоминает нам об этом.

Книга «Ваш отец Александр» построена (если можно так сказать о хронологически упорядоченной переписке) на диалоге противоположных стилей: автора и отца Меня. Его письма — коротки, афористичны. Четкая, филигранная мысль; никогда не назидание, но приглашение к размышлению. И письма Дианы, стилистически близкие в современной русской прозе Сергею Довлатову по легкости и юмору, даже там, где автор касается самых серьезных вопросов. Все обыкновенное, пошлое — в словах ли, в оборотах мысли — ей чуждо. Говоря о стиле, еще хотелось бы отметить сочетание крайних противоположностей в одной фразе: «гениальных поросят», «чудовищная красота», «Нью–Йорк… как деревенское одеяло», «…не статуя ли Свободы вышла прогуляться?», «я все‑таки человек, если можно так про себя подумать», «хвостик штата Вирджиния», «ты свободен, и друг твой только собака», «объяснил мне правила поведения — не бояться уборщиц», «свои понятия, свои утюги на голове», «мэр — не Василий Иванович из горсовета», «я сжалась… как наш чемоданчик с нью–йоркской помойки», «нашла куда деньги потратить — на уменьшение зла» и другие интересные словосочетания, которые вы найдете в этой книге.

Со страниц «переписки» встает мудрый человек, великий проповедник и духовный лидер России — отец Александр Мень, и вместе с тем — живой, веселый, обаятельный, не догматически сухой священник. И автор — Диана Виньковецкая — человек тонкой души, искрометного юмора, меткого, наблюдательного слова. Они удивительно созвучны, эти два человека, так счастливо соединенные судьбой

---

Современное здание, открываешь дверь своей фотографией, влитой в кусок пластика, и… входящего в здание встречает хорошенькая мексиканка с чашкой кофе вместо человека с ружьем. Поутру люди не успевают заглотнуть дома, и их таким образом встречают на работе. Дальше коридор, где полы, как зеркала, — идешь и отражаешься, и можешь любоваться своим отражением. Все блестит. «Дали» мне отдельный кабинет с двумя столами, вертящимся стулом, телефоном, правда, без фонтана… Взяли меня чем‑то вроде подмастерья — носить папку за Яшиным вице–президентом с нефтяными полями и вводить их в компьютер. В один из первых дней начальник меня повел в комнату, которую я назвала «коммунистической», где стояли огромные полки с разным невероятным барахлом: бумага всех видов и всякого совершенства, тетради, папки, карандаши, авторучки разного вида, салфетки, часы, лампы, всякая всячина, бери все сколько хочешь и неси куда хочешь. Во мне сразу же проснулись все воровские советские наклонности, глаза разбежались… В комнате никого не было, начальник ушел. Я два часа все разглядывала и всему удивлялась. Но почему‑то я взяла только то, что мне действительно было нужно для работы. Меня это так поразило, что, вернувшись, я сказала об этом Яше: «Почему‑то я ничего не могла там украсть, сама удивляюсь? Казалось бы, советское воспитание?»«Много тебе платят», — ответил мне Яша.

И на работу не опаздывает никто, хотя никто не следит, не подглядывает, не подслушивает. Это так странно простому бывшему сотруднику Ленинградского университета, который все норовил смыться побыстрее, побездельничать, что тут без палки и без кнута работает народ. Правда, за пряники. Не знала я за собой такой прыти — любви к работе, но оказалось, что есть во мне это качество, загнанное Ленинградским университетом куда‑то в бессознательное. Хорошо «акула» своим людям платит и приманивает, такие «бенефиты–приманки, что человек не в силах уйти в другое место. В течение дня кофеечек с колокольчиком развозят… А разные машины, которые размножают, увеличивают, уменьшают, запоминают, рисуют, читают, печатают… Как в кино про Америку. Я все сижу и думаю: «Я это или не я?» И ведь по–английски‑то бормочу с ошибками, а такой успех у меня произошел. Конечно, это все Яша. В отличие от многих институтов и университетов российских, куда его на пушечный выстрел не подпускали, тут он пользуется большим спросом и надеждами. Народ кругом улыбается, и начальники тоже не стесняются. Как было скучно без американских улыбок в Израиле! Мы загрустили… и пошли в Иерусалиме «отдохнуть в Америку» в отель «Хилтон».

И еще одно чудо произошло: Яшины бессмертные «творенья» взялась продавать лучшая галеристка города Хьюстона, и теперь они висят в самом центре Хьюстона… Вот так вот обернулись наши дела.

Яков Виньковецкий

Но особенно преуспел наш младший сын Данилка, шести лет, который начал продавать мышей по 30 центов за штуку Я думаю, что скоро он и тараканов начнет сбывать. Будущий Арманд Хамер. Постепенно втерся к старшему Илюше в комнату, который по простоте душевной Даничку к себе пригласил, кажется, что теперь Илюшу он выселит, во всяком случае, Илюша и вся семья у него «на посылках». Очаровательно улыбается и все гребет себе… Способный, ловкий, хваткий… но без глубины Илюшиного «Я». Как Америка. А старший все страдает и страдает. Сейчас мучается вопросами свободы после смерти… задает такие вопросы, что только Яша ему и может ответить, мне уже не под силу. Как Россия.

Вот такими вот полярными, но очень интересными детьми наградил нас Бог. Спасибо ему за все!

И только где‑то глубоко–глубоко под сердцем ряд вопросов. Почему и за что? Почему это все здесь? Иногда я останавливаюсь на таком дурацком ответе: может, коммунальное^ и личная безответственность — свойства нашего российского характера? Ведь если послушать и поглядеть, что тут наши бывшие борцы и писатели болтают, то про нас хорошо не подумаешь — во всех суждениях такая полуварварская самоуверенность. Все стремятся унизить без всякого интереса для себя и без элементарного вкуса. Все то же самое, только наоборот. Разбегаемся назад. Такая беспощадность к свободе. И учат, и учат Запад, как жить, нет, чтобы тут чему‑то поучиться. Хорошо, что «наши» тут не управляют, а то бы весь мир превратился в коммунальную квартиру. И мне становится больно и обидно. Неужели мы достойны только этого? И неужели мы никогда не снимем утюг с головы? Не очистимся?

Вы‑то хоть чего‑нибудь напишите на наш «Континент»? Может, хоть Вас кто послушает? Немножко в себя поглядят?

Отец Александр, здесь с людьми происходят странности, одни Западу нотации читают, а другие, такие тоже часто попадаются, особенно среди так называемых «итеэров–инженеров»… «Я с эмигрантами не общаюсь!» Это тоже модная тема. Раздувание собственного величия идет снизу доверху. Некоторые, прямо того гляди, лопнут от собственного преувеличения.

И как же мы рады были повидать Анри Волохонского[21], такого свободного, такого блистательного, что хохотала я с ним без передыха два дня. Нет–нет, да кто‑нибудь и попадется! Тут у нас невдалеке тот «голенький» Кузьминский живет, о котором я Вам уже писала, что он любит заложить за воротник и поискать истину в вине. Когда Костя не пьяный, то мне он нравится, хотя это с ним редко бывает, однако последнее время все чаще и чаще, так как он начал собирать Антологию русской поэзии, и ему выпивать некогда.

А в Хьюстоне уже почти весна, и зимы‑то не было, времена года определяются тут из названий месяцев. Зимой только исчезла жара, но шубу не удалось ни разу надеть, что печально с той стороны, что ее некому было показать, а с другой, даже если наденешь, то не покажешь — никто твоей шубы не заметит, кроме разве что защитников животных.

Напишите.

Обнимаю Вас.

Дина

[1979]

Дорогая Дина!

Простите, что долго не писал. Был очень загружен по службе и похоронил маму. Ее очень трогательно провожали мои прихожане, которые все ее любили.

А Вы, наконец‑то, включились в буржуазно–трудовую деятельность, да еще на «родственных» основаниях. Поистине чудеса! Как и судьба Яшиных картин…

Как я понял из Вашего письма, в Ваших ребятах поляризовались русское и американское начала. Но на самом деле все впереди. Многие странные перемены происходят с потомками. По опыту сужу.

В день маминых похорон моя внучка стала бегать своими ногами, а сын уже стал бородатым лбом двухметровой протяженное: ти. Учится на Яшину профессию, по нефти. Первый сессионный барьер взял, а потом?

Вот Вы пишете: за что? За что все хорошее? Но ведь это так понятно! Это из притчи о талантах. Это призыв — превратить их в двойную порцию. «Кому много дано»— это относится не только к способностям, но и ко всему в жизни. Это прекрасно, как ответственность, а не как бездумное ликование.

Вы, конечно, спросите, чем я отдам? Всем. Побродив по миру, Вы теперь лишний раз убедились, чего в нем мало. Каждый духовно мыслящий и чувствующий из нас — есть посланник, свидетель, так сказать, десантник Добра, самого редкого товара, самой далекой инстанции, самого насущного.

А наши скитальцы поняли это по–своему. Клянут и гордятся, выкаблучиваются. Причина чисто психологическая: стремление компенсировать свою недостаточность, несостоятельность (творческую и человеческую) и, кроме того, подсознательная месть за разрушенные мифы. Об этом мне едва ли придется писать своим корреспондентам. Дай–то Бог выслушать их плач на реках Вавилонских. Это их мучает больше всего. А уж на поверхности — самоутверждение: «а жаль, что не знаком ты с нашим петухом…»Словом, вечные человеческие проблемы одинаковы везде. Грехи — категория интернациональная, как и глупость.

Зима у нас проходит. Стало тепло, но Наташа моя, конечно, не прочь бы пощеголять, но боюсь, что это хлопотно и накладно. Что Вы делаете, кроме работы и детей, что читаете, о чем думаете?

Жду.

Храни Вас Бог.

Ваш о. Александр Мень

(Получено 14.03.1979)

22 марта 1979 Хьюстон

Дорогой отец Александр!

В те дни, когда приходят Ваши письма, становится хорошо.

Одно только опечалило меня в Вашем письме: оказывается, Вы — дедушка! Я‑то думала, что Вы молодой и красивый.

Время меня всегда беспокоило. В раю, наверно, нет времени. И кажется, открытие конечности и погрузило меня в бесконечное. Эта жуткая кошмарная бессмысленность, которой я мучилась, началась у меня после того, как я вдруг заметила (опять же далеко ехала!), когда смотрела портреты в Национальной галерее в Вашингтоне, что время‑то проходит, что нет ничего холоднее времени и что все может обойтись без меня, как и я без этих людей. В такую черную, мрачную бездну хаоса провалилась, думала — конец бесконечности. Наглоталась свободы и чуть не задохнулась, чуть не растворилась в бессмысленности. Сидела, как подкидыш, тупо глядя на происходящее, все время чувствуя свое несовершенство.