Говард Уолдроп - Дикие карты

• Название: Дикие карты
• Автор: Говард Уолдроп
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-62126-2

Имя Джорджа Мартина стало культовым еще до появления его знаменитой «Песни Льда и Огня». Славу ему принесли «Дикие карты», многотомный роман-мозаика — жанр, изобретение которого — личная заслуга писателя. Сюжет романа одновременно и сложен, и прост. Земля становится полигоном, где одна из противоборствующих партий, которые владычествуют в Галактике, проводит испытание нового генного вируса. Представитель другой партии, Тахион, пытается предотвратить эксперимент, последствия которого непредсказуемы. Ему это не удается, и на Земле разражается планетарная катастрофа, в результате которой большая часть населения гибнет, а оставшиеся делаются или тузами — обладателями сверхчеловеческих способностей, сохранившими прежний облик, или джокерами — сверхлюдьми, изуродованными физически. История непримиримой войны между тузами и джокерами и составляет содержание книг культового романа-мозаики «Дикие карты».

---

— Ну да. Наверное.

— Пожалуй, я оставлю тебя наедине с твоим похмельем. — Он подошел к окну. — Мне все равно пора совершить утренний моцион.

— Увидимся.

Он перекинул ногу через подоконник и показал мне два больших пальца.

— Держись, деревенский мальчик.

— И ты тоже.

Пришлось выбраться из постели, чтобы закрыть окно: мелкая морось превратилась в проливной дождь. Я выглянул на улицу. Люди разбегались кто куда, спеша укрыться от ливня.

— Эрл действительно был коммунистом, Джек. Он много лет состоял в партии, даже в Москву ездил учиться. Послушай, дорогой, — голос Ким стал умоляющим, — ты не сможешь ему помочь. Его все равно распнут, что бы ты ни делал.

— Я могу показать ему, что на кресте он не один.

— Превосходно! Просто замечательно! Я вышла замуж за мученика. Расскажи мне, каким образом ты поможешь своим друзьям, если станешь защищаться Пятой? Холмс больше не вернется к общественной жизни. Дэвид докривлялся до тюрьмы. Тахиона выдворили. И Эрл тоже обречен, можешь быть уверен. Ты даже не сможешь нести их крест вместо них. — Она сорвалась на крик. — Да оторвись ты наконец от своей бутылки и послушай меня! Ты можешь помочь своей стране! Это будет правильно!

Я больше не мог это выслушивать, поэтому отправился прогуляться на холодную февральскую улицу. Я ничего не ел целый день, в желудке у меня плескалась бутылка виски, машины с шуршанием проносились мимо, морось оседала на лице, проникала сквозь тонкую, рассчитанную на калифорнийскую погоду куртку, но я ничего этого не замечал. Я думал об этих типах, Вуде, Рэнкине и Фрэнсисе Кейсе — об их лицах, полных ненависти глазах и непрерывном потоке инсинуаций, — и вдруг побежал к Капитолию. Я собирался отыскать членов этого мерзкого Комитета и отдубасить их, долбануть их всех хорошенечко друг о друга гнилыми лбами, заставить их улепетывать прочь, заикаясь от страха. Бог ты мой, я ведь установил демократию в Аргентине, так что мешает мне точно так же установить ее в Вашингтоне?

Окна здания Конгресса были темны. Холодные струи дождя поблескивали на мраморе. Там никого не было. Я прокрался вокруг в поисках открытой двери, потом в конце концов прорвался сквозь боковой вход и направился прямиком в зал заседаний Комитета, пинком распахнул дверь и вошел внутрь.

Зал, разумеется, был пуст, горело лишь несколько прожекторов, и в их неярком свете стеклянная кабинка Дэвида сверкала, как изысканная хрустальная ваза. Камеры и радиооборудование стояли на своих местах. Молоток председателя сиял медью и лаком.

Я бестолково топтался на месте в мертвой тишине безлюдного зала. Весь мой гнев куда-то улетучился.

Я уселся в одно из кресел и попытался сообразить, что я здесь делаю. Было совершенно ясно, что «Четыре туза» обречены. Нас связывал закон и правила приличий, а Комитет — ничего. Единственным способом бороться с ними было нарушить закон, плюнуть в их напыщенные самодовольные хари и разнести этот зал в щепки, хохоча при виде того, как конгрессмены будут пытаться спрятаться под своими столами. Но если мы поступим так, то станем тем, с чем боролись: не подчиняющейся никаким правилам силой, сеющей ужас и творящей беззаконие. Мы только подтвердим обвинения Комитета. И тем самым лишь усугубим положение.

Эпоха тузов неумолимо клонилась к закату, и ничто не могло отсрочить гибель.

Спускаясь по ступеням Капитолия, я почувствовал, что совершенно протрезвел. Сколько бы я ни выпил, хмель не мог заставить меня забыть то, что я знал, помешать мне видеть ситуацию во всей ее пугающей, ошеломляющей ясности.

Я знал, я все знал с самого начала — и не мог притворяться, что ничего не знаю.

На следующее утро я вошел в вестибюль в сопровождении Ким с одной стороны и адвоката с другой. Эрл уже был там вместе с Лилиан, которая судорожно стискивала сумочку.

Я не мог на них смотреть. Я прошел мимо них, и пехотинцы в своих противогазах открыли дверь, и я вошел в зал заседаний и заявил о том, что намерен добровольно дать показания.

Впоследствии была даже разработана процедура для добровольных свидетелей. Сначала полагалось провести закрытое заседание — только свидетель и члены Комитета, что-то вроде генеральной репетиции, чтобы все знали, что они будут говорить и какие сведения раскрывать. Когда я давал показания, ничего подобного еще не придумали, поэтому все вышло несколько скомканно.

Я потел под прожекторами, перепуганный до такой степени, что едва мог говорить и не видел ничего, кроме девяти пар злобных глаз, сверлящих меня с другого конца зала, а слышал лишь их голоса, грохочущие из динамиков, как глас Божий.

Первым заговорил Вуд, задавший мне стандартные вопросы: кто я такой, откуда я родом, чем зарабатываю на жизнь. Потом принялся копать мои знакомства, начав с Эрла. Его время закончилось, и он передал меня Кирни.

— Вам известно, что мистер Сэндерсон в прошлом был членом коммунистической партии?

Я даже не услышал вопроса. Кирни пришлось повторить его.

— А? А-а. Да, он говорил мне.

— Вы знаете, является ли он ее членом в настоящее время?

— Насколько мне известно, он вышел из партии после этой советско-фашистской заварушки.

— В тысяча девятьсот тридцать девятом.

— Ну, когда все это произошло. Да, в тридцать девятом. Наверное.

Все мое актерское мастерство, которым я никогда и не обладал, изменило мне. Я теребил галстук, невнятно мямлил что-то в микрофон и беспрерывно потел, пытаясь отвести взгляд от девяти пар глаз.

— Известно ли вам о принадлежности мистера Сэндерсона к каким-либо партиям в период после советско-нацистского пакта?

— Нет.

И тогда они задали мне этот вопрос.

— Не упоминал ли он при вас имен лиц, принадлежащих к коммунистической партии или другим организациям подобного толка?

Я сказал первое, что пришло мне в голову. Совершенно бездумно.

— Он говорил про какую-то девушку. По-моему, это было в Италии. Они были знакомы во время войны. Если не ошибаюсь, ее имя было Лена Гольдони. Сейчас она актриса.

Девять пар глаз даже не моргнули. Но я видел, как уголки девяти губ чуть дрогнули в улыбке. И уголком глаза заметил, как репортеры вдруг принялись что-то строчить в своих блокнотах.

— Не могли бы вы еще раз повторить это имя по буквам?

Так я забил гвоздь в гроб своего друга. Все, что могли сказать об Эрле до тех пор, по крайней мере, свидетельствовало о его верности своим принципам. Измена Лилиан подразумевала возможность и других измен, возможно, даже измену родине. Всего несколькими словами я уничтожил его, причем сам не понимая, что делаю.

Поток моих бессвязных откровений продолжался. Желая как можно скорее покончить с этим, я болтал первое, что приходило мне на ум. Я клялся в любви к Америке и божился, что возносил славословия мистеру Генри Уоллесу лишь затем, чтобы сделать приятное мистеру Холмсу, но теперь понимаю, как неосмотрительно поступил тогда. Я и не думал даже пытаться изменить уклад жизни на Юге — их уклад ничем не хуже любого другого. Я дважды смотрел «Унесенные ветром» — прекрасная картина. Миссис Бетюн была просто хорошей знакомой Эрла, с которой он как-то попросил меня сняться, вот и все.

Следующим вопросы задавал Вельде.

— Вам известны имена так называемых тузов, которые могут проживать в стране в настоящее время?

— Нет. Ну, то есть кроме тех, которые уже получили повестки от комитета.

— Вы знаете, не могут ли такие имена быть известны Эрлу Сэндерсону?

— Нет.

— И он не сообщал их вам?

Я отпил воды из стакана. Сколько еще раз они будут спрашивать меня об одном и том же?

— Если такие имена и были ему известны, в моем присутствии он о них не упоминал.

— Знаете ли вы, известны ли какие-либо такие имена мистеру Герштейну?

Одно и то же!

— Нет.

— Как вы полагаете, могут ли такие имена быть известны доктору Тахиону?

Это мы уже проходили. Я лишь подтверждал то, что им уже было известно.

— Он лечил многих людей, пораженных вирусом. Полагаю, ему должны быть известны их имена. Но мне он ни разу их не называл.

— Знает ли миссис ван Ренссэйлер о существовании других тузов?

Я покачал, было, головой, но меня вдруг осенило, и я проблеял:

— Нет. Она лично — не знает.

Вельде неумолимо продолжал.

— А мистер Холмс… — начал он, но Никсон почуял какой-то подвох в том, как я ответил, и попросил у Вельде разрешения задать вопрос. Никсон явно был не дурак. Его внимательное молодое лицо, похожее на мордочку бурундука, повернулось в мою сторону, и глаза поверх микрофона впились в меня.

— Могу я попросить свидетеля пояснить свое высказывание?

Ужас парализовал меня. Я сделал еще глоток воды и попытался придумать, как выпутаться. Ничего не придумывалось. Я попросил Никсона повторить вопрос, что и было сделано. Ответ вырвался у меня прежде, чем он закончил.