Жорж Бордонов - Мольер

• Название: Мольер
• Автор: Жорж Бордонов
• Издательство: Искусство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1983

Книга рассказывает о писательской, актерской, личной судьбе Мольера, подчеркивая, как близки нам сегодня и его творения и его человеческий облик. Жизнеописание Мольера и анализ пьес великого комедиографа вплетаются здесь в панораму французского общества XVII века. Эпоху, как и самого Мольера, автор стремится представить в противоречивом единстве величия и будничности.

---

Скупой был отвратителен и гнусен; Арган смешон. Впрочем, его помешательство на медицине и лекарствах совсем не безобидно — и для него самого, и для Анжелики; и все же оно вызывает только смех. Уморительны его жалобы, его вздохи, его болезненные гримасы. Но когда вспомнишь, что здесь Мольер, всегда верный себе, старающийся извлечь пользу из любых обстоятельств, обыгрывал собственную смерть, собственную одышку, слабый голос, впалые щеки и бледность!..

Анжелика влюблена в славного юношу Клеанта. Аргана ее строптивость раздражает, доводит до бешенства, сжимающего горло. Он бросается на стул, чтобы перевести дыхание. Сочиняя эту сцену, Мольер думал о себе самом, предвидел, что ему надо будет присесть хоть на минуту… Старик Арган под башмаком у своей жены. Ее зовут Белина; она вышла за него и все терпит только ради его кубышки. С той же целью она подговаривает Аргана отдать Анжелику в монастырь (у Аргана от первого брака еще одна дочь — маленькая Луизон). Белина ведет свою игру твердой рукой. Она знает, чего хочет; это женщина с головой. Арган считает себя больным? Пусть, его. Чем больше он проглотит всяких снадобий, тем скорее отправится на тот свет. Потому она и осыпает его так охотно нежными словечками, которые утешают больных, — «дружочек», «деточка», «бедный мой муженек» и так далее. Эти уменьшительные ей ничего не стоят. Арган так привязан к своей Белине, что подумывает лишить дочерей наследства в пользу интриганки. Нотариус, которого она тотчас приводит, столь же циничен. Если обычай не позволяет обездоливать детей, можно найти способ нарушить обычай: «Без этого, — говорит крючкотвор, — что бы с нами было? Всегда нужно облегчать ход дела, иначе мы не могли бы работать и я бы давным-давно бросил свою профессию».

В разговоре Арган открывает, что в потайном шкафчике алькова у него спрятаны двадцать тысяч франков и два векселя на предъявителя, которые он и хочет отдать жене.

Клеанту удается проникнуть в дом как бы вместо учителя пения, взятого для Анжелики. Несносный Арган (доктор велел ему ходить по комнате двенадцать раз взад и вперед, но он забыл спросить, надо ли ходить вдоль или поперек) присутствует на уроке, прерванном появлением Диафуаруса и его сына Тома. Последний приготовил и выучил наизусть три одинаково нелепые приветственные речи: одну для Аргана, другую для Анжелики, третью для Белины.

Этот придурковатый малый дарит Анжелике собственный трактат «Против последователей теории кровообращения» и приглашает ее на вскрытие женского трупа, где он будет давать объяснения. Диафуарус, заметив, может быть (хотя это и сомнительно!), изумление Анжелики, уверяет, что его сын обладает в полной мере свойствами, необходимыми для супружества и продолжения рода — такие доводы, кстати, совершенно в духе медицинского факультета. Арган спрашивает Диафуаруса, не собирается ли он добывать сыну место придворного врача. Ответ Диафуаруса поистине великолепен: «По правде говоря, должность врача, состоящего при великих мира сего, никогда не привлекала меня; мне всегда казалось, что лучше всего для нас, грешных, держаться простых смертных. С ними куда легче. Вы ни перед кем не отвечаете за свои действия: надо только следовать правилам науки, не заботясь о том, что из этого получается. А с великими мира сего это очень хлопотливо: когда они заболевают, они непременно хотят, чтобы врач вылечил их».

На что Туанета бросает: «Вот забавно! Какие чудаки! Хотят, чтобы ваш брат, доктор, их вылечивал! Но ведь вы совсем не для этого при них состоите! Ваше дело — получать от них вознаграждение и прописывать им лекарства, а уж они пускай сами выздоравливают как умеют».

«Мнимый больной» — беспощадный приговор медицине. Идет ли речь о теоретиках с Факультета, как ученый Диафуарус или его сын, или о Пургоне, — все они оказываются велеречивыми мошенниками. Они думают не о том, чтобы вылечить больного, а как бы заработать побольше денег. К пациентам они испытывают только презрение, приправленное черным юмором. Тут сквозит тайная драма самого Мольера.

Тем временем Анжелика встречается украдкой со своим Клеантом. Белина доносит о том Аргану, а он замахивается розгами на маленькую Луизон, утаившую от него эту встречу. Сцена одновременно трогательная и жестокая. Говорят, что, создавая роль Луизон, Мольер думал о своей собственной дочери, Эспри-Мадлене. И что Белина — это Арманда, которая будто бы примирилась с Мольером лишь потому, что дни его были сочтены, то есть из корыстных соображений. Поведение Арманды перед 17 февраля и после смерти ее мужа полностью опровергает такую легенду.

Беральд, брат Аргана, пытается восстановить естественный ход вещей — обычный прием у Мольера. Беральд уговаривает брата бросить все эти пилюли и клистиры и поехать вместе с ним смотреть комедию Мольера. Арган и слышать не хочет об этом наглеце, который открыто смеется над Факультетом. Он кричит в сердцах: «Будь я доктор, я бы отомстил ему за его дерзость. А если бы он заболел, я бы оставил его без всякой помощи. Что бы с ним ни было, я не прописал бы ему ни единого клистиришки, ни единого кровопусканьишка, а сказал бы ему: „Подыхай, подыхай! В другой раз не будешь издеваться над медициной!”»

Служанка Туанета напяливает на себя докторскую мантию, и с этой минуты комедия явно тяготеет к фарсу. Туанета осматривает своего господина и непререкаемым тоном заявляет, что у него не в порядке легкие. У него болит голова? Глаза застилает? Сердце щемит? Слабость во всем теле? Колики в животе? Легкие! Так Мольер издевается над собственными страданиями, над своим смертельным недугом. Но вот, посмешив зрителей вдоволь и закрутив сложную интригу, пора из нее выпутываться. Развязка «Мнимого больного» сделана искусно и легко. Туанета предлагает хозяину притвориться мертвым, чтобы испытать любовь Белины.

«Слава тебе господи! — восклицает нежная супруга. — Наконец-то я освободилась от этой обузы! Какая ты глупая, Туанета, что так огорчаешься!»

И она спешит заняться деньгами и бумагами, спрятанными в тайнике. Чего стоит преданность жены, теперь Аргану известно. Анжелика, напротив, выказывает искреннюю скорбь, и у старого безумца открываются глаза. Он соглашается на брак, но с тем условием, чтобы Клеант стал доктором. Молодой человек ради Анжелики на все готов. Но тут снова вмешивается Беральд и советует Аргану самому сделаться врачом. Мнимый больной в нерешительности, но Беральд находит убедительные для брата аргументы: стоит надеть мантию — и сразу все узнаешь про болезни и лекарства: «Когда говорит человек в мантии и шапочке, всякая галиматья становится ученостью, а всякая глупость — разумной речью».

А Туанета добавляет: «Право, сударь, одна ваша борода уже много значит: у кого есть борода, тот уже наполовину доктор».

Арган будет посвящен в доктора на дому. Эта церемония довершает карикатуру на врачей. Тут на макаронической латыни[226] пародируется процедура присвоения докторского звания. Обычай и в самом деле требовал, чтобы президент и его собратья обменивались преувеличенными комплиментами на сомнительной латыни и задавали соискателю нелепые вопросы. Но, разумеется, синклит аптекарей, хирургов, клистироносцев — чистый вымысел…

XXXV ПЯТНИЦА, 17 ФЕВРАЛЯ 1673 ГОДА

Введение

Итак, премьера пьесы состоялась в Пале-Рояле 10 февраля 1673 года и прошла успешно: сборы поднялись до 1992 ливров. Мольер играет Аргана, Арманда — Белину, Лагранж — Клеанта. Неприметный Боваль добивается успеха в роли Фомы Диафуаруса. Малютка Боваль, дебютантка, играет Луизон, а ее мать — служанку Туанету. «На «Больного» спешит весь город», — свидетельствует Робине. Кряхтенье, стоны, хвори Аргана забавляют партер. Под толстым слоем грима никто не видит смертельной синевы лица. По воле случая Мольер, выходец из народа, возвращается к народу в эти последние дни. И все же ни аплодисменты, ни безудержный смех, ни сборы не рассеивают мрачных мыслей о равнодушии короля. Горький вкус поражения мог бы оставить на губах такой конец жизни, если бы последнее ее действие не разыгрывалось на редко достигаемых, слепящих, почти легендарных вершинах человеческого величия и не отбрасывало на всю эту жизнь свой отблеск. Наперекор грозам и бурям, опрокидывая или обходя препятствия, невзирая на все унижения, выпадавшие актеру, на множество домашних и деловых забот, на душевную боль, на хрупкое здоровье, он в конце концов стал вровень с самыми великими. И что, может быть, важнее, его творения — единственные в своем роде: живя в эпоху, одержимую подражанием древним, он, в сущности, так мало им обязан. Этот борец брал верх во всех поединках. 17 февраля он одерживает самую славную и трудную победу: победу над самим собой, над тем слезливым, взывающим к жалости малодушием, которое, что бы мы там ни говорили, остается частью нашего существа. Его смерть — увенчание, выразительный символ его жизни, мастерский завершающий штрих. Мольер умирает, как жил. Телесная немощь не приводит у него к потере самообладания; напротив, он собирается для последнего усилия. В его смерти, как в смерти Толстого или Гете, заключен глубокий смысл. Тех, кто способен хотя бы понимать такие вещи, она многому учит, и трогает остальных. Речь идет не о лихорадочной активности умирающего, охваченного маниакальными наваждениями или хватающегося за свою главную добродетель в краткий миг предсмертной ремиссии. Мольер принял — а может быть, и искал — такую смерть совершенно сознательно. Не то чтоб он, как старый лицедей, хотел сорвать аплодисмент под занавес. Наоборот, он сделал все, что мог, чтобы скрыть свою бледность, свои неодолимо мучительные страдания, и эта целомудренная сдержанность тоже может служить примером. Подлинным его желанием было — дойти до конца: в искусстве, в страсти. Это нужно ему самому прежде всего — недаром он отверг в свое время советы Буало, увещевавшего его уйти с подмостков. Для Мольера было делом чести остаться на сцене, умереть на сцене, раз уж он избрал ремесло актера. Его смерть больше сделала для социальной и религиозной реабилитации этого ремесла, чем успех, которого он добился, и блестящие знакомства, которые он завязал в течение жизни.