Юрий Милославский - Возлюбленная тень (сборник)

• Название: Возлюбленная тень (сборник)
• Автор: Юрий Милославский
• Жанр: Современная проза

Юрий Милославский – прозаик, поэт, историк литературы. С 1973 года в эмиграции, двадцать лет не издавался в России.

Для истинных ценителей русской словесности эта книга – долгожданный подарок. В сборник вошли роман «Укрепленные города», вызвавший острую идеологическую полемику, хотя сам автор утверждал, что это прежде всего «лав стори», повесть «Лифт», а также цикл рассказов «Лирический тенор» – своего рода классика жанра. «Словно не пером написано, а вырезано бритвой» – так охарактеризовал прозу Ю. Милославского Иосиф Бродский.

---

Дверь в квартиру Ройзиных была еще открыта. Исак Борисович еще толкал Искру, но уже не кричал и не дрался.

– Папа, не надо сейчас уходить, папа, скажи, куда ты хочешь, – Искра больше не плакала, и просьбы ее были негромки.

Владимир Алексеевич опередил Люсю, поднялся первым.

– Добрый вечер, Исак Борисович, я к вам.

– Вы, может, позже зайдете? – Искра не поняла, что происходит. – Папа неважно себя чувствует.

– Искра! – крикнула подоспевшая Люся. – Владимир Алексеевич хочет с папой поговорить!

– Ага, я посоветоваться хочу. Там у меня урок, а я у Исак Борисовича одну книжку видел по моей теме…

Владимир Алексеевич напер на Ройзина, вдвинул его в коридорчик. Исак Борисович как-то умяк, ослабел – и не сказал Белову о своей спешной поездке. Владимир Алексеевич допятил его в комнату, Люся и Искра вскочили вослед, заперли дверь на ключ.

Исак Борисович помалкивал, озирался, трогал без нужды одежду, тер между пальцами завалявшийся в кармане трамвайный билетик. Люся глядела на мужа в упор, ожидая его слов или дел. Искра подошла к вывернутому шкафу, убиралась. Владимир Алексеевич перебирал по коленке – сидел напротив Исака Борисовича, готовясь нечто обсуждать, произносить.

И послышался на лестнице неспешный двойной перешаг, жесткий шорох, беседа мужская:

– Этаж четвертый, Ройзин Исак Борисович…

– Исачок-чудачок… – и смех.

– Нам до десяти сегодня; еще раза два поедем…

– А ты не беги. Пока Исачка отвезем, пока что.

– Нам его что – катать? За двадцать минут раскрутимся.

Был в дверь звонок, и сразу – стук, почти одновременно. И еще звонок – длинный, на глубокий нажим кнопки.

Люся бросилась к двери:

– Кто там?

– Стационар.

Из диспансера приехали двое: в темно-синих полуформенных шинелях, с большими лицами.

– Доброго вам вечера. Где больной?

Люся, улыбаясь, показала на Исака Борисовича. Владимир Алексеевич и Искра тоже улыбались. Исак Борисович сказал:

– Здравствуйте, товарищи…

– Здгаствуйте, здгаствуйте, товагищ магшал! – ответил один из пришедших – и все рассмеялись.

– Я старший научный сотрудник, персональный пенсионер…

– Ну правильно, правильно, то он пошутил, молодой-веселый, – заговорил пришедший постарше. – Ваша организация за вами прислала транспорт. Сейчас сядем туда и поедем быстро-быстро… – Смешно было и старшему, потому он и повторил:

– Быстго-быстго!

Еще посмеялись. И Исак Борисович заулыбался.

– Мне надо самому ехать, товарищи, спасибо. Хорошо, что вы прибыли, но мы – комсомольцы двадцатого года – не привыкли к машинам. Как-нибудь доберусь.

– Нет, Исак Борисович, – и двое из непонятного Ройзину стационара оказались возле него вплотную. – Есть распоряжение вас доставить, вы ж человек партийный, дисциплинированный? И мы люди партийные.

– На машине ж лучше! – младший опять рассмеялся, не сдержался.

– Ну все, поехали, – старший прихватил Исака Борисовича за оба рукава.

– Ту-ту-ту-у-у-у! – закричал младший.

– Ройзин, ты же хотел ехать, а теперь чем-то недоволен, – сказала Люся, подмигивая старшему.

Но старший на подмигивание не ответил. Он приподнял Исака Борисовича со стула, младший подхватил за ноги, тапки свалились.

– Зачем вы его бьете?! – рванулась Искра.

– Та кто его бьет?! Он у нас тихий, чудачок наш, не хулиган… В путь-дорожку, выпив водочки немножко, – успокоил младший, не выпуская Исака Борисовича. – Ну? Пойдем ножками? Не пойдем? Тогда пойдем на ручках…

– У него повышенное давление… – Владимиру Алексеевичу показались излишними эти дурносмешки.

– Вы будьте спокойны, – произнес старший, – мы все знаем, все такое понимаем, каждый день то же самое – ученые.

Исак Борисович начал визжать – непрерывно и тонко.

Пришедшие заткнули ему рот специальным ватным комком в марле и понесли вниз по лестнице.

– Я поеду с вами, – поскакала за ними Искра.

– Нельзя. Завтра утречком приедете в клинику, покушать принесете, компотику, конфеток, курочку можно, – уже не поворачиваясь, занятый переносом слабо извивающегося Исака Борисовича, ответил старший.

А младший, не владея своею бешеною младостию, громко напевал: «Так наливай же ж поскорей бокалы молодого крепкого вина…»

Скажите, девушки, подружке вашей…

В тот год на бульваре Дюльбер появились государственные пункты – киоски по продаже мороженого на палочках эскимо.

Но сохранилось и частное – сливочно-сладко-сахарное, на вафлях.

В круговидную формочку с извлекающимся, рубчатым в клетку, дном кладется вафельная пластинка. На нее накладывается сливочно-сладко-сахарное. Прикрывается сверху вафлей же. Затем все полученное выдвигается из формочки (дно ее, как вы помните, незакрепленное, ходящее на манер поршня с помощью металлического стерженька).

Мороженое ели совсем молодые, малоинтеллигентные и приезжие к морю.

Они же и купались каждый день.

Не только бульвар был Дюльбер, но и гостиница была «Дюльбер», и ресторан был «Дюльбер». Все называлось тогда «Дюльбер» – кроме того, что звалось «Крым». Только дальний от берега городской сквер из странных ельчатых кустов и пропаленных дребезжащих акаций стал имени т. Соломона Караева. Этого никто из обывателей толком не заметил; и то сказать, никому неизвестно, кого и когда победил решительный человек Соломон Караев; кого он так храбро умертвил? – или сам погиб смертью храбрых? – или был назначен в центральные губернии? – или в столицы?

Счастливого пути, товарищ Караев.

Ты не так уж и страшен, если не вести с тобою классовые бои.

В тот самый год моден был фокстрот «Рио-Рита».

Слабые чайные розы росли в амфорах-вазонах по правой линии бульвара Дюльбер, если вступать в прогулку со стороны Старого города, минуя ворота курзала , идучи от трамвайных остановок. А по левую руку – санатории и дома отдыха, где полезные обеды, легчайший, маловредный табак и целебная лиманная жижа в ваннах.

У колонного бордюра, ограждающего твердь от моря, стояли рейчатые скамьи-диваны. Между семью и восемью часами вечера менялись сидящие на них – уходили старики, и родители уводили детей в безнадежных костнотуберкулезных корсетах; приходили те, кто был полон сил.

А со стороны лодочной станции поднимались на бульвар местные молодые люди в припасенных с утра белых шелковых соколках-безрукавках. Вот падет солнце – и загар местных молодых людей станет неразличимым в своих оттенках. Но осталось пять минут жизни у багровизны за синим морем – и покамест видать, что этот загар создан из прозрачного черного хрусталя, простеленного на самосветящееся скользкое золото. Так загорают все детство, отрочество и юность – за одни курортные сезоны не успеешь.

Идут местные молодые люди, зарожденные скифами на гречанках, генуэзцами на славянках, армянами на казачках.

Национальность: дюльбер.

А навстречу дюльберам двинулись морячата в темно-голубом, светло-голубом и едва голубом: пояса у них наповерх, чтобы легко снимались, на кулак наматывались. Через час-другой будет драка на танцевальной площадке.

Это – рядовые морячата.

Морское офицерство идет в лучшем кремовом пике; рукоятки кортиков – из слоновой кости.

После драки на танцевальной площадке встретит офицеров Тимка Джесмиджианос в захлестанной кровью соколке, отберет у ближайшего кортик – и одного офицера заколет, другому пересечет косым андреевским крестом лицо, а третий сбежит.

Девушки. Как-то раз одна местная девушка оцарапала ножку чуть повыше щиколки. Омыла царапину перекисью водорода и перевязала свежею марлею. Пошла гулять. А на другой прогулочный вечер чуть ли не все местные девушки перевязали свои ножки на том же самом участке – чтобы оттенить форму и цвет. Цвет – легче кофейного, ярче коричного, глубже шоколадных бобов. Идет на загар ножек не мужское золото, но платиновый испод травы-полыни; с примесью терракоты? – не уверен. Раскопайте их могилы – и поглядите сами.

На танцевальной площадке приезжий джаз исполняет «Рио-Риту».

В курортном парке, в раковине, исполняет «Рио-Риту» духовой оркестр под управлением дирижера Корецкого, исполняет обстоятельно и непохабно: самая крупная труба – «о-о!», самая мелкая – «Рио-Рита!»

Ресторан «Дюльбер» еще помалкивает.

Заказали случайно попавшие в «Дюльбер» морские офицеры мускат «Красный камень»; никого чужих, кроме них, в ресторане нет – только свои.

Пьет первый бокал полусухого шампанского 1926 года урожая Володя Самусин, заедает квадратиком «Миньона», закуривает папиросу «Дюшес». У Володи Самусина рак горла. Раскрытую папиросную коробку подталкивает Володя ногтем к сидящему насупротив любовнику жены:

– Курите, Саша.

– Ты разве забыл, Володенька, что Саша не курит? – шепчет жена.

– Ах, – сипит Володя Самусин, улыбается, красавец, – вечно я ничего не помню.

Он доливает бокалы шампанским, подламывает дальше плитку «Миньона», кормит им из рук жену. А жена, откусив крошку, отдает ему остаток – губами. Старинная игра.