Лев Воробьев - В облупленную эпоху

• Название: В облупленную эпоху
• Автор: Лев Воробьев
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9953-0189-2, 978-5-7516-1061-6

В этот сборник, третий по счету из составленных Асаром Эппелем для серии «Проза еврейской жизни», вошли рассказы семнадцати современных авторов, разных по возрасту, мироощущению, манере письма. Наряду с Павлом Грушко, Марком Харитоновым, Владимиром Ткаченко в книге присутствуют и менее известные, хотя уже успевшие завоевать признание авторы. На первый взгляд может показаться, что всех их свела под одной обложкой лишь общая тема, однако критерием куда более важным для составителя явилось умение рассказать яркую, заставляющую о многом задуматься, историю.

---

Я извинился, что перебиваю, и попросил Борю крутить не быстро и, самое главное, не дергаться.

…Иначе говоря, Владимир Валентинович перерезал себе горло и через считанные минуты, на глазах жены и детей, скончался. Такого поворота, признаться, не ожидал никто. Смерть Владимира Валентиновича подкосила Ольгу Эдуардовну, состарила лет на десять: под глазами набрякли мешки, шея одрябла, пальцы рук словно подсохли. Жизнь ее круто изменилась. Наташа лежала в больнице с нервным потрясением, Павлик жил у матери Ольги Эдуардовны, она решила уйти с той работы, где все знали Владимира Валентиновича и куда покойный ее устроил. Боря предложил ей выйти за него, причем был согласен отложить свой отъезд, даже отказаться от эмиграции, а если она и ее дети захотят, то уехать потом всем вместе…

Я вновь извинился, что перебиваю, и ловким жестом хирурга-стоматолога продемонстрировал Боре первый извлеченный из двери винт. Он даже не посмотрел на него, кивнул и сказал:

— Ладно, хорошо, ты слушай дальше…

…Но она отказалась, по Бориному совету купила профессиональную фотоаппаратуру, и Боря устроил ее в одну шарагу, имевшую монополию на съемки в детских садах, школах, а главное — в воинских частях. Снимки Ольги Эдуардовны отличались высоким качеством, в них ей удавалось тонко ухватить характер натуры, а на групповых фото передать характер отношений между людьми. Когда ей нужно было выехать для съемки, то ее, вместе с тяжелым кофром, штативом, парой софитов, возил Боря, которому Ольга Эдуардовна определила плату: пятнадцать процентов с каждого отпечатка, привезенного из поездки…

Тут я показал Боре второй винт, но он вновь не посмотрел на него. Я сказал, что теперь петлю можно просто отодрать, если хорошенько поддеть третий винт.

…Первый конверт с гонораром она вручила примерно месяца через два после начала нашего сотрудничества. Они как раз собирались ехать на съемки в пионерлагерь и очень спешили. Боря взял конверт, заглянул в него и спросил: «Что это?», а она ответила, как недоумку: «Это, Боречка, деньги…» Боря спросил, не свихнулась ли она, а она ответила, что не свихнулась, попросила заткнуться и поскорей заводить машину…

— Вот так, собственно, завершился мой последний роман… — проговорил Боря. — Тебе было интересно?

Я сказал, что да, интересно, но, как кажется, Боря что-то важное упустил.

— Что именно? — спросил он.

Я сделал последнее усилие и вытащил третий винт: замок звякнул, половинки двери разошлись.

— Что именно? — повторил Боря, а я ответил, что еще не знаю, надо подумать, осмыслить услышанное. Я повесил сумку на плечо, положил в нее отвертку, фонарик и сказал Боре, что такой роман мог приключиться с кем угодно, что для того, чтобы муж твоей любовницы сам себя зарезал, не обязательно быть в отказе.

— Ты так считаешь? — спросил Боря. Я ответил, что именно так я считаю, но и это для меня пока еще не очень важно.

— Что же для тебя важно? — спросил Боря и прислонился к косяку распахнутой двери с таким видом, будто вышел подышать свежим воздухом. Я сказал, что для меня важно знать, сколько денег получил Боря в конвертах.

Он посмотрел на меня с улыбкой:

— Я положил все деньги, до единого рубля, на книжку, на имя ее сына!

Я похлопал его по плечу и заметил, что выглядит это очень благородно.

Мы вернулись к крыльцу гостиницы. Входная дверь была заперта, но оба окна по бокам от нее были открыты настежь. Я решительно поднялся по ступеням, сел на подоконник, перекинул ноги внутрь. Боря пролез вслед за мной. В креслах спали швейцар и женщина, положившая толстую ногу на чемодан.

Шепотом я спросил Борю, где ключ от номера, и он извлек его из заднего кармана брюк. Я сказал, что прописаться можно и завтра утром, а сейчас я хочу спать. После этих слов я забрал у него ключ и пошел по лестнице, Боря семенил за мной. Борин номер был в самом конце коридора, напротив комнаты с табличкой «Бытовая». Получив ответ — какая из коек его? — я рухнул навзничь на свободную. Боря зажег лампочку в изголовье своей койки, начал шуршать бумагой.

— Я что-то проголодался, — сказал Боря, раскладывая на тумбочке какую-то снедь, — прошу угощаться…

Я сбросил с ног кроссовки, потянулся и сказал, что если бы у Бори вдруг оказалась какая-нибудь выпивка, то это была бы ни с чем не сравнимая удача, и Боря достал из тумбочки початую бутылку. Я сел на кровати. На тумбочке, на мятой кальке, были разложены кривые огурцы, казавшиеся темно-фиолетовыми маленькие помидоры, луковица, хлеб, соль в спичечном коробке, какие-то очень сухие с виду рыбки с обломанными хвостиками.

— Это мойва, из здешнего буфета, — проследив направление моего взгляда, объяснил Боря, плеснул немного водки в единственный граненый стакан. — Давай, ты первый. За освобождение!

Я выпил и закусил помидором. Боря налил себе, понюхал содержимое, поморщился и, выпив, оторвал от спинки одной из рыбок лоскуток с торчащими из него костями. Отделяя кости, он передернулся и спросил:

— Так чего тебе не хватает в моем рассказе?

Я попросил Борю налить мне еще, а когда выпил, когда почувствовал, как тепло растекается по всем моим самым мельчайшим капиллярам, сказал, что в его рассказе мне не хватает свободы воли и выбора.

— Чего-чего? — вытаращился Боря, но я, отщипнув по его примеру рыбки, сказал, что некоторые считают и выбор и свободу воли всего лишь иллюзиями, существующими для разбавления скуки нашей жизни, но тогда мы все равно что блохи, сидящие на собаке и уверенные, что это ради них собака бежит к углу дома поднять лапу.

— А… Ну да, ну да, — сказал Боря. — Выпей! — снова плеснул в стакан.

Чувствуя, что говорю не то, я сказал, что и меня любили женщины. Боря кивнул. Я сказал, что некоторые любили очень сильно.

— Ты выпей, — попросил Боря.

Я сказал, что хватит, что я могу улететь, и лег на койку лицом вниз. Боря пошебуршился, покашлял, поскрипел пружинами.

— Эй! — позвал он. — Ты разденься, ляг по-людски.

Я не ответил.

— Послушай, э-э… э-э, дай мне сигаретку, а?

Я пробормотал в подушку, чтобы он сам взял сигареты и спички в сумке, но курить пусть выходит в коридор.

— Конечно, конечно, — и я услышал, как он вжикнул молнией моей сумки и вышел из номера.

Тогда я встал на четвереньки, удерживая равновесие на дрожащем матраце, дернул шпингалет и распахнул окно. Потом разделся, выпил полстакана отдающей сероводородом воды из графина, погасил лампу, но только я лег, как дверь распахнулась и в лицо мне ударил яркий свет из коридора.

— Вот ты где! — взвизгнули на пороге. — А я жду, жду, жду, все глаза проглядела, а ты здесь!..

Я натянул простыню на голову и попросил оставить меня в покое, однако женщина, споткнувшись об угол ковровой дорожки, ворвалась в номер и с размаху уселась мне на ноги.

— Ты с кем здесь пил? — спросила она, пытаясь стянуть с меня простыню.

Я сказал, что пил с другом, что сейчас хочу спать и что мне утром на работу.

— На какую еще работу? — рассмеялась она.

Я сказал, что на самую обыкновенную: в краеведческий музей, где скоро откроется новая экспозиция.

— Ой, не могу! — она вновь рассмеялась. — Хочешь, чтобы тебя снова с милицией оттуда вывели?

Я сказал, что не совсем понимаю, что она имеет в виду, но нам все равно лучше будет поговорить завтра. Она с еще большей настойчивостью потянула простыню, неожиданно вскрикнула: я услышал Борин голос.

— Привет! — буркнул он, входя в номер. — Вот и я!..

— Ой! — Женщина вскочила, и меня слегка подбросило. — Это кто? — Она не просто спросила, а еще и больно ткнула мне пальцем под ребра.

— Монтажник, к музейщикам прислали, вечером приехал…

— А кто его сюда поселил? Ты что, совсем…. — Женщина перешла на шепот, потом они начали шуршать одеждой, чмокать и скрипеть пружинами, а я заснул и проснулся под звуки гимна: репродуктор висел прямо в изголовье, бухание тарелок прокатывалось от макушки до ног. Я выпростал руку, нащупал шнур, дернул: репродуктор сорвался со стены мне на голову, но продолжал играть. Я дернул за шнур еще раз, он замолк, я вновь заснул, потом за окном что-то громыхнуло, заныл стартер, по коридору застучали чьи-то шаги, залаяла собака, голубь, когтя подоконник, воркуя, прошелся туда-сюда, захлопал крыльями, улетел.

Я сел, протер глаза. Вчерашнее мясо в горшочках грозно бурлило во мне. На соседней койке кто-то спал: я вгляделся в обращенную ко мне волосатую спину, начал припоминать то, что было ночью, и смутное чувство вины перед Борей контрабандой проскочило в мои утренние ощущения: мне казалось, что я должен был в чем-то ему помочь. Я спустил ноги на пол, закурил. Солнечный лучик добрался до Бориной спины: казавшиеся черными волосы заблестели, как медная проволока. Я зевнул, оделся, положил в карман джинсов паспорт и, захватив с собой полотенце, вышел из номера.