Лев Воробьев - В облупленную эпоху

• Название: В облупленную эпоху
• Автор: Лев Воробьев
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9953-0189-2, 978-5-7516-1061-6

В этот сборник, третий по счету из составленных Асаром Эппелем для серии «Проза еврейской жизни», вошли рассказы семнадцати современных авторов, разных по возрасту, мироощущению, манере письма. Наряду с Павлом Грушко, Марком Харитоновым, Владимиром Ткаченко в книге присутствуют и менее известные, хотя уже успевшие завоевать признание авторы. На первый взгляд может показаться, что всех их свела под одной обложкой лишь общая тема, однако критерием куда более важным для составителя явилось умение рассказать яркую, заставляющую о многом задуматься, историю.

---

«Настоятельно рекомендую — хулиганы: чрезвычайно практичный фасон», — советовал Марек, совершив надлежащие обмеры сантиметровой лентой и записав их результаты карандашом на желтоватой бумажке. Теперь он с грустью разглядывал удивительные ноги Часовщика, стоящего перед ним в тех самых черных трусах и клетчатых штопаных носках на крепком табурете с укороченными ножками.

— Как посоветуете, Марек Гариевич, — улыбался клиент, присматриваясь к желтой лысине портного, переводя затем сочувственный взгляд на дряблое неживое веко.

— В четыре защипа? — вопрошал Марек со всем возможным хладнокровием, ощущая движение волос на волосатых худых руках, цепенея от ужаса.

— Безусловно…

Понятно, что часовых дел мастер, совсем напротив, взирал на Марека сквозь розовые очки баловня судьбы. В его планы входило абсолютное и быстрое проникновение в затхлый мир одноглазого портняжки, ибо в этом проникновении он видел ключ к скорейшему осуществлению пророчества. Но, к великой досаде мастера, всякий раз его пыл был охлаждаем холодной бесстрастностью портного. И каждая последующая примерка не приближала его к заветной цели, но даже — так ему казалось — все больше отдаляла. Но мастер не отчаивался и ждал очередной встречи, ломая голову над тем, каким образам на сей раз растопить холод в сердце сурового портного.

В противоположность мастеру, Мареку Зильберу с большим трудом удавалось сохранять хладнокровие во время этих примерок — он пребывал в ожидании неизбежной катастрофы. В том, что предсказание непременно исполнится, он уже не сомневался, ведь тому порукой появление сухоногого заказчика.

5

С кроем сразу не заладилось — брюки никак не желали садиться по вычурной фигуре клиента. Похоже, что в бостоновых штанах уродство последнего становилось даже более заметным, чем вовсе без оных. Несколько дней ушло, чтобы решить эту проблему. Да кроме прочего, еще и Часовщик становился день ото дня назойливее, усугубляя и без того катастрофические настроения портного.

Марек крепился из последних, кажется, сил, чтобы не сморозить какой-нибудь совсем уж отчаянный и неблаговидный поступок, но неизменно брал расшатавшиеся нервы в руки — помогало то, что от природы он был вежливым человеком. Впрочем, в один из визитов своего настойчивого клиента он все же не сдержался и отчеканил каменным голосом, тыча наперстком, надетым на средний палец, в настенный календарь при входе.

— Извольте взглянуть: вам было на среду назначено, а нынче только вторник!

Часовщик сконфузился, но затем вновь пришел во внеурочное время, под предлогом поисков пропавшего накануне зонта: «Не здесь ли оставил…»

Но вот штаны пошиты и отутюжены, и аккуратно перекинуты через спинку стула. И хозяин их должен явиться в последний раз с минуты на минуту и вступить во владение ими…

Брюки сели чудесно…

Но что же будет дальше? Мы понимаем, что часовых дел мастер будет искать повода для продолжения знакомства — он ждет счастья. Напротив, Марек уверен в том, что время исполнения пророчества настало…

6

Часовщик ждал счастья, но счастья не было, и он страдал. Марек Зильбер ждал несчастья, но и его не было. В конце концов, он плюнул на пророчество, ибо понял, что оно не сбудется. Ему не оставалось ничего другого, как радоваться жизни и своему исключительному мастерству портного. Он понял одну важную вещь — это было озарение, воспоследовавшее пережитому потрясению: в магическом скольжении иглы и нити, связующих ткань его повседневья — кусок с куском, содержится существенная, подчас непредсказуемая сила… Так, совершенно незаметно для нас, в гладко простроченные швы оказываются пойманы, как мыши в мышеловку, магическая трава папоротник; перышко среброголосой птицы; два-три заклинания — к примеру, рецепт приуготовления специальной глины к вращению на гончарном круге и использованный дважды трамвайный квиток с бессмысленными адресами и телефонами, смысл которых открывается, если прочитать их отражение в зеркале; мастихин с обмотанной медной проволокой ручкой; пара театральных масок; изношенная футболка с бурыми подтеками и отверстием с левой стороны, проколотым острым наконечником пики латинянина и прочий изрядно истрепавшийся реквизит допотопных мистерий.

Совершенно внезапно обнаруживается потаенная мораль этой истории. Получается, что любая вещь или даже мысль в мире вызвана к жизни вовсе не обыденными потребностями людей, хотя и приходится всякий раз весьма кстати… Суть не в том, чтобы творить вещи или мысли, потому что человек нуждается в красивой и прочной вещи, в остроумной и полезной мысли. И мысль, и вещь вторичны по отношению к тому магическому действу, которое осуществляется в процессе профессиональной деятельности ремесленника…

Выходит, жизнь всякого ремесленника есть колдовской поединок с силами судьбы; ему не остается ничего другого, как отвечать на вредоносные формулы бытия формулами своей ремесленной состоятельности. В этой борьбе есть свои школы и течения. Есть магия гончаров, кузнецов, часовщиков, живописцев, краснодеревщиков, программистов, сапожников, архитекторов и кулинаров.

У портных также есть своя магия, — так решил Марек Зильбер и, возможно, испытал гордость.

Виктор Кузнецов

БАРАНКА — ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ, или ПРОСПЕКТ ШАФАРЕВИЧА

На карте Москвы он не обозначен, нет его и в каталоге столичных улиц. Однако «проспект Шафаревича» знают. В основном — те, кто с тоской пакует вещи. И не надеется на манну небесную за кордоном. Позапрошлой весной побывал среди них и я; тогда-то и дошло до меня, почему мрачное подземелье зовут именем известного математика…

* * *

Санитары заметно пошатываются, но каталки катят весело — вперегонки. Из-под развевающейся простыни на передней высунулись ступни и лодыжки, на второй — рассыпавшиеся седые волосы. Навстречу лихо едущим покойникам две немолодые женщины тяжело катят тележку с огромными кастрюлями неароматно пахнущих щей. Наверху — клиника, где на места умерших уже поступили новые больные…

— Прижмитесь к краю и остановитесь, — крикнул обучающий.

И электропогрузчик, пропахав бетон и асфальт дощатым поддоном и вилами, со скрежетом вылетел на бордюр передним колесом.

— Что вы делаете? Электролит вытечет из аккумуляторов! — взревел обучающий. — Почему жмете на педаль до отказа? И не работаете баранкой?

Подоспевшие ученики столкнули погрузчик с тротуара. Приподняли капот — осмотреть батареи аккумуляторов.

— Ничего, Владимир Федотович. Все в норме.

Из бокового тоннеля на полном ходу выскочил электрокар. И один из сидящих на нем — с большим гаечным ключом в руках — изображал автоматчика: он («та-та-та!») расстрелял толпу у прижатого к бордюру электропогрузчика.

— Что он крикнул? — спросил старший из учеников («дед», как называют его остальные).

— Они же знают, кто собирается здесь, — ответили с разных сторон.

Другие возразили:

— Не думайте так — он не нас расстрелял. Просто играет: детство забыть не может.

— Играет — в палестинского террориста, — сказал «дед». — Или в эсэсовца.

«Деда» зовут Иосиф Айзенштадт. Ему 64 года, он жилист и подтянут: ни живота, ни двойного подбородка. Зато глуховат на правое ухо и всегда просит собеседника перейти налево.

— Слушай, прочитал в «Иерусалимских вестях» о «территориях». И решил на поселение подаваться — там работа есть. Хочешь, в следующий раз принесу газету? — говорит он Юрию Бравицкому, аккуратному красавцу с седеющей шевелюрой.

— А я фотографии принесу, дети прислали из Беэр-Шевы. Они поселились в отеле «Дипломат», — ответил Юрий. — Запомни на всякий случай — может пригодиться.

— А сам-то когда?

— Я пока не спешу. Родители не транспортабельные.

— А кто раньше всех уезжает? — громко спрашивает Иосиф.

— Да я, пожалуй, — отвечает Леонид Перлов. — Паспорта уже получили.

Тоннель между корпусами крупнейшей московской клиники и есть «проспект Шафаревича». Курсы, которые открыл предприимчивый кооператив, зовутся здесь «ульпаном»: почти все, кто учится на водителя электропогрузчика, изучают иврит. Даже в здешнем полумраке стараются они запомнить диковинные буквы-крючочки, оглассовку и новые для себя слова.

— Бевакаша… Ани ломед иврит, — шепчет математик Меерович, загнавший погрузчик на бордюр.

Машина слушается его плохо. В прошлый раз Меерович поломал поддон, вклинив вилы в щель между досками. А потом, не поворачивая головы, сдавал назад, проскочил поворот и чуть не пробил закрытые на засов ворота.

— Слушай, — сказал ему тогда «дед», — зачем тебе этот погрузчик? Ты и без него не пропадешь. Математики там нужны! Лучше язык учи, не трать время! И деньги!