Майкл Брукс - Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла

• Название: Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла
• Автор: Майкл Брукс
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91678-100-7

Нам доступны лишь 4 процента Вселенной — а где остальные 96? Постоянны ли великие постоянные, а если постоянны, то почему они не постоянны? Что за чертовщина творится с жизнью на Марсе? Свобода воли — вещь, конечно, хорошая, правда, беспокоит один вопрос: эта самая «воля» — она чья? И так далее…

Майкл Брукс не издевается над здравым смыслом, он лишь доводит этот «здравый смысл» до той грани, где самое интересное как раз и начинается. Великолепная книга, в которой поиск научной истины сближается с авантюризмом, а история научных авантюр оборачивается прогрессом самой науки. Не случайно один из критиков назвал Майкла Брукса «Индианой Джонсом в лабораторном халате».

Майкл Брукс — британский ученый, писатель и научный журналист, блистательный популяризатор науки, консультант журнала «Нью сайентист».

---

Не являются ли наши теории пола ересью, подобной геоцентризму? Если это так, то возможно ли угадать, откуда придет «коперниканская» революция?

Быть может, пропущенная, согласно Джону Мейнарду Смиту, «сущностная характеристика» — взаимосвязь пола со смертью (см. предыдущую главу). Если фактор смерти или, по крайней мере, старения клеток обусловил половое размножение, то двойная цена пола, вполне вероятно, может покрываться (а возможно, и перекрываться с лихвой) выгодой от этого фактора: механизмом выработки АТФ в ядре каждой клетки. Без него мы, эукариоты, не смогли бы завоевать мир. Давайте примем это допущение и посмотрим, к чему оно ведет.

Если половое размножение — надстройка, побочный продукт смерти, тогда мы вправе отбросить азы биологической науки, согласно коим весь мир природы зиждется на беспощадной борьбе за возможность передать потомству свои гены, непременно за счет вытеснения чужих и с помощью наилучшего из доступных партнеров (если таковой необходим для продления рода). Позывы эти, видимо, не столь мощны, как принято считать, и умеряются другими целями — например, выживанием индивида. Если половое воспроизводство у эукариот развилось в результате эволюции смерти, то в иерархии инстинктов оно неизбежно будет уступать самосохранению. А мы знаем, что стремление жить у большинства (хотя и не у всех) существ, размножающихся таким путем, действует сильней, чем тяга оставить потомство.

Представим себе животных, образующих устойчивые социальные группы или семьи. (Здесь воленс-ноленс приходится говорить о высших формах, у которых, кстати, и половое размножение практически лишено альтернатив.) Они обладают половым инстинктом и демонстрируют сексуальное поведение, но наряду с этим адаптированы в своей группе: выживание особей — предпосылка дифференциации полов в данном подходе — зависит от благополучия группы в целом. Что мы наблюдаем в этом случае?

Во-первых, усложненные формы сексуального поведения. Каковы бы ни были причины их формирования, они укрепляют связи меж индивидами через положительные эмоции и ощущения, по крайней мере у высших животных. Во-вторых, размножение как таковое. Но помимо этого — еще и усилия, направленные на поддержание целостности группы, чтобы обеспечить выживание каждого ее члена. По предположению Джона Мейнарда Смита, если самец вносит серьезный вклад в воспроизводство, отдавая силы добыванию пищи и защите молодняка, то его подруга реально может вырастить вдвое больше потомства, чем любая «амазонка», тем самым вопрос о цене пола снимается автоматически. Но возможно, групповая динамика способна не просто окупать затраты?

На этот вопрос трудно ответить однозначно, но некоторые наблюдения позволяют сделать интересные выводы. Двуполые организмы действительно часто образуют сообщества, и, хотя для каждой особи естественно соблюдать прежде всего собственный «насущный интерес», понять природу такового удастся, лишь рассматривая всю группу как целое. Скажем, попытка спариться с единственной самкой в группе явно невыгодна самцу низкого ранга: если соперники намного сильней, подобная дерзость может даже стоить ему жизни.

Ситуация в чем-то сродни известному в математике решению «проблемы прочной семьи». Представьте вечеринку, где все участники желают найти себе пару. Если каждый мужчина будет согласен только на самую привлекательную из женщин — и наоборот, — то почти для всех затея кончится плачевно. В 1962 году двое математиков рассчитали вариант, в котором умеренная готовность к общему компромиссу может принести удовлетворение практически всем и каждому. Дэвид Гейл и Ллойд Стауэлл Шепли показали, что если все «выстроятся по ранжиру» согласно желательности потенциальных партнеров, то возможно достичь устойчивого равновесия. Их матрица сочетает условных людей в таких комбинациях, что невозможно найти мужчину и женщину из разных пар, которые охотней сошлись бы друг с другом, нежели остались с прежними партнерами. Это, конечно, мало походит на идеал для большинства людей, но дает вполне пристойные результаты с точки зрения интересов общества.

Таково одно из приложений теории игр — математического аппарата, который обычно применяют для оценки положительного либо отрицательного влияния тех или иных решений на поведение группы людей. Главная цель теории, разработанной венгерским математиком Джоном фон Нейманом, — выявлять оптимальные стратегии, то есть образ действий, способный в максимальной степени удовлетворить наибольшее число участников. Если такой баланс достигнут, антагонизмы снимаются и ни одна из сторон больше не стремится изменить положение. Теория игр служит эффективным инструментом во многих сферах реальной жизни: она помогла сохранить «худой мир» в годы холодной войны; она же вносит свой вклад в мировую экономику и международную политику, а также объясняет, каким образом общества устанавливают социальные нормы. В определенном смысле любое поведение людей и животных можно рассматривать как игру. Это касается — во всяком случае, по мнению Джоан Рафгарден — и полового размножения.

Рафгарден, профессор эволюционной биологии в Стэнфордском университете, специализируется на проблемах полового отбора. Громкий скандал вызвала ее статья в соавторстве с двумя коллегами, опубликованная в февральском выпуске журнала «Сайенс» 2006 года. Авторы призывали к полному отказу от дарвиновской теории в пользу социального отбора. Выбор полового партнера, как утверждает Рафгарден, обусловлен не столько целями воспроизводства и закрепления генотипов, сколько задачами групповой интеграции. Объяснить это, по ее словам, помогает теория игр.

Согласно новаторской теории Рафгарден, репродуктивное поведение определяется не отбором наилучших генов, но своего рода бартерной стратегией: отложенную возможность размножаться можно получить в обмен на разного рода «услуги»: привлечение в группу новых самок, охрану и поддержание в порядке территории или защиту от врагов и конкурентов.

Хотя многие биологи критикуют идеи Рафгарден, ее гипотеза и впрямь логично объясняет механизм компенсации индивидуальных затрат на половое размножение. Она утверждает, например, что в соответствии с теорией игр социальный отбор увеличивает число особей, доживающих до зрелости. Если все члены группы включены в разнообразную деятельность, необходимую для единства и выживания, и благодаря этому каждый в свой срок получает шанс на размножение, то воспроизводство идет успешнее, популяция в целом растет и крепнет.

Такой взгляд, конечно, полностью противоречит традиционному — и на свой манер далеко не безупречному — кредо биологии. В стандартной теории выбор пары рассматривается как цепочка стереотипных действий — первым долгом эффектная демонстрация «хороших генов», то есть физической силы и различных украшений у самцов. Соответственно выбор принадлежит по большей части самкам: их запас яйцеклеток ограничен, сперма же «дешева» и имеет практически неисчерпаемые ресурсы. А самцы лезут из шкур и перьев, стараясь привлечь внимание подруги. Однако новейшие исследования показали, что все толки о дамах, которые с целью заполучить наилучший генофонд отдаются кавалерам с самыми большими рогами или звучным голосом (или же, как у павлинов, с самым роскошным хвостом), чересчур упрощены для полноценного описания реальности.

В этом отдавал себе отчет Джон Мейнард Смит. В качестве примера он привел поведение благородного оленя, идущее вразрез с теорией полового отбора. Наиболее крупные и агрессивные самцы без конца надрываются на показательных турнирах. Однако на самок это зачастую не производит должного впечатления, и они, ускользнув прочь, спариваются с менее внушительными партнерами, ждущими своей удачи в сторонке от гарема. Этот пассаж Джон Мейнард Смит завершил поистине гениальным штрихом, назвав последних «пугливыми хахалями».

Но так ли уж пугливы они? Возможно, их поведение имеет глубокий эволюционный смысл. Ведь нет решающих доказательств, что оленихи на самом деле «болеют» за бойцов или как-то связывают исход схватки с шансами получить «хорошую наследственность» для потомства. И так ли мало в целом стаде действительно ценных генов, чтобы всем самкам стоило отдавать предпочтение одному-двум лучшим фехтовальщикам на рогах? В этом случае по прошествии поколений подавляющее большинство самцов в популяции унаследовало бы физическую силу и агрессивное поведение от сравнительно немногих предков по мужской линии. Но вряд ли есть столь четкие внешние критерии, что облегчили бы самкам подобную «проницательность»; эта проблема известна в биологии как «парадокс токовища». Существует целый ряд объяснений, почему окончательный выбор принадлежит самке, однако для теоретиков полового отбора вопрос остается дискуссионным.