Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

• Название: Химеры просыпаются ночью
• Автор: Райво Штулберг
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Зона, выбросы, Монолит, аномалии, твари, зомби, артефакты, хабар, сталкеры.

---

А там — гулянка или какое-то празднование. Или что там у них может быть еще. И к ней подваливает смазливый, наглый хлыщ, сыплет сальные комплименты, едва прикрывая их маской галантности. Он, конечно, не будет долго раздумывать, прежде, чем обнять за талию, потрогать, поцеловать. Лезет к ней своим сочным ртом, пропахшим спиртом, она послушно отвечает. Потом они лапаются на диване.

Картина эта настолько живо и ярко представилась, что я вдруг даже не засомневался: все так и было, все именно так и произошло. И теперь пошел я к черту со своими проникновенными рассказами, рассуждениями, помятыми рублями, потрепанной курткой и робкими держаниями за руку. Теперь у нее есть самец, который и денег даст, и приласкает, куда следует.

Дома сидеть тошно. Такие тесные стены, такой душный электрический свет. Ничего уже нельзя изменить, ничего невозможно сделать. А как хорошо было зимой, когда все только начиналось. Ее куртка красная, и снег еще не выпал, и дерево у ее подъезда, и потом снег — такой пушистый в ее волосах. Ожидание вечера внутри молочно белого дня. Необыкновенные, волшебные дни.

Жгучий комок застрял в горле, грудь перехватила обида. Я заревел, как маленький. Беззвучно, горько и безутешно. Слезы текли жирным потоком, и ничто не могло их остановить, но с каждой секундой становилось легче. Потом, вроде бы, совсем отпустило. Только голова разболелась.

Что же, теперь ничего не вернуть, но можно исправить. Во-первых, все-таки завтра пойду к ней, а уж там — что будет. Первым больше не буду уходить и причиной расставания не стану. Если не нужен — пусть сама об этом скажет, первой. И пусть это ей трудно будет, а не перекладывает все на меня.

По крайней мере, появилась хотя бы какая-то конкретика в будущих действиях. Это куда лучше неопределенности.

Не сказать, чтоб настроение улучшилось, но стало гораздо спокойнее: теперь я знал, что следует делать. Правда, как себя вести завтра, что говорить в первые моменты встречи и вообще… Мы же никогда до того не ругались. Что же, это будет первый опыт. Нельзя, чтобы всегда все было замечательно, и даже удивительно, как это мы так долго умудрились не поссориться ни разу.

И все же… все же не верилось, что мы умудрились поругаться. И, главное, на ровном месте. Ну ладно, я не пришел вчера. Но могу же, в конце концов, и в самом деле, приболеть! Я же не к другой девушке пошел, а просто дома провел вечер. Лучше было б, скажи напрямик ей о том, что надоело ходить каждый вечер? Она тоже ведь однажды не появилась, тогда, в самом начале. И ее даже дома в тот вечер не было. И я не стал выпендриваться, обижаться, губы надувать… Хотя мог бы и имел, надо сказать, на это полное право.

Незаметно проскользнул в ванную: нельзя, чтобы мама видела мои слезы; и долго-долго умывался, стараясь холодной водой смыть воспаленные следы на глазах. И вообще — приятно охлаждало, возвращало к жизни. А из зеркала смотрел идиот с опухшими красными глазами, который недавно решил обнаглеть и едва не потерял из-за этого свою девушку. Впрочем, еще не известно, как впереди все сложится. Вдруг и в самом деле — потерял? Да нет же, и в самом деле: пока ничего не известно.

Думал, что долго не усну, приготовился ворочаться на комковатой подушке и закрываться от фонаря за окном, но забылся на удивление быстро: должно быть, нервы не выдержали напряжения. Что-то даже снилось, но что — к утру уже не помнил.

— Ты сегодня будешь просыпаться? — над головой мамин голос.

Утро какое-то… окончательно разбитое. Не выспался совсем, глаза опухли, штормит, подташнивает. Но нужно тащиться в ванную, из ванной на кухню, в комнату…

А, может, и правда: ну ее к черту, эту Людку? Пусть себе другим мозги пудрит. А то: «У меня уроков много». Уроков у нее много. Дура. Жил без нее и дальше как-нибудь проживу, встречу еще кого-нибудь. Если с ней получилось, значит, я не окончательно потерян, с другими, значит, тоже получится, надо только поискать. А с Людкой что? Неужели все? Глупо, совсем глупо выходит. Не может быть, мы так долго были вместе, так много вместе прошли и прочувствовали, а теперь сразу все перечеркнуть. Совсем глупо получается. Мы не выбросим вещь, на которую долго копили, но готовы так легко отказаться от человека?

Потом снова к горлу подступило. Чтобы не показывать слезы, поскорее ушел к себе. Нужно было еще пережить предстоящий день в училище.

На переменах я ни разу не вышел из класса, благо переходов в другой кабинет было только два. Опустил голову вниз — и быстро проходил по коридору. Боялся увидеть Людку. До самого окончания учебного дня так и не решил, что сказать ей вечером. Не решил и потом, когда пытался делать домашнее задание; и когда собирался — тоже не решил. Вышел на улицу, изморось приятно охватывала лицо, а я все не решил.

Вспомнилось, как шел по этому же маршруту осенью, в самый первый или второй день. Тогда было почти так же, только осень стояла. Или это когда изморось была? Не в тот день? Детали уже замыливаться начали, но в деталях ли дело?

Звонок. Шаги за дверью. Шаги ее, я их сразу узнаю. Взгляд у нее такой… распахнутый. Не ожидала меня увидеть или… кого-нибудь еще ждала?

— Я боялась, что ты не придешь.

И больше ничего не надо.

Звонок. И ее шаги. Взгляд полусонный. Едва не зевает.

— Привет, а я что-то устала, спать прилегла вот.

— И тут я тебя разбудил?

— Да не… не разбудил, я уже проснулась, вставать собиралась.

— Сегодня выйдешь или опять задали много?

— Сейчас…

И вот я снова стоял в таком знакомом подъезде, каждая трещинка в стене которого стала такой родной. Иногда мы стояли вот тот, у окна, когда погода подводила; иногда… Нет, чтобы снова не заплакать, вспоминать ничего не нужно. Сейчас она выйдет — и все снова у нас будет.

И она вышла. А на лице косметика. Как я этого сразу не заметил? Думаю, спать бы она в макияже не стала. Меня ждала все-таки, а теперь вот равнодушия напустила? Черт их разберет, девок этих. Ничего не могут сделать прямо, все с каким-то вывертом. А, может, и спят они в косметике. Просто так ведь прилегла, ненадолго. Не смывать же.

— Что нового? — задала она свой обычный вопрос.

— Да ничего, Земля опять вертится, — мой обычный ответ.

И вроде бы, все было, как всегда, но одновременно с этим чувствовалось, что теперь не будет, как всегда. Нужно что-то сделать, чтобы вытащить нас из давно накатанной колеи, в которой мы забуксовали…

— А помнишь, мы тут шли, осенью еще. И тогда тоже снег был, почти такой же, мало снега еще было. И фонари такие же светили.

— Да…

И что я болтаю? О фонарях каких-то. Ее не расшевелить ни «нашим» снегом, ни «нашими» фонарями. Быть может, у нее совсем другие воспоминания внутри.

— А ты что вспоминаешь?

— Что я вспоминаю?

— То, что с нами связано. Я вот снег, фонари, дорогу к тебе…

Люда слегка усмехнулась.

— Что?..

— Да так…

— А что все-таки? — я взял ее за руку. Не одернула.

— Просто когда ты сначала приходил, мама говорила, что, если что, чтоб я от дома далеко не отходила и орала на весь двор.

— Что, если что? А-а-а…

— Ага-а-а…

Я тоже усмехнулся. Действительно, забавно.

— А сейчас так не говорит уже?

— Не, ты ей понравился, когда еще она тебя в первый раз увидела.

— Правда?

— Да, сказала, что ты неизбалованный и будешь добиваться всего сам.

— Правильно сказала, в общем…

— Я тоже так думаю.

— Это вроде как комплимент даже?

— Комплимент, комплимент, неизбалованный ты мой.

И Люда в шутку натянула мне шапку по самые уши.

А я… Что я? А я был теперь счастлив.

И — теперь будто бы все было так, как мне хотелось. Она снова была со мной, а я с ней. Но… что-то продолжало грызть и разрушать меня изнутри. Уже на следующий день я снова ощутил едва ли не физическое отвращение и к той дороге, по которой нужно было идти вечером, и к Людке. Но, помня свое состояние еще сутки назад, я отбросил даже мысль о том, чтоб не пойти. Пришлось пересилить себя и буквально потащиться — шаг за шагом — по ненавистной раскисшей дороге. Фонарей уже не было: темнело теперь позже; исчезла и загадочная сказка, все стало цвета понедельника.

Еще какое-то время я надеялся, что все изменится, когда выйдет она. Но Люда вышла — и стало еще хуже. Я почти с отвращением смотрел на ее раззявленный при смехе рот, расставленные зубы… «Старуха Изергиль», — отчего-то пришло на ум. Захотелось сделать ей что-то очень неприятное, даже доставить физическую боль.

И это было невыносимо. Днем я судорожно искал поводы, чтобы не пойти, а вечером безвыходно собирался и плелся по осточертевшей дороге, и мы шатались по одному и тому же маршруту. Я чувствовал себя подлецом, когда с завистью смотрел на других девушек, но ничего не мог поделать с собой: меня тянуло к ним, а к Людке я чувствовал отвращение. Несколько раз порывался предложить какое-то время побыть раздельно, но… но как такое скажешь? Она не поймет. Как не понял бы и я сам, предложи она такое. Это должно было чем-то закончиться. Рано или поздно.