Владимир Маканин - Пойте им тихо

• Название: Пойте им тихо
• Автор: Владимир Маканин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-3442

В новый сборник признанного мастера русской прозы Владимира Маканина вошел весь спектр жанров: от романа и новеллы до маленького рассказа.

Герои этой книги — люди, завороженные завистью, любовью, стесняющиеся страсти своего сердца и желаний, все время готовые променять синицу в руках на журавля в небе и совершенно не жалеющие о возможных потерях.

Эти люди — водители, учителя, врачи, самоучки и ученые, счастливые и несчастные, — все они несут на себе печать какой-то тайны и высшей силы. Как будто каждый день каждому из них выпадает шанс спасти человечество или открыть параллельный мир за дверью склада.

О любви к людям думай! — призывом звучат слова маканинского старика-врачевателя из легендарного романа «Предтеча». И люди верят: если и не излечатся их болезни, то успокоится их душа и законы жизни вдруг предстанут светлыми и разумными.

Издается в авторской редакции.

---

Владимир Маканин Пойте им тихо

Дашенька Рассказ

Дашенька Дурова любила Андрея, любила год и любила другой, но, как говорили окружающие, любила, «не соразмерив слабых своих возможностей». Это означало примерно то же, что означает известная поговорка — «не по чину берешь». Или другая поговорка, тоже емкая: знай, мол, сверчок свой шесток.

Андрей был довольно красив, и притом броско красив, он очень нравился молодым женщинам, и немолодым нравился тоже — он нравился в метро, он нравился на улице и в туристском походе, на спортплощадке и даже в столовой. Плюс ко всему Андрей был талантливый физик. Тогда это было сверхмодно. А Дашенька работала скромным корректором в Институте лингвистики, сидела где-то там в полуподвале, в комнатушке, маленькая и незаметная.

— Знай сверчок свой шесток, — говорили Дашеньке, ей по-доброму говорили.

И Дашенька задумывалась. И вздыхала. О том, что в поговорке этой немало, конечно, мудрости. Но ведь и жестокости сколько.

* * *

В корректорской, где трудилась Дашенька, всегда стоял монотонный гул. Десять женщин сидели за столами и негромко вычитывали тексты — каждая свой, — а все вместе они создавали неразличимое и нескончаемое: «Бу-бу-бу-бу…» Они читали вслух, потому что глазом обнаружить ошибку или опечатку гораздо труднее. Глаз ленив. Глаз не прочь поторопиться. И женщины это хорошо знали.

И Дашенька тоже. Она глотала слезы и думала об Андрее. Но одновременно глаза ее скользили по тексту и губы шептали:

«…В то лето в июне стояла страшная жара. Колхозники ждали благодатного дождя, но дождя не было».

Через два стола за третьим от Дашеньки сидела ее подруга Вика — ее глаза тоже скользили по тексту, губы шептали:

«…Есть немало оснований считать Брута сыном Юлия Цезаря».

В перерыв Вика, настаивая, позвала Дашеньку обедать.

— Не хочется. — И Дашенька быстро-быстро промокнула глаза платочком.

Она стеснялась слез. Она считала подругу Вику очень умной. И побаивалась ее.

— Идем…

— Не хочется.

— Ты должна обедать, и ты непременно пообедаешь — и, ради бога, не делай из этого драму.

Вика решительно взяла Дашеньку под руку и повела в буфет — он располагался тремя этажами выше, в этом же здании. В буфете можно было съесть горячие сосиски с гречневой кашей. И выпить кофе.

Сначала Вика помалкивала, чувства сдерживала и только ела, она любила поесть. В просвет между третьей и четвертой, последней, сосиской она заговорила:

— Ты, Дашенька, должна иметь хоть каплю гордости. Женщина без гордости — это не женщина. Не любит тебя — и пусть не любит. Оборви разом, и бог с ним…

И еще она говорила:

— Не ходи к нему больше. Не унижайся.

И еще:

— Он же тебя первый теперь не уважает.

Но Дашенька пришла к нему, как приходила всегда. Она даже и мысленно не могла оторваться от его звенящего имени. Она только позвонила матери — сочинила, придумав нечто правдоподобное.

Звонила она из телефона-автомата, нырнула с колотящимся сердцем в кабинку и затаилась. Она боялась, что ее увидит Вика — увидит, вытянет из кабинки и продолжит тот разговор.

Через полчаса она появилась у него на пороге.

— Дашуля! Привет! — обрадовался Андрей. — Как это здорово, птичка, что ты снова прилетела!

— Люблю тебя, вот и прилетела, — обиделась Дашенька, ей никак не нравилось слово «птичка».

Он рассмеялся:

— Меня многие любят — а вот ведь не прилетели.

Это он так форсил, шутил, валял ваньку, но, говоря обще€е, он был неплохой парень, и его не испортило то, что он нравился многим, — бывает такое, всякое бывает.

Квартирка у него была небольшая. И хлам всюду. И беспорядок. И бутылки тянули кверху свои шеи там и сям. Но зато он был в белой рубашке (Дашенька сама стирала и крахмалила) и в ярком галстуке (чей-то подарок) и к тому же этак вольно расхаживал туда и обратно, крепко ставя ноги и улыбаясь, — блеск, а не парень. К тому же и физик.

Он говорил:

— …Если бы меня взяли в лабораторию Брусилова, я уж, кажется, ничего бы в жизни не хотел. Больше нет желаний.

— Возьмут, Андрей, — волновалась Дашенька, — обязательно возьмут. Ты такой талантливый.

— Талантливых много. Талантливых гораздо больше, чем принято думать…

— Разве?

— К таланту надо иметь еще кое-что — удачу.

Они сели ужинать, Андрей был голоден — он яростно ел и яростно говорил о своей мечте, о лаборатории Брусилова. Наконец выговорился весь. И наелся.

— А что у тебя слышно? — спросил Андрей вдруг, и это он впервые поинтересовался, как у нее и что.

Дашенька даже растерялась. Разумеется, в жизни что-то происходило, но в минуту, когда он спросил, возникала только корректорская, да Вика, да нескончаемое шевеление губ: «Бу-бу-бу-бу», — рассказывать об этом она не стала. В горле стоял ком и никак не сглатывался.

— У меня… У меня… особенного ничего. — И Дашенька подумала, что она, пожалуй, сейчас заревет.

Она быстренько отправилась на кухню перемыть посуду — бытовая возня ее успокаивала.

— Ты останешься сегодня? — спросил он.

Дашенька ответила:

— Да.

— Тогда звони матери.

— Я позвонила.

* * *

На лето Андрей умчал на Кавказ — он уехал один, и было ясней ясного, что там, у моря, Дашенька ему ни к чему. Море синее и солнце желтое, как хорошо. Не езди, мил дружок, в город Тулу со своим самоваром — такая тоже есть пословица, не из самых забытых.

— Не понимаю я тебя, — говорила Вика. — И как ты можешь на это спокойно смотреть?!

— Пусть отдыхает…

— Я ведь не знала. Это теперь называется — отдыхает?

Подруга Вика была человек одинокий, она была некрасива и малообщительна и добра душой — не раз и не два ей думалось, что, если Дашенька махнет рукой на своего ослепительного Андрея, обе они будут жить и поживать, как живут неразлучные подруги. Что поделаешь, судьба: в большом и современном городе многие остаются без мужа и семьи. Грустно, конечно. Но грустная жизнь — это ведь тоже жизнь. И кстати сказать, не очень она грустная.

— Во всяком случае, ты не будешь такая униженная…

— Я не знаю… — Дашенька потупилась, и на глаза тут же набежали слезы.

— Ну вот ты и плачешь.

— Я не униженная…

— А какая же ты?

— Я не униженная — я его люблю.

— Ах, перестань!..

Бранить бранила, но, с другой стороны, Вика очень хотела Дашеньке счастья — и вот она ломала голову, думала, как помочь, как уладить, как найти «его слабую струнку». Под слабой стрункой Вика понимала то, на чем можно сыграть. И учила Дашеньку:

— Ты должна попытаться взять его женственностью.

И поясняла:

— Стирай ему. Гладь. Наводи порядок в его берлоге. И чтоб он ежедневно и ежечасно выглядел как с иголочки.

И поясняла дополнительно:

— Гоняй в парикмахерскую. Заставляй чаще лезть в ванну. Он, конечно, рос в сарае, но сделать из него человека можно…

— Он не неряха.

— Мужчина — всегда неряха.

В очередное воскресенье мать спросила Дашеньку:

— Куда же твой ухажер делся? (Почему сегодня дома сидишь?) …Уехал?

— Он в командировке, мама.

— В командировке, — мать скривила губы, — смотри-ка, птица какая!

Дашенька смолчала. В таких случаях лучше всего отмолчаться — и тогда не придется нагромождать ложь на ложь, как нагромождают дети кубик на кубик.

— Эх, Дашка, — негрубо сказала мать. — Думаешь, мать — дура, а ведь твоя мать не дура, хотя и малограмотная. Доченька моя, Дашенька, где же твой стыд девичий?

Дашенька молчала.

— Как ты себя чувствуешь, а? — Мать оглядела ее с ног до головы цепкими и вполне земными глазами.

— Хорошо, мама.

Опасения матери были напрасны. Но она как-то особенно выспрашивала и приглядывалась, назревал неприятный разговор, — правда, назревал он уже не впервые.

К счастью, в дверь позвонили — приехала Вика:

— Здрасьте. Приветик, а я к вам в гости — не ждали?

Потом она шепнула Дашеньке:

— Приехала учить тебя пирожки печь. Тесто я делаю особенное. И ватрушки удаются, — вот увидишь! — ему понравятся…

Вика была прекрасная хозяйка, и пекла, и стряпала — пошептавшись, она сразу же отправилась с Дашенькой на кухню, она замесила тесто, приготовила начинку, и вот плита уже выдавала из своего нутра пирожки — один одного веселее… В окне млели летние облака. Вика стояла у плиты в ярком переднике. И повторяла Дашеньке золотые слова о том, что наикратчайший путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

Потом, здесь же, на кухне, Дашенька и Вика сидели в сумерках. Они не зажигали света, они сидели рядом и говорили о жизни. Немного пошутили. Немного поплакали.

* * *

В конце отпуска Андрей, не подававший признаков жизни, все же прислал фототелеграмму, это очень удобный вид связи, потому что и быстро (намного быстрее письма), и можно вместить кучу слов. Правда, Андрей вместил их не так уж много: