Георгий Тертышников - Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении

• Название: Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении
• Автор: Георгий Тертышников
• Издательство: Московский Сретенский монастырь,«Правило веры»
• Жанр: Религия
• Год: 1999
• ISBN: ISBN: 5–7533–0078–2

Вы держите в руках фундаментальный труд безвременно ушедшего от нас архимандрита Георгия Тертышникова (22.06.1941 — 2.10.1998), Магистра Богословия, доцента Московской Духовной Академии, многолетнего насельника Троице–Сергиевой Лавры.

Книга архимандрита Георгия «Святитель Феофан Затворник и его учение о спасении» — всеобъемлющее сочинение, вобравшее в себя плоды многолетних изысканий, работы в церковном и государственных архивах и библиотеках. Оно включает в себя обширное жизнеописание святого архипастыря, составленное на основе более 200 документальных источников, и подробное исследование учения святителя Феофана о спасении. Труд содержит колоссальный объем фактического материала, анализ которого позволил автору сделать серьезные научные обобщения.

---

Снисходя к чувственным понятиям еврейского народа, Бог являл ему тайну будущего искупления людей посредством прообразовательных состояний. «Вот жертвоприношение Сына Отцем — в Исааке, союз неба с землею — в лествице Иакова, спасение чрез отверженного и преданного — в Иосифе» [105, с. 304; 12, с. 139], далее — «купина, горевшая, но не сгоревшая, столп облачный, переход чрез море, услаждение древом горьких вод Мерры, манна, истечение воды из камня, медный змий, все устройство скинии — что суть, как не сень грядущих благ, как уверяет апостол?» [Там же].

Бог приготовлял иудейский народ к принятию Искупителя и чрез ветхозаветный закон, который называется «пестуном ко Христу» (Гал. з, 25). «Закон в отношении к нам исправлял должность пестуна, педагога, воспитателя. Он детоводитель ко Христу» [65, с. 275], ибо «он тень, тело же — Христос» [101, с. 195]. Закон ветхий во всех своих чертах прообразовал предметы духовные, долженствовавшие явиться в благодатном Царстве Христовом. Все постановления точно таковы, что в них духовная жизнь предызображается явственно, как в зеркале. Требования закона сводились к тому, чтобы дать людям яснее и глубже почувствовать их прирожденную нравственную порчу, обнаружить зло греха, кроющееся в человеке.

Нравственный закон требовал от человека святости как по душе, так и по телу: «Святи будите, яко Аз свят» (Лев. 19,2). Столь высокими и строгими требованиями, исполнение которых по повреждении человеческой природы грехом не по силам человеку, закон необходимо должен был приводить к познанию греха: «законом познание греха» (Рим. 3,20).

Закон «требовал святости и раздражал в нас желание ее, а давать ее не давал, указывал только, что ее дать может один предызображаемый законом Христос. К Нему он и вел нас, как за руку взявши, чтобы нам оправдаться, стать правыми и святыми посредством веры во Христа, которая, привлекая благодать Святого Духа, освящает все внутреннее наше» [65, с. 275].

Ветхозаветный закон в определенное для него время был единственным путем спасения и угождения Богу, по изволению Божию. Только пригодность его, по определению Божию, была временная. «Пришел Христос Господь, и закон должен престать: служение его кончилось, как кончается служение пестунов, когда пройден весь курс воспитания» [65, с. 191].

Хотя Евангелие и заняло место закона Моисеева, это не значит, что закон совершенно потерял значение для христианства и отменен во всем его объеме. Религиозно–нравственная сторона закона имеет значение вечное, хотя и нуждалась в восполнении.

Приготовление человечества к принятию Спасителя совершилось различными и неисповедимыми путями Божественного Промысла. Избранный народ Свой Господь приготовлял путем сверхъестественным, путем непосредственного водительства через особых богопросвещенных людей — пророков, а все остальные народы путем естественным, предоставив им в духовной жизни ходить собственными путями, которые в конце концов, под влиянием Промысла Божия, также привели их к Вифлеемским яслям Богомладенца. По словам епископа Феофана, «и язычники принадлежали к тому же древу человечества, — как оно организовано Богом, по падении и по потопе, — приняли и обетования первоначальные, но потом отломились. Они, как неразумный сын, бежали от отчего дома с захваченным наследием небольшим, — и Бог оставил их ходить в самоизволенных путях» [85, с, 166–167].

Избрание народа еврейского не означало оставление прочих народов: «Или иудеев Бог токмо, а не и язычников? Ей, и язычников» (Рим. 3,29). И язычники не были лишены попечения Божия; они тоже были призываемы и приготовляемы к участию в благодати искупления человека, хотя и были лишены непосредственного Откровения Божия. Однако Бог и им «не несвидетельствована Себе остави» (Деян. 14,17) в откровении естественном. В сердцах язычников всегда оставалось «написанным дело законное, спослушествующей им совести» (Рим. 2, 15), возвещавшее им нравственные обязанности. В них остались неистребимыми страх Божий и требование совести. Следуя внушениям совести и врожденной идее о Боге, особенно при руководстве преданиями первобытной религии, язычники могли бы приходить к истинному богопознанию.

Но они не осуществили этой возможности: «Бога определенно не ведали, законов промышления Его не знали, не знали и того, как угодить Ему и очиститься пред Ним от грехов» [85, с. 168]. Увлекаемые от Бога все далее силою греха, язычники забыли Его, преклонились перед природою, воздавая ей божескую честь и поклонение. «Потеряв познание истинного Бога, язычники выдумали своих и, почитая их, успокаивались. Но в существе дела, они служили мечте, а не Богу. Не знали они истинного живого Бога и были вне общения с Ним» [85, с. 169].

Вместе с этим усилилось и нравственное растление, языческие религии освящали грех и порок. Совершившееся глубокое религиозно–нравственное падение и погружение в чувственность должны были привести человечество к опытному познанию глубины растления человеческой природы и невозможности восстания или возрождения собственными силами и средствами. «Иной брался исправлять нрав, но побьется–побьется и бросает; ибо все валится из рук, и успеха нет и не предвидится. Так и во всем прочем» [85, с. 168].

Безотрадность нравственного состояния язычников святитель Феофан называл «тугою сердца, томившею весь языческий мир» [Там же].

Попустив такое падение человечества, Бог, однако, положил ему пределы: иначе человечество оказалось бы не способным к усвоению плодов искупления. Наряду с развитием зла живы были в язычестве стремление к истине и добру, жажда истинного и успокоительного блаженства, искреннее стремление к постижению Божества и единению с Ним. Но удовлетворение этих естественных стремлений богоподобной природы человека собственными его силами невозможно. «Брался, например, иной добиться до познания истины, но побьется–побьется, и опускаются руки: ибо она не показывала лица своего, а под ногами не видно было никакой к ней дороги» [Там же]. В этом языческий мир убедился опытно после тщетных тысячелетних усилий и блужданий. «Вся земля была в глубоком трауре» [122, с. Ш]. Язычники были похожи на «погрязшего в трясину, готовую поглотить» [85, с. 168). Смерть, постигающая человека в конце земной жизни, являла собой «грозное событие для тех, кои смутно представляли, будут ли жить по смерти и, если будут, как им быть там» [Там же].

Опыты продолжительностью в пять с половиною тысяч лет были достаточны, чтобы убедить человека в том, что от своих собственных усилий и мудрости ему нечего ожидать спасения, что невозможно достигнуть его ни путем закона, как показало иудейство, ни путем собственных стараний, как показало язычество. Так образовалось сознание своего бессилия — чувство нужды в избавлении со стороны, в искании и чаянии Избавителя свыше. Сознание это явилось одним из условий возникновения веры в Искупителя. Таким образом, «вся история прежде Христа Господа, — по выражению епископа Феофана, — была педагогического свойства.

Все там клонилось к тому, чтобы приготовить человечество к величайшему делу Божию, явленному во Христе» [85, с. 75]. Явление Бога во плоти, как событие чрезвычайной важности, могло совершиться и совершилось только тогда, когда человечество достаточно созрело для принятия Спасителя, когда, наиболее остро почувствовав нужду в своем избавлении от зла, оно само обратилось к Богу и лишь в Нем одном искало спасения. «Наконец благая весть принесена с неба, возвещена по всей земле и радостно принята» [122, с. 111]. Когда пришел на землю Спаситель мира, то в этот момент и иудеи, определенно искавшие, и язычники, неопределенно искавшие, равно встречали Искомого и становились все едино. «По ходу устроения спасения нашего так было, что пришло время ввесть, духовно, в сыновство иудеев и язычников, — пришел Сын Божий, совершил все предназначенное в Совете Божием о нашем спасении и, вознесшись на небо, Духа Святого ниспослал от Отца. Сей Дух потом и сынотворил всех, которые веровали» [65, с. 295].

Боговоплощение как основа спасения

Догмат о воплощении Сына Божия составляет основу и сущность христианства. Это — камень, лежащий во главе угла христианской религии (Мф. 21,42–44). На вере в Боговоплощение зиждется все мировоззрение христианства, вся его духовная жизнь, все его чаяния и упования, его спасение. «Аз есмь Путь, Истина и Живот, — учил Христос Спаситель— Никто же приидет ко Отцу, токмо Мною» (Ин. 14, 6).

Вместе с этим догмат Боговоплощения есть догмат таинственнейший. «Велия есть благочестия тайна: Бог явился во плоти» (1 Тим. 3,16), то есть настолько великая и глубокая, что превосходит разумение не только человеческое, но и ангельское. Боговоплощение, «можно гадать, нужно было по целям, для коих дано бытие миру и к коим он непостижимыми для нас путями ведется. Но и это все — дело благоизволения Божия» [103, с. 497].