Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

• Название: Каин: Антигерой или герой нашего времени?
• Автор: Валерий Замыслов
• Жанр: Историческая проза

Вместо аннотации

Историки, краеведы, писатели и журналисты, исследователи эпохи ХYIII столетия дают Ваньке Каину (Ивану Осипову, родившемуся в деревне Иваново (или Ивановке), Ростовского уезда Ярославской губернии) разные оценки: «великий авантюрист», «не коронованный король московского преступного мира», «добрый молодец, защитник простого народа от господ», «удалой атаман волжской вольницы», «легендарная личность, не менее известная, чем, скажем, Стенька Разин, Гришка Отрепьев или Емелька Пугачев», «чуть ли не глава столичного Сыскного приказа», «безнравственный русский гений», и … «самый знаменитый ярославский писатель ХYIII века», так как многие старинные песни, как то «Не шуми мати зеленая дубравушка, «Ах, тошно мне, доброму молодцу, тошнехонько, «Вниз по матушке по Волге» и другие (всего около 54-х) известны в народе под именем Каиновых.

«Его натура ослепительна, а жизнь легендарна. Во второй половине ХYIII — первой половине ХIХ века он имел всероссийскую известность. Главную его книгу прочитала тогда вся Россия. Какая-то важная черта русского характера высказалась в нем с огромной силой. Русский хаос, неистовое, не признающее никакой узды буйство, русский разгул и безудержная исконно-посконная натуралистика русской души… И в то же время Осипов как общественное явление хорошо встает в социальную матрицу. Его можно считать продуктом русской социальной неустроенности перманентного распада органических форм жизни». (Академик академии Русской словесности Е.А. Ермолин)[1].

---

— Прошу прощения, господа. И на старуху бывает проруха.

— Ну, а я что Мефодию Петровичу сказывал? Ивана Осипова, почитай, половина московского купечества знает. К столу, все к столу!

— Мефодий Петрович, надеюсь, торопиться не станет, — подмигнул подьячему Иван, положив свернутый плащ на лавку.

Мефодия и уговаривать не надо. Чарочка, и впрямь не помешает, но главное ждало подьячего впереди.

Надежды оправдали его ожидания. Получил он от Ивана не только кафтан с камзолом, но и десять рублевиков. Мефодий за сию сумму не только совесть, но и со всеми бы потрохами свою душу охотно мог продать.

— Это по-нашему! — воскликнул Евлампий. — Купцы добро помнят. Ты уж постарайся, Мефодий Петрович, выдать моему другу новый паспорт без волокиты.

— Приложу все усилия, господа.

Мефодий расстарался. Вновь придя с Иваном в канцелярию, он написал обстоятельный письменный рапорт полковнику Редькину, а на словах «уверял по чистой подьяческой совести [79], что Каин действительно московский купец, многие купцы его знают и ручаются, что он человек честный».

Выслушав подьячего, Редькин приказал освободить Ивана Осипова и выдать ему, вместо украденного в бане, паспорт.

Каин поблагодарил Редькина с небывалой сердечностью и заявил, что отпишет о прилежании господина полковника самому московскому генерал-губернатору, и что теперь он намерен ехать с товарами в разные города.

«По прилежному старанию криводушного подьячего Ивану был выдан пачпорт на два года за канцелярскою печатью и за рукою самого полковника».

Получив паспорт и закупив два тарантаса, ватага Каина поехала к Нижнему Новгороду, но пойти на дело там не довелось.

В первый же день, остановившись на горе Соколке, Иван приказал своей братве оставаться на месте, а сам решил глянуть на торговые ряды, и только подошел к торгу, как сразу же наткнулся на солдат сыскной команды, которые тотчас окружили его и беспардонно заявили, что он беглый человек, а посему будет отведен в караульное помещение.

— Очумели, служивые. У меня паспорт, выданный самим полковником Редькиным. Надеюсь, слышали такого?

— У Макария — Редькин, а у нас Тыквин. Разберемся. А ну двигай!

Шагая по зеленой, утопающей в садах улице, Иван заприметил подле одного забора кадку с водой. Больше не раздумывая, он выскользнул от солдат, вскочил на край кадки и ловко перебросился через забор. Пока ошарашенные сыскные люди перебирались в сад, Иван был уже на соседней улице, а вскоре и на горе Соколке, где безмятежно отдыхали в тарантасах его товарищи.

— Быстро сматываемся, братцы! Здесь сыскные всюду рыскают. Попытаем счастья в Ярославле.

— А найдем? — спросил Кувай.

— На ярмарке мне удалось поговорить с ярославскими купцами. Многое поведали. Там такое твориться, что волосы дыбом. Самое место ватаге разгуляться.

Глава 20 Ярославль

Что же представлял себя Ярославль в первой половине восемнадцатого столетия?

Читатель, побывавший в городе в нынешнее время, глазам своим не поверит: один из красивейших городов России, прославившийся своей героической историей, полтора века назад представлял себе довольно неприглядную картину, о которой трудно поверить.

Призовем в свидетели известного краеведа города Ярославля[80].

Положение Ярославля, писал он, полного когда-то самобытной исторической жизни, спустились на степень заурядного провинциального города…Улицы, расположенные в то время неправильно, и по большей частью узкие, утопали по свидетельству Трефолева[81], в грязи … Бездомных, нищих было в Ярославле множество, ханжей пилигримов — еще более. Эти тунеядцы представляли собой опасную силу, могли поджигать с корыстной целью — ради поживы при общей суматохе.

О гигиенических условиях город нисколько не заботился. Близ Фроловского моста, например, красовалось обширное болото, называвшееся тоже Фроловским[82], где пьяные буквально тонули и куда попадали иногда мертвые тела… По немощеным, проросшим травой улицам и площадям города бродил домашний скот… Магистрат по этому поводу (1759 год) писал: «От свиней народу, а паче малым детям опасность великая есть»…

Расположенные внутри города заводы наполняли воздух миазмами, но невзыскательные предки наши мало обращали внимания на это неудобство. В редких только случаях, и то, когда начинала уже грозить им явная опасность задохнуться от страшного зловония, они брались за ум. В сентябре, например, 1760 года магистратские сотские донесли: что от одного от заводов, где производилось «варение скотской крови», может произойти беда: «всегда безмерный смрад происходит, и воздух так заражен, что близ оного дома живущим людям не токмо на двор и на улицу выходить, но и жить поблизости весьма трудно; отчего состоит крайняя опасность, чтобы от оного смрада чрез испортившийся воздух не последовало, чего Боже сохрани, не только скоту, но и людям вредного припадка».

Живя при таких далеко негигиенических условиях, ярославцы не располагали в то время и медицинской помощью… Заболевшие обращались обыкновенно к бане, знахарям, к коновалам, которые, умея, по понятиям того времени, кинуть кровь больной лошади, должны были таким же способом в случае болезни помочь и хозяину. Сколь гибло народу преждевременно от знахарей и коновалов, это уже тайна могил, которые находились тогда, как бы для большей не гигиеничности, при каждой приходской церкви…

А умственно расстроенных мог быть очень значительный процент, если иметь в виду образ жизни ярославцев того времени, Нуждаясь, очевидно, в каком-нибудь развлечении, они находили это развлечение лишь в пьянстве. Пьянствовали, говорит на основании современных документов Трефолев, все мужчины, женщины, дети. Пили люди подначальные, пили власть имущие, пили у себя дома, в лавках, при каждом удобном и неудобном случае, напивались, даже идя в общественные собрания, где, вместо спокойного обсуждения дел, «лаяли друг на друга неподобно»…

Бывший тогда митрополит Ростовский Мацеевич анафемой гремел с церковной кафедры против ярославских пьяниц, возмущавших даже церковное благочиние, но слова его были гласом вопиющего в пустыне, да и соблазнов было много: кроме кабаков казенных, у многих тогда была тайная продажа вина, несмотря на то, что производившие ее подвергались тяжелым наказаниям.

В окрестностях Ярославля, по большим дорогам, в лесах, даже по Волге, как ни странно это покажется для человека настоящего времени, спокойно путешествующего на пароходе, разгуливали «лихие люди», наводя страх на людей мирных. Трефолев приводит в своей статье слова сенатского указа 1756 года, коим давалось знать магистрату, что «число воровских партий на Волге постоянно увеличивается; разбойники грабят и разбивают суда и до смерти людей бьют, и не токмо партикулярных людей, но и казенные деньги отбираются, и с пушками, и с прочим не малым огненным оружием ездят.

Приведено несколько случаев обкрадывания шайкой разбойников церквей и частных домов в самом Ярославле.

Но едва ли не больше зла, чем от воров и разбойников, испытывали ярославцы того времени от лиц, обязанных охранять общественное спокойствие… Жил в Ярославле начальник сыскной команды, охранявший Волгу от разбойничьих судов, капитан Яух, который, нападая на ярославцев, положительно разорял их. В жалобе на него московскому губернатору магистрат называет Яуха «злобным и непорядочным разорителем».

Притеснения сыпались на Ярославцев и с другой стороны. Квартировала в Ярославле в 1754 году пехота (Суздальский полк) и конница (Вятский драгунский полк). Хотя и драгуны поступали с мирными гражданами «весьма озорнически, нанося смертельные побои», но пехотинцы превосходили в этом отношении кавалеристов. Буйства совершались ими и в одиночку, и массами… От буйства солдат не спасали ни пол, ни возраст, ни общественное положение. Били они взрослых обоего пола, били и детей. Не щадили и членов магистрата»…

Еще за версту от города запахло таким смрадом, что Васька Зуб свой шишкастый нос зажал.

— Ну и зловония, — поморщился Одноух.

— Так и сдохнуть можно, — гнусаво проканючил Васька.

— Потерпите, братцы. То от заводов прет. Живут люди и мы не кисейные барышни, — сказал Каин.

В Земляной город Ярославля въехали через Углицкую башню.

На Большой Даниловской, на которую они затем въехали, бродили коровы, грязные свиньи, телята, испряжаясь прямо на дорогу.

— Ну и ну, — покачал головой Кувай. — Тут и тарантасу не проехать.

— Придется кнутом разгонять. Выходим, братцы.

Но приказ Каина не так-то просто было выполнить: безмозглые коровы и свиньи не больно-то и слушались погонщиков.

С трудом пробились дальше, но в конце улицы новая преграда — обширная глубокая лужа, в которой тарантас и вовсе застрял.