Сергей Кисин - Деникин. Единая и неделимая

• Название: Деникин. Единая и неделимая
• Автор: Сергей Кисин
• Издательство: Изд. 2, стер. — Ростов-н/Д : Феникс, 2012. — 413 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-222-19531-4

В хроникальной биографии генерала Антона Деникина автор представляет не только военный и жизненный путь одного из виднейших деятелей Белого дела в России, но и особый взгляд на события русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн, Февральской и Октябрьской революций. В ней приводится совершенно новая оценка деятельности главных действующих лиц Белого движения — генералов Алексеева, Корнилова, Каледина, Краснова, Врангеля, адмирала Колчака и др. А также виднейших деятелей эпохи — Керенского, Брусилова, Милюкова, Николая II, Распутина, Куропаткина, Савинкова, Троцкого, Ленина, Будённого, Сталина и пр. Книга основана на документах, мемуарах, личной переписке, рапортах, приказах, статистических отчётах того времени.

---

«Каратели» генерала Иванова, посланные из Могилева в Петроград на усмирение, изо всех сил не спешили в столицу, правдами и неправдами саботируя собственное движение, пока окончательно не застряли далеко от Невы. Сам помазанник божий, которому ВСЕ командующие фронтами отказали в вооруженной поддержке, сумел доехать только до псковской станции Дно, где его встретили видные думцы Василий Шульгин и Александр Гучков, фактически в ультимативной форме потребовавшие от него отречения. Утомленный сплошными невзгодами, Николай сложил с себя корону, подписав отречение за себя и за сына Алексея (на что, кстати, не имел права), спустив «на дно» не только династию, но и всю империю.

Власть в России юридически перешла к Временному комитету Государственной Думы, тут же образовавшему Временное правительство во главе с князем Георгием Львовым и с министрами, представлявшими либеральные партии.

Интересно, что в 1920 году, когда Деникин в Лондоне беседовал с одним из самых активных думцев Павлом Милюковым, генерал спросил у него, почему премьером сделали именно князя Львова, которого всерьез никто не принимал. На что опытный политик ответил по-солдатски: «Выдвигались два кандидата: один — заведомая жопа, а другого хорошо еще не знали».

Однако к этому времени в Петрограде уже функционировал Совет рабочих и солдатских депутатов, составленный из эсеров и меньшевиков (во главе — меньшевик Николай Чхеидзе), который также претендовал на всю полноту власти. А поскольку влияние левых на толпу было несопоставимо с влиянием буржуазных партий, Временному правительству пришлось «проглотить» и первый же фортель Петросовета — так называемый приказ № 1, пустивший под откос всю военную машину рухнувшей империи. Заметим, подготовленный ДО ТОГО, как в России появилась легитимная власть в лице Временного правительства, утвержденного лишь на следующий день — 2 марта. «Вся власть Советам» стала реальностью ЗА СУТКИ до установления столь ругаемого всеми двоевластия.

Это было неслыханно. В разгар войны вводить в армии выборность командования, отменять чинопочитание, согласовывать приказы вышестоящего начальства с комитетами, представители которых и слышать не хотели о боевых действиях, — об этом не могли и мечтать в немецком Генштабе. По сути вся структура военной власти оказывалась парализованной. Армия покатилась под откос.

В Германии вздохнули спокойно. «Я часто мечтал об этой революции, которая должна была облегчить тяготы нашей войны, — писал в своем дневнике генерал Эрих Людендорф, — Вечная химера! Но сегодня мечта вдруг исполнилась непредвиденно. Я почувствовал, что с меня спала очень большая тяжесть». Хотя уже в позднейших его изданиях он вынужден был признать: «Но я не мог предположить, что она станет могилой для нашего могущества».

Кто именно был автором этого шедевра, установить так и не удалось. Специальное расследование их не обнаружило. В Петросовете быстро одумались, и Керенский с Чхеидзе на всех углах начали кричать, что не имеют к приказу № 1 никакого отношения. Сам Александр Керенский по-актерски заламывал руки и утверждал, что «отдал бы десять лет жизни, чтобы приказ не был подписан».

Потом конечно, в Петросовете оправдывались тем, что якобы приказ был подписан перед лицом толпы солдат, собравшейся перед Таврическим дворцом и которая-де могла в любой момент растерзать отказавшихся пойти им на уступки. К примеру, товарищ председателя вновь возникшего Совета рабочих и солдатских депутатов Матвей Скобелев писал: «должен сознаться, что когда я в начале революции вышел на крыльцо Таврического дворца, чтобы встретить кучку солдат, пришедших первыми в Государственную Думу, и обратился к ним с речью, я был почти убежден, что говорю одну из своих последних речей, что пройдет несколько дней и я буду расстрелян или повешен».

Все тщетно. Приказ был быстро спущен в войска, где солдаты обомлели от таких неслыханных послаблений и лихо кинулись на выборы в комитеты удобных им офицеров, фельдшеров, писарей из «социально близких». Само собой что составленный из таких кадров комитет ни за что бы не проголосовал за наступление или за оборону «до последней капли крови».

С другой стороны, далеко не все даже высшие чины в армии сами поняли произошедшие перемены. Деникин писал: «Было бы ошибочно, думать, что армия являлась вполне подготовленной для восприятия временной «демократической республики», что в ней не было «верных частей» и «верных начальников», которые решились бы вступить в борьбу. Несомненно, были. Но сдерживающим началом для всех их являлись два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, «облеченному всей полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям».

К тому же само отречение освобождало офицеров от присяги, данной им последнему самодержцу.

Вместе с актом отречения Николай II вместо себя вернул на пост Верховного главнокомандующего популярного в войсках великого князя Николая Николаевича, руководившего до этого самым успешным Кавказским фронтом. Даже дядя падшего самодержца поначалу не разобрался в февральской свистопляске, приняв командование и издав свой первый приказ: «Установлена власть в лице нового правительства. Для пользы нашей родины я, Верховный главнокомандующий, признал ее, показав тем пример нашего воинского долга. Повелеваю всем чинам славной нашей армии и флота неуклонно повиноваться установленному правительству через своих прямых начальников. Только тогда Бог нам даст победу».

Однако, прибыв в Ставку в Могилев, он обнаружил там другого Главковерха, назначенного Временным правительством, генерала Алексеева. Все понял и отбыл в отставку в свое имение Чаир в Крыму.

Назначение Алексеева принесло перемены и в судьбе самого командира 8-го корпуса Румынского фронта генерала Деникина. Его телеграммой срочно вызвали в столицу, отказываясь называть причину. У кого бы он ни спрашивал, зачем, все недоуменно пожимали плечами. Узнал он ее совершенно случайно. Проезжая через Киев, услышал вопли мальчишки-газетчика: «Последние новости… Назначение генерала Деникина начальником штаба Верховного главнокомандующего». Таковы были реалии нового времени — о своем назначении генералы узнавали из газет.

СТАВКА БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЖИЗНЬ

Первые дни новой власти можно смело характеризовать одним термином — лицемерие. Врали все — от премьер-министра до последнего площадного оратора. Лицемерили отчаянно, талантливо и расчетливо. Используя самые низменные струны темных масс и играя на чувствах большинства «людей с ружьем». Заигрывали с погромщиками, смутьянами, бунтарями, дезертирами, уголовниками.

Премьер князь Львов с трибуны вещал: «Процесс великой революции еще не закончен, но каждый прожитый день укрепляет веру в неиссякаемые творческие силы русского народа, в его государственный разум, в величие его души». Однако в разговоре с главковерхом Алексеевым он же на чем свет стоит костерил «невозможные условия работы Временного правительства, создаваемые все более растущей в Совете и в стране демагогией».

Министр иностранных дел Временного правительства Павел Милюков клялся в патриотизме, в верности союзникам и в войне до победного конца «за Дарданеллы», при этом признаваясь в частной беседе: «Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войною для производства переворота было принято нами вскоре после начала этой войны. Заметьте также, что ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая (1917 года. — Прим. автора) наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования».

Присяжный поверенный Александр Керенский, ставший в 35 лет министром юстиции, этот «заложник демократии» обрушивался на патриотически настроенное офицерство, как на «осколки старого режима», продвигая власть в солдатские комитеты. Сам же, когда его никто не слышал, истерически швырял своему адъютанту: «Гоните вы эти проклятые комитеты в шею!»

Лидеры Совдепа Николай Чхеидзе и Матвей Скобелев, рвавшие рубаху на митингах и заседаниях Временного правительства за «полную демократизацию армии», в перерывах заседаний в частном разговоре за, стаканом чая признавали необходимость суровой военной дисциплины и жаловались на свое бессилие провести эту идею через Совдеп.

Популярный в войсках и считавшийся «своим» для солдатской массы генерал Брусилов, ставший главкомом, заигрывал с могилевским советом, приглашал к себе для бесед, убеждал, что не допустит в Ставке проявления контрреволюционного движения. Ратовавший за освобождение армии от «консерваторов» генерал потом признавался Деникину: «Антон Иванович! Вы думаете, мне не противно махать постоянно красной тряпкой? Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю».