Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

• Название: Избранное в двух томах. Том I
• Автор: Юрий Стрехнин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-203-00108-1

В первый том избранного вошли произведения, главенствующей темой в которых является — защита Отечества.

В романе «Завещаю тебе» и повестях «Вечный пропуск», «Знамя», «Прими нас, море» созданы интересные образы солдат, матросов, наделенных высоким чувством долга, войскового товарищества, интернационализма.

Издание рассчитано на массового читателя.

---

Вскоре после Нового года Федора Федоровича уложили в госпиталь. За время совместной жизни мы стали, можно сказать, близкими приятелями. Случалось, захаживали один к другому — покурить, перекинуться словечком, а в выходной иной раз, грешным делом, и выпить стопочку под уху — майор всегда возвращался с обильной добычей из похода к местным озерам, кишевшим рыбой, а уху он мастерски варил сам. Я навестил Федора Федоровича в госпитале, где, за неимением других больных, он лежал один-одинешенек в палате, и долго сидел у него. В разговоре о том о сем он вдруг сказал:

— А знаете что, дорогой? Я вот уже давно думаю — сколько же это вы в бобылях при живой жене мыкаться будете? Не первый год ведь на холостяцком положении живете. И насколько я понимаю, нет у вашей супруги причины безусловной, чтобы к вам не ехать. Говорите, квартиру ожидает? Квартиру-то получит, а вас… Нет-нет, вы не оправдывайте жену. Надо в корень смотреть, а не в частности. По-моему, так: или — или. Или она жена офицера и всюду с вами, или она не ваша жена. Вам подругу надо такую, чтобы самых дальних мест не боялась, не цеплялась бы за удобства. Этим, скажу вам, сила чувства проверяется. А ваша супруга…

Я даже растерялся, выслушивая все это, и не нашел, что ответить столь решительно высказавшемуся Федору Федоровичу, хотя мне и хотелось защитить Рину. Рину и себя.

4

А Федор Федорович-то ведь как в воду глядел.

Мой добрый сосед, наверное, высказался бы определеннее, если бы знал все, что творилось тогда у меня на душе!

Трещина, наметившаяся между мной и Риной еще в первый год моей заполярной жизни, за последние месяцы стала шире и прошла дальше по всему, что нас еще соединяло. И может быть, только то, что у нас был Вовка, мешало этой трещине пройти до самого конца. С горечью я осознавал, что постепенно нам с Риной вроде не о чем больше писать, кроме как о здоровье Вовки и о том, как он учится. В последний отпуск мы встретились как люди, которые отвыкли один от другого и уже, пожалуй, могут подолгу не видеться. С горечью я замечал тогда, что утрачивается чувство взаимной, постоянной и непрерывной нужности друг другу. Я надеялся, что это выправится за время отпуска. Не выправилось…

То, что происходило со мной и Риной, тревожило не только меня, тревожило не в меньшей степени и ее. Ведь Вовке так необходим был, постоянно, каждый день, рядом, отец — нужен был я.

Во время отпуска мы старались восстановить нарушенное, найти и устранить главную причину нашего взаимного охлаждения, много раз пытались откровенно поговорить. Но в чем-то, наверное, в ту пору мы перестали понимать друг друга. В этом-то и была тогда наша главная беда. Часто задавал я себе вопрос — в чем же, собственно, причина нашего взаимного охлаждения — истинная, самая главная? Неужели дело только в наших разногласиях о том, где жить? А может быть, все-таки между нами встал кто-то третий? Были ли только шуткой слова Ильи Ильича о поклонниках? А что — Ленинград, масса знакомых, среди которых наверняка найдутся интересные, видные, обаятельные люди, и муж, армейский подполковник, тянущий лямку службы где-то в тундре, в далеком гарнизоне…

Но я не хотел оскорблять Рину подозрениями и тем более расспросами. Если она сама ничего мне не сказала, значит, ничего нет. Еще в молодости, в самом начале нашей совместной жизни, мы дали друг другу торжественное обещание на такой случай: сказать сразу. Начиная нашу общую жизнь, мы не клялись в вечной любви, считая такие клятвы бесполезными: если любовь будет рушиться, никакие обязательства ее не удержат. Но то взаимное обещание дали. Никогда не предполагал, что не Рина, а я первый окажусь перед необходимостью выполнить его.

И случилось это, как мне казалось тогда, совсем неожиданно…

В тот вечер, как это бывало довольно часто, я ушел со службы очень поздно — рабочий день замполита, как известно, не имеет границ. Стояла непроглядная полярная ночь, посвистывал вьюжный ветер, звеня проводами, покачивая фонари на столбах. Я брел не спеша, на ощупь находя заметенную тропинку. Куда мне было спешить? В комнату, где меня никто не встретит?

Подходя к своему дому, я поглядел на окна. Все они были уже темны. Темным было и окно Лены. Конечно, она уже давно спит…

Осторожно, чтобы не беспокоить ее, я открыл ключом наружную дверь, вошел, бесшумно закрыл и, стараясь не произвести ни малейшего шороха, стал снимать полушубок. И вдруг услышал из-за двери комнаты Лены звук, настороживший меня, звук еле слышный. Кажется, она плачет?.. На цыпочках подошел к двери, прислушался… Да. Негромкое, сдержанное рыдание. Снова тишина. И снова — щемящий сердце звук… В нерешительности стоял я перед дверью. Постучать, спросить? Но удобно ли? Может быть, она уже в постели? И вообще, что я буду соваться в ее жизнь?

Рыдания, и без того еле слышные, затихли совсем. Повесив на вешалку полушубок и шапку, я стоял возле двери, напряженно вслушиваясь и боясь сдвинуться с места: не хотелось, чтобы Лена знала, что я стою вот так и подслушиваю. Хорошо, что она не слышала, как я вошел. Наверняка не слышала…

За дверью чуть слышно скрипнула тахта, прошелестели шаги. Я отшатнулся от двери. Но шаги смолкли. И стало тихо-тихо. Слышалось только, как за оконными рамами глухо посвистывает бессонный ветер… Я вздрогнул от неожиданно резкого звука: скрежетнули кольца отдергиваемой шторы. Что глядеть в окно, в летящий снег? Видно, Лене совсем невмоготу. Горе какое? Или заболела? Не могу ли чем-нибудь ей помочь?

Как-то не задумываясь над тем, что делаю, я тихонько постучал в дверь.

— Кто? — испуганно спросила Лена.

Я назвался.

— Андрей Константинович? — удивилась она. — Пожалуйста, я не сплю. Дверь незаперта.

Я вошел в комнату. Полумрак — горела только маленькая лампочка под абажуром на столике возле тахты. Лена сидела на ней, запахнувшись в теплый длинный халат, рядом валялось несколько нераскрытых журналов, постель не была разобрана, — значит, Лена и не ложилась спать, да и не читается ей, видно.

— А я думала, вы сегодня уже не вернетесь, где-нибудь на точке заночевали. Ведь так метет…

Она старалась говорить спокойно, но я чувствовал, что этот тон дается ей нелегко. Ведь она только что плакала.

— Что-нибудь случилось? — спросил я прямо.

Она промолчала, отвела взгляд.

Я присел на краешек тахты.

— Вы нездоровы? Какие-нибудь неприятности? Ну, поделитесь же! Ведь мы однополчане…

И только тут я заметил, что моя ладонь лежит на ее руке и рука эта очень горяча. Я хотел было убрать свою руку, но что-то удержало меня. Да и Лена не отнимала своей руки. Я настойчиво повторил свой вопрос.

— Мне необходимо уехать… — еле слышно ответила Лена. — Уехать как можно скорее…

— Но почему? Что случилось? — вырвалось у меня. Впрочем, что ж было допытываться? Я, кажется, угадывал причину…

— Зачем? — как-то сдавленно проговорила Лена и глянула мне в глаза. — Зачем мы встретились с вами снова через много лет?.. Встретились именно сейчас, когда все уже поздно, когда все так сложно!

Я растерянно пробормотал что-то в ответ. Уже не помню своих слов. Но в моих ушах до сих пор звучат слова Лены:

— Нам нельзя оставаться в одном доме, в одном поселке, нельзя, нельзя!! — Она сделала движение, чтобы высвободить свою руку из моей, но я крепче сжал пальцы.

— Не надо. Не надо. Все уладится… — шептал я, глядя в ее склоненное, едва видное в полусвете лицо. — Не надо, все будет хорошо… — Мне очень, очень хотелось как-то успокоить ее, но я не находил слов и понимал, что все, что я говорю, все мои слова неубедительны, что это не те слова, какие ей были бы нужны…

— Не надо же.

Я дотронулся до плеча Лены, она вздрогнула. И вдруг она каким-то отчаянным движением бросилась ко мне, и, как мне показалось, сердцем самим я ощутил ее прерывистое, жаркое дыхание…

Непросто было мне сдержать себя тогда. На какое-то время показалось, что и меня, и Лену уже давно накрепко соединило то, что избавит, оградит нас впредь от душевного одиночества, от горького сознания, что нет вблизи человека, который полностью может понять и понимает тебя. Счастье любящих не только в том, что они обладают друг другом. Оно прежде всего в том, что они до предела понимают друг друга, хотя, может быть, и будут продолжать познавать один другого всю жизнь, открывать один в другом все новые черты и черточки. В этом бесконечном процессе познания любимого человека — тоже счастье… И верилось, что с Леной такое счастье вновь пришло ко мне.

«Я разрешаю тебе…» Как часто в ту пору повторял я про себя эти слова из письма Рины, полученного когда-то на фронте. Да, и в них искал я оправдание тому, что меня так влекло к Лене. Нет, я не забывал и другие слова Рины из того же письма: «Помни, что все равно ты вернешься ко мне». Но верить в это мне было уже трудно.