Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том I

• Название: Избранное в двух томах. Том I
• Автор: Юрий Стрехнин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1989
• ISBN: 5-203-00108-1

В первый том избранного вошли произведения, главенствующей темой в которых является — защита Отечества.

В романе «Завещаю тебе» и повестях «Вечный пропуск», «Знамя», «Прими нас, море» созданы интересные образы солдат, матросов, наделенных высоким чувством долга, войскового товарищества, интернационализма.

Издание рассчитано на массового читателя.

---

Сейчас ребята в армию приходят несравненно более развитые, образованные, иной с такой эрудицией, что в разговоре с ним ухо востро держи. А вот насчет умения решать самостоятельно… Такой, случается, мамин сын встретится, что с ним хоть плачь. И хуже всего, если у такого инфантильность помножена на высокое сознание своей интеллектуальности, переросшее в гонор.

И все же с теперешними легче. Общее развитие, оно много значит.

Только подумать, как давно я служу! Даже если считать со времени окончания войны… У тех солдат, что были тогда первогодками, сейчас уже сыновья в армии отслужили. Рождения сорок девятого года…

Сорок девятый… Теперь, многие годы спустя, я вспоминаю о нем, как об очень нелегком времени в своей работе. Как-то получалось тогда, что со мной, да и с другими политработниками, вновь назначенный командир полка, человек властолюбивый и ограниченный, для которого ничего не существовало, кроме службы, считался все менее и менее. Он не скрывал своего пренебрежительного отношения к нашей работе и любил повторять, что воспитывают до призыва, в школе и комсомоле, а в армии воспитывать уже поздно, в ней главное — жесткая, неумолимая требовательность к солдату. Нам наш командир старался отвести лишь роль культпросветчиков. Особенно страдал от всего этого наш замполит, человек до своего дела жадный, старавшийся вникнуть во все. Чувствовал себя очень стесненно и я, правда, не столько по своей основной должности, обязывавшей меня организовывать агитационную работу, сколько по должности партийной, — к тому времени я был секретарем полковой организации. Я очень огорчался тогда, что наш командир старается как бы и не замечать ее существования. Как-то однажды в откровенном разговоре я поделился своими горестями с Рязанцевым, с которым меня связывали по-прежнему самые хорошие отношения. Рязанцев тогда все еще оставался в дивизии начальником политотдела.

Говорили мы с глазу на глаз, и Александр Иванович, выслушав меня, оказал с ноткой грусти в голосе: «Да ведь так не только у вас в полку. Обстановка сейчас сложная, может быть, нам очень мало времени отпущено на мирную передышку. Надо всемерно, и быстрее, укреплять единоначалие, обеспечивать всю полноту власти командира. Это делается по всей армии. Но во всяком деле бывают свои издержки, большое дело — большие издержки. Перебираем мы немного. Единоначалие — это правильно. Но нельзя превращать его в единовластие. Хотим того или нет, а перестают иные командиры считаться с парторганизацией да, чего греха таить, и с политаппаратом. Верю, придет время, может быть скоро, — и партия положение выправит, не допустит перегиба. Дойдут сигналы до ЦК. Их уже немало. А пока — больше выдержки, терпения и такта. Работу-то партийную все равно вести надо. Обиды же наши пусть не будут нам плохими советчиками, пусть не ссорят нас с командирами. В конце концов командиры хотят того же, что и мы, — максимальной боеспособности. И в этом мы должны им помогать. А издержки и перехлесты, — вернулся Рязанцев к уже сказанному им, — издержки и перехлесты сейчас не только в сфере нашей работы. Закон истории и общества: в международных делах аукается — во внутренних откликается».

Видя, что мне не совсем понятен смысл его слов, Рязанцев пояснил: «На Западе, как знаете, поднимается волна антикоммунизма. Страшны мы очень стали империалистам после войны: ведь не ослабли, а силищу обрели, да такую, какой и сами в себе, наверно, не предполагали раньше: союзниками в Европе обросли, атомной бомбой обзавелись. Воздух сейчас в мире грозовой. Снова идея «превентивной» войны против коммунизма на повестке. И то, что у нас меры принимаются, чтобы на всякий возможный случай фронт и тыл были крепки, — правильно. А неправильно то, что, об этом заботясь, кое в чем меру теряем, и даже очень…»

Рязанцев при этом с грустной усмешкой сказал, что бдительность у некоторых из здорового чувства превратилось в болезненное, что в борьбе с ущербными настроениями, в борьбе с чуждой идеологией, в борьбе безусловно нужной, отдельные товарищи, действуя в общем-то из верных побуждений, проявляют, к сожалению, чрезмерную лихость. Рязанцев вспомнил об одном сверхстарательном начальнике солдатского клуба, который изъял из клубного имущества все патефонные пластинки с минорными мелодиями независимо от идейного содержания песен, — в крамольные у этого начальника попала даже сурковская «Землянка». Этот же начальничек в порядке борьбы с низкопоклонством распорядился снять со стены читального зала портреты Ньютона и Галилея, висевшие там среди портретов других светил науки, по той причине, что Ньютон и Галилей — иностранцы, и благо, шутил Рязанцев грустно, что не распорядился еще Маркса и Энгельса портреты убрать — тоже ведь были иностранные подданные. Все эти факты потом Рязанцев приводил в своем выступлении на дивизионной партийной конференции, критикуя перегибщиков. «Землянке», портретам Ньютона и Галилея были возвращены права гражданства.

Да, было, всякое было в те годы, когда служил я в мотострелковом полку в здешних же местах, в общем довольно неожиданно для себя оставшись после войны на военной службе. Бывало и очень трудно мне, малоопытному еще политработнику. Я очень благодарен Рязанцеву. Он помог мне своими советами, тем, что постоянно интересовался, как мне работается, бывая в нашем полку.

К слову сказать, это была не просто опека старшего над младшим. С Рязанцевым мы как-то постепенно довольно тесно сблизились. И даже стали дружны домами. Если мне случалось поехать по делам в город, где находились штаб и политотдел, я прихватывал иногда с собой Рину, и мы заглядывали к Рязанцевым, которые постоянно звали нас. Жена Рязанцева, Лидия Павловна, и Рина очень сдружились, особенно с той поры, как стало известно, что Рязанцевы ждут наследника или наследницу, — в таких случаях женщины всегда находят взаимный интерес. Рину эти приготовления по-особому волновали — ведь своего-то она уже не ждала.

Помнится, в это самое время я решил, не без воздействия Рязанцева, поступать в Военно-политическую академию, на бронетанковый факультет. Именно на бронетанковый, ведь служил-то я в мотострелковом полку. Танкистами я еще во время войны восхищался, как и всякий пехотинец; известно, от одного вида своих танков на поле боя на душе спокойнее. А тут сам, можно сказать, танкистом стал. И не только по эмблемам на погонах. Худо-бедно, а научился водить тридцатьчетверку, ту самую, какие нас в войну выручали не раз, и научился водить неплохо. Помню, какое упоение испытал я, когда впервые после многих занятий с инструкторами-танкистами нашего полка, моими же подопечными, сел на место механика-водителя и, взявшись за рычаги управления, сам повел машину. Казалось, я весь слился с нею, наполнился ее мощью… И до сих пор люблю иногда взяться за рычаги, рвануть вперед без дороги, напрямик по буграм, подминая кусты, расхлестывая в стороны воду из встретившегося на пути ручейка или речушки. Только теперь для меня такие удовольствия довольно опасны — тряхнет, а потом держись за сердце, принимай валидол. Нет, пожалуй, отъездился ты в танке, дорогой товарищ Сургин… А жаль. Очень даже жаль.

Рязанцев очень побуждал меня к тому, чтобы я поступил в академию. Говорил мне часто: «Служить вам, дорогой, коль к военной службе притерпелись и ее полюбили, как медному котелку, до полного пенсиона. А посему — надо настоящее военное образование приобрести. Учтите, что через несколько лет офицер с академическим значком в любой части будет не редкость, как теперь, а вы уже майор, и пока что — без оного». Рязанцев меня поторапливал: я был уже на рубеже того возраста, когда путь в академию автоматически перекрывается. Я начал готовиться к экзаменам.

Но тут случилось совсем непредвиденное.

Как сейчас, помню тот день. Зимой было, в пятидесятом году, незадолго до нашего праздника — Дня Советской Армии. Приехал к нам в полк по своим политотдельским делам Рязанцев. Я его сразу спросил: «Как там Лидия Павловна, еще не подарила вам к двадцать третьему солдата?» — «Как же! — просиял Рязанцев. — Сын! Три с половиной килограмма живого веса! В воскресенье забираю, из больницы. Приезжайте познакомиться». Когда дома я сказал об этом Рине, она сразу решила: «В воскресенье с утра едем, я с работы на несколько дней отпрошусь, Лиде на первых порах помочь».

Приехали, как условились, в воскресенье утром. Но Александра Ивановича не застали: он уже уехал в больницу, у соседей оставив ключ от квартиры для нас и записку, в которой просил ждать. Мы ждали, ждали… Начали беспокоиться: почему так долго не едут? Наконец решили, что Рина останется в квартире дожидаться родителей и новорожденного, а я съезжу на автобусе в больницу выяснить, почему они задерживаются. Но в тот самый момент, когда я собирался выйти из квартиры, зазвонил телефон — и все стало ясным.