Римма Коваленко - Конвейер

• Название: Конвейер
• Автор: Римма Коваленко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

С писательницей Риммой Коваленко читатель встречался на страницах журналов, знаком с ее сборником рассказов «Как было — не будет» и другими книгами.

«Конвейер» — новая книга писательницы. В нее входят три повести: «Рядовой Яковлев», «Родня», «Конвейер».

Все они написаны на неизменно волнующие автора морально-этические темы. Особенно близка Р. Коваленко судьба женщины, нашей современницы, детство и юность которой прошли в трудные годы Великой Отечественной войны.

---

— Очень приятно, — сказал, глядя на мастера, потом перевел взгляд на девицу. — Лучше поздно, чем никогда, — сказал, — вы ничем не отличились в работе, так что была без радости любовь, разлука будет без печали…

Он с удовольствием увидел, как округлились глаза у Татьяны Сергеевны. Не дав ей прийти в себя, спросил:

— Блоки без конденсаторов еще сколько дней будут стоять в три этажа у стены?

Но тут он поспешил. Именно этот вопрос встряхнул, привел в чувство Татьяну Сергеевну.

— Сейчас разговор не о конденсаторах, а о живых людях, — сказала она. — Я хочу, чтобы вы объяснили Лиле Караваевой и ее отцу, что они оба теряют вместе с нашим цехом.

И он объяснил.

— Татьяна Сергеевна, — сказал, — если вы думаете, что завод — это воспитательное заведение после яслей, детского сада и школы, то вы глубоко заблуждаетесь. Лиля Караваева — человек совершеннолетний, и если ей не дорого наше нелегкое дело, пусть катится на все четыре стороны.

И тогда девица, которую привели увещевать и воспитывать, открыла рот.

— И покачусь! — крикнула она. — А вы катите свой план! Хоть бы спросили, что за причина, почему я ухожу?

— Нету у тебя причины, — остановила ее Соловьева, — поэтому и пришли сюда.

— Нет причины?! — Валерий Петрович почувствовал, как волна негодования окутала его и подняла. — Так чем я обязан этому визиту? Какие слова должен здесь произносить? Для чего? Для галки в плане, что отпустили, поговорив? Почему я должен каждому дезертиру глядеть в глаза и помнить потом какое-то время его лицо? Это что, редкий случай? Чепе в нашей безоблачной жизни? Или на конвейере нет больше никаких проблем? Татьяна Сергеевна, я вас спрашиваю!

Отец Лили Караваевой бочком-бочком двинулся к двери, Лиля положила начальнику цеха на стол «бегунок». Он расписался, брезгливо отодвинул листок от себя и не поглядел ей вслед. Он надеялся, что и Соловьева скроется за той же дверью, но мастер прочно вросла в пол посреди кабинета, смотрела на него с каменным спокойствием, сложив руки на груди.

— Все объяснения в другой раз. — Он не глядел в ее сторону. — Обеденный перерыв заканчивается. Вы свободны.

— Нет уж, я скажу.

Татьяна Сергеевна говорила тихо. Никитин стиснул зубы, решил, что не будет перебивать. В такие именно минуты ощущаешь, что женщины на производстве — это не мужчины. Не сдержись с этой Соловьихой сейчас, так и она заявление об уходе на стол, а следом слезы, вопли, разбирательства.

— Я не буду говорить целиком о цехе. Только о конвейере. Вы не знаете, Валерий Петрович, что такое конвейер. Вы на нем никогда не работали. Так поверьте мне, что это и ясли, и детский сад, и школа.

Она говорила о том, что только на конвейере мальчишка в семнадцать лет может подружиться с тридцатилетним человеком, проникнуться к нему интересом и доверием. Нигде такой дружбы произойти не может, даже если они будут жить в одной квартире. Не только плечи здесь ощущают чужое тепло, не просто физически здесь люди рядом. Блок едет, собирается, и в это время собирается сам человек. Ни на одной парковой скамейке не вспыхивает такая любовь, как на конвейере, нигде человек так близко не сталкивается с чужой жизнью, как на конвейере.

— Я знаю, что полконвейера у меня мчится утром на работу, предвкушая встречу с людьми. Одна любовь свою безответную встретит, другая подруге новость несет, третья наряд свой новый торопится показать. И так далее, Валерий Петрович, и так далее.

Он не утонул в этом щедром потоке альтруизма. Можно и в трещине на стене угадать рисунок. У Соловьихи хватает воображения видеть этот рисунок. Чего так разошлась! Никто же не говорит: сворачивай свои таланты, но не надо отвлекаться от прямой задачи. Не за любовь и дружбу, не за обучение души зарплату все-таки получают!

— Она уволилась, чтобы зло совершить. Отец женился, а ее не спросил. Вот она и хочет своим эгоизмом все у них переиначить. Не надо было мне отца в цех приводить. Дрогнул он перед конвейером, пожалел дочку. И вы, Валерий Петрович, повели себя бездушно.

Кажется, она выговорилась, сказала все, что знала и хотела. А блокам, стоящим без электролитов в три этажа у стены в коридоре-переходнике, ни жарко ни холодно от таких речей.

— На меня, Татьяна Сергеевна, — сказал Никитин, поднимаясь из-за стола, — скоро в бухгалтерию исполнительный лист поступит. — Он с удовольствием увидел, что она силится понять и не понимает, о чем он говорит. — Четыре месяца за квартиру не плачу. Забываю. Не тем голова занята. Новый конвейер скоро государственная комиссия принимать будет.

Два года назад, когда дом ее гудел от гостей, а Лавр Прокофьевич, сотворивший невиданные студни, заливные и пироги, неслышно сидел на краешке стола, готовый вскочить, поменять посуду, добавить на стол еды, — именно в этот час, полный сердечного единения гостей и хозяев, Татьяна Сергеевна сказала своей самой близкой подруге:

— Надо, Наталья, что-то уже делать с собой. Надо учиться старости.

Наталья не обратила внимания на ее слова, не поняла их. А кругом то и дело напоминали: «Сорок пять — баба ягодка опять». За окном поблескивал голубой свет. Хозяйка родилась в конце января, в свой именинный Татьянин день. Всегда этот день бывал морозным, всегда радовал друзей Татьяны Сергеевны вкусной едой, радушием хозяев, шумным, веселым застольем. Среди ночи выкатывались на улицу, смеялись, пели, толкали зазевавшихся в снег. Блюстители порядка, поспешив на шум, отступали, как только различали в темноте их немолодые, возбужденные лица, вежливо просили: «И все-таки, товарищи, потише».

Ни в один из своих дней рождения Татьяна Сергеевна не грустила. Сегодня я, а завтра — они; все дружненько клубочек своих лет разматываем. И лишь сорокапятилетие вдруг ударило ее своей твердой, как зимнее яблочко, цифрой. Сорок пять — баба ягодка опять.

Почему опять? Никогда она не была ягодкой. Даже в молодости не была. Есть такие девчоночки: не толстые, а кругленькие — что личиком, что плечиком. И характеры у них кругленькие: добродушные, терпеливые, нетребовательные. Они потом меняются: подрастают, выравниваются, характер терпеливый теряют. Редко в старости узнаешь ту бывшую кругленькую и сияющую, как мытая репка, девчоночку.

Старится человек не только рядом с чьей-то молодостью, старится и сам с собой, ударившись о цифру своего возраста. Не кричи гости два года назад «сорок пять — баба ягодка опять», Татьяна Сергеевна еще бы побыла молодой. А тут они ее не выпустили. Какое уж тут «опять»! Оглянуться не успела, а уже все, приехала.

Она и сказала тогда Наталье, что все, кончилась жизнь без всякого понятия о возрасте, надо меняться, соответствовать прожитым годочкам. Наталью рассердили эти слова.

— Ты уж состаришься, как же! Твоя молодость в твоем здоровье и в отсутствии комплексов. Так что береги здоровье, — сказала Наталья. — Ты еще десять лет слово «старость» произносить не должна.

Татьяну Сергеевну насторожило «отсутствие комплексов». Как она понимала, эти комплексы должны быть у современного человека, если он не чурка с глазами. С чего это Наталья с ней так расправляется?

— Я с комплексами, Наташенька, еще с какими! — Получай, подруженька, из того же котла, тем же черпаком. — Из-за этих комплексов я молодость свою проглядела, но уж зато старость не упущу!

Круглое, разрумянившееся Натальино лицо вытянулось в грушу.

— Умолкни, Татьяна, ты пьяная, — сказала она, — наслушалась комплиментов, а они по ошибке тебе достались. Они все Лаврику причитаются за его кулинарные подвиги.

И все-таки любопытство взяло верх над Натальей.

— Неужели еще этого проходимца, Полундру свою, не выкинула из сердца?

Наталья специально сказала «свою», чтобы побольней было. «Полундра» — надо понимать, мужского рода. Наталья спросила и пожалела о своих словах: жалким и несчастным сделалось лицо именинницы.

— Я думала, Наталья, что ты подруга. Ты бы хоть день другой выбрала такое сказать.

— Ну и плюнь на мои слова, — дала задний ход Наталья. — Сказала и сказала. Неправду же сказала?

— Правду, — ответила Татьяна Сергеевна, — только не всякую правду можно в лицо лепить. Это моя правда. Тебя она не касалась и не касается. Ты как ее тогда коснулась, так все и поломала.

— Я?! — Наталья от возмущения всплеснула руками, схватила Татьяну Сергеевну за локоть, потащила на кухню. — Говори, да не заговаривайся. Такое обвинение хуже клеветы!

Разобраться им не дали. В кухне появился Лаврик, открыл холодильник, сел перед ним на корточки, стал доставать бутылки с минеральной водой.

— Таня, — сказал, — ты заверни Багдусарову домой пирогов. Он прямо стонет, что закусок нахватался, пирогам места нет.

— Багдасаряну, — поправила Наталья.

Только через день, в понедельник, подруги объяснились.