Ким Сен - В водовороте века. Мемуары. Том 2

• Название: В водовороте века. Мемуары. Том 2
• Автор: Ким Сен
• Издательство: Издательство литературы на иностранных языках
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993

Мемуары Великого Вождя товарища Ким Ир Сена «В водовороте века».

Они охватывают период деятельности Ким Ир Сена с 1912 по 1945 год, и считаются неоконченными.

Лично Ким Ир Сеном написаны тома с 1-го по 6-й, а остальные два составлены на основе черновиков, найденных после смерти и записей его разговоров.

ИЗДАТЕЛЬСТВО ЛИТЕРАТУРЫ НА ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКАХ

КОРЕЯ, ПХЕНЬЯН

1993

---

Итак я держу шаг в Сяошахэ.

В руке у меня пакетики с лекарствами, но на душе — тревожная мысль: что скажет мать при виде этих лекарств? Наверное, отругает, — что ты делаешь, все тебя занимает такое пустяковое дело?!

Но я думал, что она и обрадуется, если скажу: вот тебе, мама, лекарства, тебе их послал Чха Гван Су.

Давно, конечно, кончилась та мерка чумизы, что я принес когда-то, купив ее в Сяошахэ. А самой ей работать трудно, деньги взять неоткуда. Как она обзаводится дома хозяйством? Мать говорила: у живого человека, как говорится, во рту паутины не будет, не беспокойся о семье, даже думай, что на свете нет у тебя ни матери, ни братьев. Но человеку не легко так вести себя, как она говорит. Как же не думать о родителях, о братьях, о своей семье?..

Узелок был не тяжел, и я ускорил шаги. Чем ближе Сяошахэ, тем почему-то тяжелее ноги. Была, конечно, у меня тревога — не ухудшилась ли болезнь у матери? Но больше всего меня терзала мысль о том, что мы вернулись из Южной Маньчжурии, не договорившись о сотрудничестве с командующим Ряном. Узнает мать — будет очень сожалеть об этом. Когда я уходил в Южную Маньчжурию, она тяжело болела, но торопила меня уходить скорее. Так делала она, может быть, потому, что была безгранично горда и рада тому, что сын идет на сотрудничество с другом отца. Мать не хотела, чтобы молодые люди, ратуя лишь за какую-то концепцию, поворачивались спиной к старшему поколению участников движения за независимость.

Но самое главное — каково же состояние больной матери? При уходе в Южную Маньчжурию я видел, знал, что у нее желудок не принимал даже и не очень крутой, жидкий, как вода, отвар. Если не улеглась болезнь, то теперь она еще больше страдает в таком тяжелом состоянии. Не легко было предугадать, что сталось с ней.

И, убыстряя свои шаги, я не мог стряхнуть с себя терзающую меня тревогу.

Но вот, наконец, и деревня Туцидянь, и знакомый деревянный мостик. Проходя по нему, я все еще не высвободился от тревожной мысли.

Раньше всякий раз, когда ходил по этому мостику-жердочке, мать, странное дело, распахивала настежь дверь комнаты. Ей было свойственно такое особое ощущение, что слышит шаги сыновей — узнает, кто идет: сын старший или младший. Но в тот день, вопреки моему ожиданию, двери остались глухими, не подымался дымок из трубы, что раньше клубился при приготовлении ужина, не видно и младших братьев, которые, бывало, выходили из кухни с помойкой или за дровами.

И все сильнее чувствовалась тревога, все напряженней нервы. Казалось, вот-вот замерзнет кровь в сердце. Собравшись с силами, тяну к себе дверное кольцо. Едва успел отворить дверь, как чуть было не упал, не грохнулся всем телом на завалинке, — мамина постель пуста! «Опоздал!» — молнией пронеслось в голове. И вмиг, не знаю, откуда и взялся, молча схватил меня за плечи Чхоль Чжу.

— Почему так опоздал ты, брат? Зачем?

И он, дрожа всем телом, уткнулся мне в грудь своим, полным слез, лицом и громко зарыдал, как ребенок, всхлипывая.

Потом прилетел откуда-то стрелой и вцепился мне в левый бок второй брат Ен Чжу.

У меня из руки выпал узелок с лекарствами. Я крепко обнял обеими руками тяжко рыдающих братьев. Их горький плач и неутешные рыдания рассказали мне обо всем — не понадобилось и спрашивать о смерти матери.

Как же могла случиться такая беда, когда меня не было дома? Разве не была дана ей последняя минута материнского счастья, ей, которая вправе взирать в лицо сына в последнюю секунду своей жизни?! Ей, которая родилась в нужде и прожила бедной всю свою жизнь?! Ей, которая и перед смертью мужа кусала губы, глотая слезы, больше думая о горькой участи, о трагедии многострадальной своей Родины, чем о себе?! Ей, которая отдала всю свою жизнь, всю свою душу, все свои помыслы, всю энергию не ради себя, а на счастье других?!.

Так торопила она себя закрыть глаза оттого ли, что боялась, как бы не стала ее смерть грузом для сына-революционера? Да, она дни и ночи беспокоилась, как бы я, ее сын, пленясь личными интересами, не погубил великое дело, к которому призван.

Я, поглаживая дрожащей рукой тот дверной косяк, на который опиралась мать раньше, когда дала мне последнее наставление, думал: как я был бы счастлив, если бы еще хоть разок посмотрел в лицо живой матери у этой двери, пусть бы даже она ругала меня больше, чем тогда!

— Скажи, Чхоль Чжу, что сказала мать в последний раз?

Когда я так спросил, открылась калитка и вошла соседка Ким. Она ответила мне за него:

— Она мне сказала вот что… «Когда после моей смерти придет мой сын Сон Чжу, прошу заменить ему меня — так тепло, как я. Если он вернется, пока остались еще эти самураи, пока не стала свободной Корея, не раз решай ему переносить мою могилу. И нет, нет, не дай ему ступить через порог. Однако сынок мой, Сон Чжу, не вернется с полпути битвы. Я говорю так не потому, что слишком горжусь им». Вот так она сказала. И попросила меня открывать дверь. И потом до сумерек долго-долго смотрела вон туда, за мостик-жердочку…

Слова соседки слышались мне еле-еле, будто доносились откуда-то издали, с «небесного царства». Но я уловил каждое слово соседки, глубоко осмыслил горечь, всю вескость каждой ее фразы.

Все еще держа в объятиях братьев, я кинул взгляд в сторону того деревянного мостика.

Я силился представить себе мучительную тоску матери по сыну, горечь матери, не увидевшей любимого сына перед своим вечным сном. Не успел я и вообразить всего этого, как у меня вулканом вырвалось лихорадочное рыдание.

Долго плакал я. А поднимая голову, вижу — смотрят на меня повлажневшие глаза соседки Ким. Взгляд ее был такой нежный, такой глубокий, что я чуть было не принял его за взгляд моей любимой матери.

— Большое вам спасибо! От всей души благодарю за глубокую заботу о моей матери.

Так сказал я соседке, которая осталась последней спутницей моей матери. Я, весь сокрушенный горем, наконец нашел в себе силы.

А соседка рыдала еще горше.

— Не за что спасибо-то, — говорит она. — Извините, что я не часто бывала у больной. Мы плохо присматривали за ней. И никто ее не причесывал. Ваших братьев тоже не бывало дома — революционное дело у них. Однажды она попросила меня обстричь ей волосы, как мальчишке. Чешется, говорит… Она просила, а я не могла взять ножницы в руки. Какие у нее были славные волосы — такие длинные, опрятные! Не могу я, говорю. А больная так умоляет. Не будет чесаться голова, говорит, тогда я смогу лететь и на небо… Мне было жалко стричь эти волосы, но я была вынуждена это сделать…

Не докончив своего рассказа, соседка опять громко заплакала.

Лучше бы не слышать ее, думал я. Рассказ о печальной кончине матери словно в клочья разрывал все, что во мне. Мать всю свою жизнь делала, что могла, для детей, но ведь у сыновей, росших в ее объятиях, не было ли такой верности, что было у тех, кто находились у ее изголовья и причесывали ее перед приближавшейся смертью?!.

Раньше, когда я жил в Фусуне, видел, как один мальчишка, почти одинакового со мной возраста, носил на спине больную мать от Наньдяньцзы до улицы Сяонаньмынь. Мальчик весь вспотел и беспокойно искал врача. Тогда мы сказали, что он действительно верен родителям. Выслушав соседку Ким, почему-то мне вдруг вспомнился тот мальчик, который был весь в поту.

Если сравнить меня с тем мальчиком, то люди назвали бы меня неверным родителям сыном. И тогда мне нечем было бы оправдать себя. Спрашиваю себя: «Что ты делал для матери? Вот тебе уже за двадцать лет». Да, что я делал тогда для нее? Когда был еще маленьким, я, правда, предлагал матушке сидеть в комнате на теплом месте, обогревал своим дыханием холодную руку матери, когда она возвращалась от колодца. Утром пытался помогать ей, — давал корм курам, носил воду в бадейке из оцинкованного железа.

Но после того, как окунулся в революцию, почти ничего не сделал для матери. В древности мудрецы говорили: «Любовь вниз бывает, а любви кверху не бывает». Это изречение они сочиняли, возможно, имея в виду меня. Слово о том, что любви кверху не бывает, — поистине мудрое изречение. Мне ни разу не довелось слышать о таких детях, которые чтят и уважают своих родителей с такой верностью, что превышает родительскую любовь к детям.

— Чхоль Чжу, теперь скажи, что завещала вам мать? — опять спросил я его.

Думалось, что еще что-то завещала мать, покидая этот мир.

Он, утирая слезы тыльной стороной руки, говорит хриплым голосом:

— Мать сказала: «Помоги старшему брату хорошенько». И еще: «Могу и под землей спокойно уснуть, когда вы, сынки мои, хорошо поможете старшему брату и станете такими же революционерами, как ваш старший брат…»

Да, и в последнюю минуту своей жизни мать посвятила весь заряд своей духовной силы только одному — делу революции!

И я тут же с братьями пошел к могиле матери.

На бугорке, где одиноко стоит старый вяз, высовывался в углу маленький холмик могилы, покрытый дерном в виде узора арбузной корки.