М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

• Название: Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825
• Автор: М. Бойцов
• Издательство: Cовpеменник
• Жанр: История
• Год: 1991
• ISBN: 5-270-01369-Х

В сборник вошли первоисточники – мемуары, дневники, письма, материалы официальных расследований, относящиеся к событиям «эпохи дворцовых переворотов».

Перед читателем пройдут драматические эпизоды, начиная с интриг вокруг смерти Петра 1 и кончая убийством Павла I. Большинство материалов, включенных в книгу, не переиздавалось в годы Советской власти, некоторые – публикуются на русском языке впервые.

Составление, вступительная статья, комментарии М. А. Бойцова; 1991, художественное оформление С. Соколова.

---

В тот день как меня из Петербурга увезли, остались в покое мужа моего, где письма его лежали, два кошелька с червонцами, а на пр., было в них до 1 000, тако ж золотая табакерка с малыми бриллиантами: здесь отдали мы капитану табакерку с бриллиантами, Ее Величества портретом и одну с простыми камушками и бриллиантами, которые капитан с доктором Шмитом послал в Петербург: дочери моей алмазные вещи и Ея Величества портрет остались в Петербурге. И как я поехала, то говорила я фрейлине Буллеровой, чтоб она дочери моей алмазные вещи поберегла. Еще ж взяла я с собою 1 000 рублев, из оных Фульферат оставил нам 400, а достальные взял он с собою. Еще отдала я Фульферату красный ящичек, в котором было несколько кусков белого кружева, и три фантажа и венские вышитые платки в сундуке, где алмазные вещи лежали, многие ж новые кружева в вытяжном ящике.

Бенигна.

Роспись Петра Бирона в вещах, отобранных у него в Петербурге{68}

На другой день после нашего несчастия поутру пришел капитан Орлов, который был на карауле, и требовал от меня орденов, и по тому требованию отдал я ему орден Св. Андрея, а польского и дать было невозможно, для того что оный был у матери моей; и после того немного спустя требовал он от меня шпаг, и я ему отдал сперва мундирную мою шпагу, а после того две золотые, и еще малую брата моего, потом взял он два золотые кортика, две серебряные и напоследи одну золотую шаблю. Потом пришел Манштейн и спрашивал меня о моих пожитках, и я ему показал ореховый шкатул, окован зеленою медью английской работы, и говорил он мне, чтоб я его отомкнул, и, отомкнув, вынул он пожитки и при капитане Орлове приказал прапорщику от гренадерской роты Волкову сделать им опись, а мне только оставил золотые часы и кошелек, в котором, напр., было 147 золотых, тако ж имел я от отца моего серебряные столовые часы. После того как то все прошло, то печатал он шкатул своею печатью и отдал оный под караул; еще шкатул обит красною кожею, в котором было серебряных денег и других вещей, такожде печатали и под караул отдали. И как то все миновало, то взял он опись у прапорщика Волкова, которую Манштейн и капитан Орлов подписали. В прежнем покое был шкатул брата моего лакированный китайский, а что с ним сделано, того не ведаю; кроме ж того, было в покое моем ружье и проч. тому подобное, которые Орлов отдал в караульную избу. А как то все прошло, то пришел генерал Ушаков и объявил мне повеление Ея Императорского Высочества, чтоб мне ехать из Петербурга, потом пришел майор Чичерин и отобрал у меня все, что мне оставлено было.

Петр Бирон.

Э. Финч – лорду Гаррингтону{69}

С.-Петербург, 3 (14) января 1741 года

Здесь никто 8-го ноября, ложась в постель, не подозревал, что узнает при пробуждении 9-го. Насколько это верно, можете судить по тому, что пишу в следующих письмах и что не подлежит никакому сомнению: даже принц Брауншвейгский узнал о задуманном деле только в то время, когда фельдмаршал Миних уже получил последние распоряжения от великой княгини в Зимнем дворце и двинулся в Летний дворец для их выполнения. Могу, по собственному свидетельству адъютанта Манштейна, арестовавшего генерала Бирона, и по свидетельству другого офицера, который арестовал Бестужева, прибавить, что Бирон при аресте заметил: «Что-то скажет на это регент?» Бестужев же недоумевал – чем навлек на себя немилость регента. Три часа по препровождении герцога Курляндского в Зимний дворец князь Черкасский явился в кабинет, в то время собиравшийся в Летнем дворце, и, видя, что доступ в кабинет закрыт, отправился в апартаменты бывшего регента, пока его не остановила стража. Так мало он знал о случившемся три часа тому назад. Даже граф Остерман при первом известии от великой княгини почувствовал такие колики, что извинился в невозможности явиться к ней и прибыл ко двору, только когда за ним прислали вторично с известием об аресте регента. (…)

Постановление о Бироне{70}

1740, декабря в 30 день, ее императорское высочество, слушав рассуждения господ кабинетных министров, учиненного на предложенные пункты сего ж декабря 29 дня, изволила указать:

По 4-му. 1) о герцоге Курляндском с фамилиею: с сего времени называть его Бирингом[83], и о посылке их в Сибирь на Пелынь, и для отвозу их туда, о определении к ним от гвардии капитана, придав другого офицера и одно капральство солдат с унтер-офицерами, переменя тех, кои ныне при них на карауле обретаются, и о прочем изволила аппробовать.

2) Ныне послать на Пелынь особливого гвардии офицера, которого требовать от первого министра и генерал-фельдмаршала и кавалера графа фон Миниха; и при отправлении его в инструкции ему написать, чтоб прежде привоза туда оного Биринга для содержания его с фамилиею [зачеркнуто: и для караульных] близ того города Пелыни сделать по данному здесь рисунку нарочно хоромы, а вокруг, оных огородить острогом высокими и крепкими палисад [ами] из брусьев, которые проиглить, как водится, и дабы каждая того острога стена была по 100 сажен, а ворота одни; и по углам для караульных солдат сделать будки; а хоромы б были построены в средине оного острога, а для житья караульным офицерам и солдатам перед тем острогом у ворот построить особливые покои. (…)

Инструкция о строительстве острога в Пелыме{71}

Инструкция из кабинета его императорского величества подпоручику барону Шкоту.

Понеже по некотором немногом времени имеют быть отправлен из Санкт-Петербурха в Пелымь некоторый арестант с фамилиею его для содержания их в том городе под караулом, того ради ехать вам ныне в помянутый сибирский город Пелымь наперед с поспешением и чинить по нижеписанным пунктам:

1) По прибытии в тот город выбрать вам близ оного города удобное место и на нем для содержания помянутого арестанта с фамилиею построить нарочно особые хоромы и вокруг оных огородить острогом высокими и крепкими палисадами из брусьев, которые проиглить, как надлежит; а ворота сделать одни и перед тем острогом у ворот для караульных офицеров и солдат построить покои. А каким образом все то строение и острог строить, тому при сем дается вам рисунок.

2) Все оное строить вам с поспешением и стараться, чтоб всеконечно построено было прежде привозу туда помянутого арестанта с фамилиею.

3) К строению помянутых хором и острога сколько потребно будет мастеровых людей, денег, лесов и прочих материалов требовать вам от тамошнего городового воеводы, а чего иногда тамо сыскать невозможно, то требовать от тобольской губернской канцелярии; а чтоб по вашему требованию без всякого замедления исполняли, о том с вами ж посылаются ныне из Кабинета в помянутую губернскую канцелярию и в город Пелым к воеводе указы, с которых для вашего сведения даются вам копии.

4) При том строении как деньги, так и материалы употреблять вам с запискою и по окончании того строения оную записку отдать в тобольскую губернскую канцелярию, а самому возвратиться в Санкт-Петербурх и явиться в Кабинет его императорского величества с репортом. (…)

5) В бытность твою в пути и в вышеобъявленном городе Пелыме обид никому никаких не чинить и во всем поступать, как честному офицеру надлежит под опасением военного суда.

Подлинную подписали тако: Граф Миних. Андрей Остерман. Кн. Алексей Черкасский. Граф М. Головкин.

Января 4 дня 1741 года.

Такова инструкция оному подпоручику Шкоту, в которой при сем и расписка его значит по-немецки[84]: Second Lieutenant Jean A. F. Baron Scott.

Э. Финч – лорду Гаррингтону{72}

С.-Петербург, 3(14) марта 1741 года

Обстоятельство, о котором я должен был умолчать с прошлою почтой, касается Бестужева. Русские люди не могут примириться с мыслью, что его выделили из толпы лиц, участвовавших в установлении регентства герцога Курляндского, и возложили на него ответственность за дело, которое, по общему сознанию, он задумал не один, которого один не мог осуществить, точно так же как один не мог бы ему противиться. И его, как прочих русских вельмож и сановников, причастных делу, несло потоком власти герцога, сильного советом и поддержкой лица, готового теперь взвалить на Бестужева всю ответственность за мероприятия, в которых само оно принимало самое деятельное участие[85].

Тем не менее на прошлой неделе Бестужева привозили в тюрьму бывшего регента на очную с ним ставку в присутствии комиссаров, которые для этого тоже ездили в Шлиссельбург. Между ними находился знаменитый Яковлев, бывший секретарь кабинета, когда-то заключенный, битый кнутом и избежавший казни только потому, что регентство не просуществовало лишнюю неделю. При новом правительстве он восстановлен был в прежней должности, но вскоре опять устранен первым министром под предлогом позора, лежащего на нем вследствие телесного наказания, в действительности же потому, что фельдмаршал считал его своим врагом, человеком, слишком преданным графу Остерману. Это несомненно человек партии: решительный, предприимчивый, заявляющий прямо, что раз рисковал головою, то рискнет ею и другой раз, лишь бы узнать, кто в конце прошлого царствования присоветовал собирать подписи городов, приглашавших герцога Курляндского принять регентство и обещавших ему поддержку в случае, если бы царица перед смертью не поручила важных обязанностей регентства на время малолетня государя никому. Яковлев прибавляет, что добьется также показаний – когда, по чьему совету царица подписала документ, в силу которого герцог был признан регентом, так как Бестужев несомненно заявил, что подпись подложна и сделана не по его совету.