М. Бойцов - Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825

• Название: Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825
• Автор: М. Бойцов
• Издательство: Cовpеменник
• Жанр: История
• Год: 1991
• ISBN: 5-270-01369-Х

В сборник вошли первоисточники – мемуары, дневники, письма, материалы официальных расследований, относящиеся к событиям «эпохи дворцовых переворотов».

Перед читателем пройдут драматические эпизоды, начиная с интриг вокруг смерти Петра 1 и кончая убийством Павла I. Большинство материалов, включенных в книгу, не переиздавалось в годы Советской власти, некоторые – публикуются на русском языке впервые.

Составление, вступительная статья, комментарии М. А. Бойцова; 1991, художественное оформление С. Соколова.

---

Почему открываясь о том того ж июля 4-го числа часу в шестом после половины дня своему товарищу поручику Чекину, за довольное быть признали донесть господину действительному тайному советнику сенатору и кавалеру Никите Ивановичу Панину, в последование коего написав он, Власьев, о том Мировичеве к нему учиненном отзыве рапорт и запечатав оный, понес господину коменданту полковнику Бередникову для отправления в Царское Село пополуночи в первом часу с требованием оного об отсылке. Коим того ж часа послано было за канцеляристом Михайловым и, сделав свой куверт, отправил с сержантом Иштиряковым, повелевая караульному унтер-офицеру фурьеру Лебедеву, чтоб оного сержанта и канцеляриста с гребцами за крепость выпустить.

Причем в самое то время подпоручик Мирович с командою уже во фронт становился и оного сержанта отправлением удержал, а между тем как комендант, вышед из своих покоев, Мировичу нарекание о встревожении людей и заряжании ружей учинил, но им, Мировичем, арестован был, то он, капитан Власьев, выбежав из покоев комендантских, пробрався тесным проходом к своему посту по галерее, прибежав к команде своей, вниз на руки спустился в то время, когда уже пальба между обоих команд кончилась, и караульная команда, врознь рассыпавшись, к фронтовому месту разбежалась. И потому самым капитана засвидетельствованием комендант полковник Бередников ни малейшего о могущей опасности уведомления иметь не мог.

И хотя весьма невероятным быть казалось бы, чтоб такое важное и во исполнении своем весьма многих затруднений находящееся дело он, Мирович, действительно без всяких сообщников и заранее приуготовленных помощников предпринять, и в самом деле себя одного довольным к тому уж почитать и уповать мог бы, но легкомысленный и ни в чем основательный характер оного Мировича в совокупе с неограниченным в нем, действительно примеченным своелюбием, коим он столь же много, как бешеным за отказ на его прошении отмщением, так и предметом имевшего упования одним отважным поступком блистательную и его склонности прельщающую фортуну себе сделать наполненным состоял, всемерно вероятным быть представляет, что и заподлинно он, Мирович, все свое предприятие на одну отчаянную удачу полагал, но сие уважением следующих в деле ясно оказующихся обстоятельств еще больше тем подкрепляемо быть кажется, как: в[о] 1-х, что ежели б он действительно, окроме Апполона Ушакова, еще каких сообщников у себя имел, то когда уже при исследовании дел не токмо все обстоятельства его предприятия и самые те люди, кои токмо некоторого малого знания, и то околичным образом, в его предприятие возыметь могли, без изъятия открылись, сколь бы хитрым он, Мирович, и ни состоял, но в разные случаи с переменными оборотами предложенными допросами, каковы то и действительно ему учиняемы были, конечно, как бы нибудь, и хотя отдаленным образом, о тех его сообщниках открылось бы, коих он паче всего по учиненному своему плану в артиллерийском корпусе иметь бы мог. Но когда и самые те в разных состояниях и командах находящиеся люди, кои, как упомянуто, околичным образом, и то весьма мало, о его намерениях знать могли, открылися, кольми же паче действительно приуготовленные в том корпусе или инде известными не учинилися бы.

во 2-х, когда, как из вышепрописанного дела оказалося, он, Мирович, яко сочинитель от имени Ивана Антоновича с общего с Ушаковым согласия составленного манифеста, важные им и сообщником его Апполоном Ушаковым оказуемые в том случае услуги весьма уважал, но по смерти упомянутого своего товарища оный найденный у него манифест переписал и во оказании в сем предприятии Ивану Антоновичу важных услуг только себя одного упоминает, а буде б у него, Мировича, заподлинно еще другие сообщники иметься могли, то весьма вероятно состоит, что не упустил бы он, Мирович, и об них в том переписанном манифесте упоминать, как, во-первых, для отдавания им по заслугам их достойной чести и похвалы, так, во-вторых, и паче всего для толь наилучшего их в том опасном деле себя употреблении поощрения.

в 3-х, равномерно ж переписывал он, Мирович, после смерти упомянутого своего сообщника и товарища Ушакова обще с ним подписанного им, Мировичем, сочиненного письма к Ивану Антоновичу. В коем, как и в первом, в пользу оного им, Мировичем, чинимое отчаянное предприятие наиважнейшим образом к своей похвале представляет. Но, не имев уже другого себе товарища, а желая, однако, чрез подписку еще других тому своему письму и предприятию какого-нибудь больше важного вида дать, по подписке собственного своего имени упоминает своим же рукописанием унтер-офицеров и капралов. И хотя из сих последних, как то по делу оказывается, некоторые по подговору его, Мировича, и действительно ко исполнению его намерения склонились, но оная именам их отметка без ведома их и единственно по упомянутой причине чинена. Из чего не меньше ж явственно оказывается, ежели бы у него, Мировича, еще какие-нибудь знатнее оных капралов сообщники имелись, то всемерно лучше с ими, нежели с капралами наряду, в товариществе состоять желал бы, и никакой причины находить бы не мог об них умалчивать, яко же и они со своей стороны, ведая, что термин[171] ко исполнению намеренного предприятия настигши, свои подписки к его приобщить уже и сумнения большого возыметь не могли.

И потому уже и всемерно не иное заключить остается, как то, что он, Мирович, в отчаянном и совсем бешеном его предприятии, действительно ни сообщников, ни других мер, кроме того, как то и выше сего упомянуто оказалось, не имел.

Генерал-поручик Ганс Веймарн

Из записок Е. Р. Дашковой{124}

Я (…), жила в Гатчине до возвращения императрицы из ее путешествия в Ригу, в полном уединении, выезжая из дому только для прогулки в экипаже или верхом.

За несколько месяцев до этого генерал Панин был назначен сенатором и членом совета. Так как у него не было своего дома, а моя квартира была чрезвычайно поместительна, я предложила ему занять ее, не желая делать приемов, ни тратить много денег в отсутствие моего мужа, а сама переселилась с детьми во флигель, где была и баня, необходимая для детей.

Генерал Панин занимал мой дом до отъезда императрицы в Ригу, куда он ее сопровождал. В качестве сенатора он каждый день принимал большое количество просителей; наши входы и выходы были на противоположных концах дома; кроме того, прием дяди происходил, в весьма ранние часы, так что я никогда не видала его просителей, и не знала даже, кто они. В числе их, как оказалось впоследствии, был и Мирович, ставший знаменитым вследствие своего нелепого и преступного замысла вернуть престол Иоанну, заключенному в Шлиссельбургскую крепость. Это обстоятельство снова чуть не создало мне огорчения, возбудив подозрения, которых я решительно ничем не вызвала. Но моих принципов не понимали, а высокое положение при дворе неминуемо сопряжено с горестями и неприятностями. Я слишком много сделала для императрицы и во вред собственным интересам, чтобы не стать мишенью для злобы и клеветы. (…)

Однажды дядя сказал мне, что во время своего пребывания в Риге императрица получила письмо от Алексея Орлова, сообщавшее ей про заговор Мировича; это известие очень встревожило императрицу, и она передала письмо своему первому секретарю, Елагину; письмо содержало приписку, гласившую, что видели, как Мирович несколько раз рано утром бывал у меня в доме. Елагин стал уверять ее величество, что это, по всей вероятности, ошибка, так как вряд ли княгиня Дашкова, не принимавшая почти никого, допустила бы до себя никому не известного и, по-видимому, не совсем нормального человека. Елагин не удовольствовался этим честным и прямодушным поступком и прямо от императрицы пошел к генералу Панину и рассказал ему все. Тот уполномочил его передать императрице, что действительно Мирович бывал рано по утрам в моем доме, но он приходил к нему, Панину, по одному делу в Сенате. К тому же Панин вызывался, если императрица пожелает, сообщить сведения о Мировиче, который был адъютантом полка, состоявшего под командованием Панина в Семилетнюю войну. Елагин отправился к императрице и передал ей, что граф Панин может удовлетворить ее любопытство насчет Мировича.

Действительно, государыня послала за Паниным; он рассказал ей все, что знал, и если, с одной стороны, он уничтожил в ней всякое подозрение в моем сообществе с Мировичем, то, с другой, вряд ли доставил ей удовольствие, обрисовав ей портрет Мировича, составлявший точный снимок с Григория Орлова, самонадеянного вследствие своего невежества и предприимчивого вследствие того, что не умел измерить глубину и обширность замыслов, которые он думал легко исполнить с помощью своего скудного ума.

Меня это все повергло в печаль. Я увидела, что мой дом, или, скорей, дом графа Панина, был окружен шпионами Орловых; я жалела, что императрицу довели до того, что она подозревала даже лучших патриотов, а когда Мировича казнили, я радовалась тому, что никогда не видела его, так как это был первый человек, казненный смертью со дня моего рождения, и если бы я знала его лицо, может быть, оно преследовало бы меня во сне под свежим впечатлением казни.