Михаил Соколов - Искры

• Название: Искры
• Автор: Михаил Соколов
• Издательство: Ростовское областное книгоиздательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

---

— Да я шутейно сказала, бабушка.

— «Шутейно». Знаем, как вы шутейно сказываете с Яшкой, — внезапно перевела бабка разговор, косо глянув на внучку. — Смотрите, как бы судьба над вами не подшутила.

Алена насторожилась. Поднявшись, она бегло глянула в сухое, морщинистое лицо бабки, на белеющие из-под чепца волосы и, ничего не ответив, села за свою прялку.

Заметив, что внучка нахмурилась, бабка некоторое время пряла молча, потом примирительно заговорила все тем же немного грубоватым голосом:

— Все мы такими были. Норовились, как молодые кобылы, морды от суженого воротили, а век прожили — дай бог каждому так: сыты, пьяны, и завсегда копейка была в кармане.

Алена глубоко вздохнула. Она знала, что бабка говорит неправду, что жизнь ее была вовсе не так хороша. Почему же она не осуждает ее, не жалеет о своих молодых годах? «Значит, так заведено», — подумала Алена и сочувственно сказала:

— Эх, бабушка, бабушка! Не так говорите вы, как сердце велит. Сладкая, видать, жизнь ваша была, раз дедушку чужие люди под стенкой нашли, а вы и в могилу, должно, с прялкой уйдете. Вы ж сами говорили маме, что никогда дедушку не любили, проклинали его и даже в монастырь хотели уйти. А мне советуете жить, как жили сами. Какая у вас радость была в жизни? Никакой у вас не было радости.

Бабка не проронила ни единого слова. Только нить в руках ее все чаще путалась, да быстрее вращалась катушка, бегая по металлическому стержню и глухо урча.

Опять заскрипела прялка, часто, отрывисто, будто всхлипывая, и было в этом звуке что-то похожее на жалобный человеческий голос.

Через пять дней Нефед Мироныч привез бумагу от окружного атамана, в которой было сказано, что казак Яков Загорулькин освобожден от военной службы по состоянию здоровья.

Яшка обсудил с отцом денежные дела, и Нефед Мироныч не стал таить: в банке у него было тридцать тысяч рублей да десять в сундуке. Яшка попросил у него пока тысячу рублей и стал собираться в Александровск к купцам, с которыми он намеревался начать свое дело.

— Может, вдвоем съездить? Купцы — народ ушлый, надо ухо востро держать, — с готовностью предложил Нефед Мироныч свои услуги, но Яшка отказался от помощи и попросил только дать ему несколько адресов.

Алене Яшка сказал:

— Собирайся. Мне советчицей будешь в покупках.

Нефед Мироныч промолчал.

5

Игнат Сысоич и Марья обсуждали, что им делать и как жить дальше. Нежданный подарок Яшки вначале обрадовал их, но Игнат Сысоич передал свой разговор с Яшкой об Оксане, и все стало понятным.

— Про пожар ничего не говорил? — настороженно спросила Марья. — Я слыхала от баб, что добра погорело тысячи на две.

— А чего ему со мной про то говорить? Не пойманый — не вор. Так и это дело. И черт-те что он за парень, никак не пойму. Ты б слышала, как он о Нефеде да об Аленке с Левкой гутарил. Не поверишь! — И Игнат Сысоич рассказал, что говорил ему Яшка.

— Ох, сдается мне, этот Яшка наделает нам дела, Сысоич, — с беспокойством проговорила Марья. — Ты думаешь, он даром такую деньгу отвалил?

— Ну, давай я отнесу Нефеду. А то и на самом деле как бы они за шкуру не зашли, целковые его.

Долго обсуждали они, как быть, и все же решили оставить Яшкины деньги и пустить их в дело, чтобы не растратить по пустякам. А дело им нашлось быстро. Игнат Сысоич, потерявший веру в самого себя, а не только в других, не особенно большую надежду возлагал на Егора и его землю. Мало ли что может обещать человек, когда у него такое горе? А если и впрямь даст земли, то много ли можно посеять на трех десятинах, чтобы быть сытым и обутым-одетым! И он решил вложить Яшкины деньги в сапожное дело.

На другой день Игнат Сысоич поехал в станицу на базар, прикупил необходимого чеботарного инструмента к имевшемуся старому, раздобыл кожи и с увлечением принялся за прежнее, сапожное ремесло.

Глава пятая

1

Леон постепенно стал привыкать к новой своей жизни и забывать о хуторе. Пристрастившись к книжкам, он много читал, расспрашивал у Чургина о непонятном, и жизнь его потекла по-новому. И шахтеров он уже не считал последними людьми на свете и не чуждался их, а с дядей Василем у него завязалась такая дружба, что некоторые принимали его за сына старого крепильщика.

Целыми днями путешествуя с Леоном по штрекам и уступам, дядя Василь каждый раз находил для него что-нибудь новое, поучал, как в каком случае надо поступить, иногда припоминал какую-либо грустную историю, связанную с тем местом, где производились крепежные работы. И странно: начав о чем-нибудь, он никогда не доводил рассказ до конца, торопливо обрывал его, увлекая работой крепильщиков и незлобиво покрикивая на них. И было похоже, что он умышленно не договаривает, давая им самим осмыслить рассказанное.

Однажды дядя Василь рассказал о случае, когда сорвавшийся с верхних плит груженый вагончик настиг в уклоне шахтера и тому отрезало ногу. Леон мысленно представил себе несчастного, но дядя Василь тут же поспешил свести трагизм своего рассказа на нет.

— Ну, его, значится, ребята под руки берут: мол, помочь. А он в одну душу горланит: «Подай мой лапоть!» — и все тут. Это отрезанную-то ногу! Ну, что ты с ним будешь делать? Ребята думают: «На кой ляд тебе лапоть паршивый теперь?» А у него, оказывается, в лапте-то банк велся, золотой в онучах заделан был, пралич его расшиби насовсем.

И шахтеры смеялись.

— Ну и нашел? — спросил Леон.

— Чево? — непонимающе глянул на него дядя Василь, как будто и не он рассказывал.

— Да золотой?

— A-а. Где там? Шахтер кровью истек, а золотой побег к хозяину, — равнодушно ответил он и следом за этим пожурил Леона: — Чего ты режешь ее, такую худую? Поставим, а завтра народ придушит. Вон ту давай! — указал он на толстое бревно для штрековой стойки.

Так Леон и постигал работу. Днем ему рассказывал о ней дядя Василь, вечером — Чургин. Но Леон заметил: Чургин что-то особенно интересуется тем, как Леон понимает прочитанное в книгах. А однажды сказал:

— Вот что, брат: до сих пор ты читал романы по своему усмотрению. Это нужное дело, но этого мало. На тебе вот эту книгу, прочитай ее, а потом расскажешь, как ты ее понимаешь.

Лепи взял книгу и прочитал:

— «Войнич. Овод». Мне про оводов читать? Да я тебе и без книги расскажу про них, как они скотину мучают, — искренне сказал он, но Чургин настаивал на своем:

— Прочитай и расскажи. Срок — неделя. Осилишь?

Леон пожал плечами и ничего не ответил. На следующий день он пришел с работы угрюмый и заявил сестре:

— Больше я в шахту не полезу.

Варе не понравились слова Леона, и она решила поговорить с мужем; но едва Чургин возвратился с работы, как Леон сам обратился к нему:

— Переведи меня, Илюша, на другую работу, а то как бы я совсем не распрощался с могилой этой, с шахтой. — Он сидел на скамейке возле печки, насупив брови, чадя цыгаркой, и видно было, что он действительно недалек от исполнения своих слов.

Чургин посмотрел на него спокойными глазами:

— Рано ты, брат, прощаться собираешься.

Леону неловко стало за свою горячность, и он более спокойно сказал:

— Переведи меня на второй горизонт камеронщиком. Мне нравится работать возле машины.

— С этого бы и начал, — удовлетворенно сказал Чургин. — А крепильщика я из тебя и не думал делать. Я попросил дядю Василя заняться с тобой до поры, когда ты немного освоишься с шахтой. Вообще же ты будешь работать лебедчиком. Моя лебедка скоро начнет действовать.

Леон с радостью пошел на новое место. Чургин обстоятельно рассказал ему, как надо ухаживать за насосом, как он устроен, велел все это записать и поначалу сам наведывался к нему в камеронную раза два-три в день. И постепенно Леон освоился с новым делом. К этому времени работы на втором горизонте значительно продвинулись вперед. Управляющий шахтой инженер Стародуб точно выполнял свое обещание хозяину. Он часто сам спускался в шахту, то и дело вызывал Чургина и Петрухина, проверял ход работ, торопил. Но Чургин и без этого делал свое дело. В короткий срок был пройден квершлаг от первого горизонта, новый откаточный штрек, и зарубщики уже начали нарезать уступы. Быстро шло углубление ствола до второго горизонта, и лишь новый, второй ствол проходил медленно: песчаник уступал только динамиту.

Штейгер, каждый день выслушивая нелестные замечания Стародуба, обещал ускорить проходку ствола и сам с каждым днем свирепел все больше, вымещая злость на десятниках и рабочих.

Леон хорошо изучил второй горизонт. Ведя здесь с бригадой дяди Василя все крепежные работы, он знал тут каждый закоулок, привык ко всему и в камеронной обосновался, как у себя дома.

Камеронная, вырубленная в стене нового уклона, в двух саженях от первого откаточного штрека, была довольно просторна, кругом обшита вершковыми досками. Леон придал ей некоторый уют: в углу пристроил полочку, поставил на нее хуторское свое благословение — иконку Пантелеймона и подвесил перед ней чадящую черной гарью коптилку. Дядя Василь не понимал: то ли это сделано из религиозных чувств, то ли его ученик насмехается над святым угодником.