Роуз Тремейн - Музыка и тишина

• Название: Музыка и тишина
• Автор: Роуз Тремейн
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-647-Х

«Музыка и тишина» — один из самых известных романов современной английской писательницы Роуз Тремейн, чьи книги удостоены многочисленных литературных премий и переведены на 14 языков.

Роман-аллегория о поиске и обретении взаимной любви достойными её, несмотря на трудности и преграды на пути друг к другу.

Действие этой нежной и яростной истории, полной безутешного горя, страсти и музыки, разворачивается в Дании XVII века. Во дворец Росенборг прибывает из Англии молодой лютнист Питер Клэр, дабы радовать Его Величество своей искусной игрой на лютне в составе придворного оркестра. Обстоятельное описание будней королевских особ и их приближенных незаметно переходит в мир сказочных историй, где добро в конце концов побеждает зло, а влюбленные находя друг друга.

---

Магдалена прекрасно понимала, что происходит.

— Йоханн, — шептала она, — ты настоящий мужчина! Такой же мужественный, как твой сын…

И хотя Йоханн, услышав такие слова, бил ее по губам, она чувствовала, что это распаляет его и что, как в случае с дядей, которого она мучила рассказами о подвигах его сына, ей удастся вновь обрести власть над Йоханном Тилсеном, постоянно напоминая ему о том, что его сын с презрением отвернулся от молоденьких девушек имения Тилсенов, чтобы заниматься любовью с мачехой.

Когда Йоханн Тилсен, усталый и выдохшийся, уходил от нее, душу его переполняло отвращение к самому себе. Сгорбившись, как старик спускался он по лестнице. Иногда он запирал ее в комнате и забирал ключ с собой. В такие дни он желал ей смерти. Вскоре он стал думать, что Эмилия права и Магдалена действительно ведьма.

Если небо еще не потемнело, он седлал коня и, выезжая в лес или поля, возобновлял поиски тела Маркуса. Мысль, что оно лежит где-то там, ненайденное, скованное морозом, исклеванное воронами, причиняла ему такие муки, пробуждала в нем такое острое чувство собственной вины и одиночества, что, не вглядываясь в густой подлесок, он отдавался на волю коня и ехал, не замечая ни дороги, ни сгущающихся сумерек. В такие минуты часть его существа не хотела возвращаться домой и стремилась к одному — умереть, как Маркус, в некоем ином мире, в мире его собственных фантазий.

Следующим звеном в цепи перемен, произошедших в доме Тилсенов, стал ключ от чердака.

Однажды днем, когда Йоханн занимался поисками Маркуса, Магдалена позвала в свою спальню Вильхельма. Когда мальчик вошел, она кормила грудью малышку Уллу.

— Вильхельм, — сказала Магдалена, одаривая его сияющей улыбкой, которая по ночам снилась Ингмару. — Ты не боишься, что твой отец может отослать тебя в Копенгаген, как отослал Ингмара?

— Нет, — ответил Вильхельм.

— Нет. — Она улыбнулась. — Ты абсолютно прав, так как этого не случится, ведь арифметика здесь ни при чем. Потерю скольких сыновей может перенести отец?

Магдалена отняла Уллу от груди и положила ее рядом с собой на одеяло. Затем, не сводя глаз с Вильхельма, убрала большую, белую грудь под платье.

Она дала Вильхельму ключ от комнаты на чердаке и пять скиллингов, велела отнести ключ к деревенскому кузнецу, попросить его сделать точно такой же, а затем вернуться, положить новый ключ в сапог и не говорить об этом ни одной живой душе. Затем она попросила мальчика сесть рядом с ней и стала гладить его по волосам, не таким мягким и курчавым, как у Ингмара, но густым и упругим, как у отца.

— Такие прекрасные волосы, — сказала она. — Мне всегда казалось, что они очень хороши.

Вильхельм взял ключ. Ему шестнадцать лет, он на год младше Ингмара, который поверял брату самое сокровенное и однажды ночью подробно рассказал про свое посвящение, добавив, что ему тоже следует пойти к Магдалене, «потому что ей очень хочется, чтобы нас было двое или даже трое, и она сделает нас своими рабами». Он в точности выполнил наказ Магдалены. Спрятал сделанный кузнецом ключ и дождался, когда Йоханн снова запер Магдалену на чердаке и уехал.

Тогда Магдалена позвала его. Он достал из сапога ключ, поднялся на чердак и запер за собой дверь. Магдалена лежала на кровати, подняв юбки, чтобы над красными чулками виднелись несколько дюймов ее белого бедра. Она протянула к Вильхельму руку и попросила его не бояться.

Но Магдалена, в ненасытной жажде власти над семьей Тилсенов затеявшая опасную игру с Вильхельмом, теперь и сама в ночные часы, когда вокруг их одинокого дома завывает ветер, терзается страхами при мысли о том, что сделает Йоханн, если узнает о ее забавах — не сладостных и нежных, как с Ингмаром, но неистовых и уродливых. И все же, чем сильнее был ее ужас перед гневом Йоханна, тем изобретательнее она становилась в подчинении себе второго по старшинству пасынка.

Ну а Вильхельм… он постепенно свыкся с мыслью, что жизнь его обречена. Он писал старшему брату в Копенгаген: «Ингмар, помоги мне, я в смертельной опасности. Я делаю то, что делал ты, и не могу остановиться. Я хочу остановиться, но не могу, и я знаю, что если не излечусь от этой болезни, то умру и попаду в ад».

Комната насекомых

В Боллере Кирстен Мунк в конце января объявляет, что устала жить в темноте и что ей надоели вечные тени и оплывающие свечи. Она приказывает открыть ставни и раздернуть портьеры. Эмилии она говорит:

— Мы больше не можем жить взаперти. Если явится твой отец, нам придется спрятать Маркуса в подвале и дело с концом. И мы не посовестимся солгать Герру Тилсену, как он не посовестился солгать нам.

Маркус больше не спит на кроватке в комнате Эмилии. Ему отвели маленькую комнату, «достаточно удаленную» от покоев Кирстен, чтобы ей не слышать, как он плачет по ночам. Комната едва ли больше кладовки, вероятно, когда-то в ней гладили и хранили одежду. Ее стены увешаны прекрасными, но странными картинами. Никто не помнит ни имя художника, их написавшего, ни почему и когда они были заказаны. На них изображены яркие, фантастичные композиции из цветов и листьев, и среди листвы везде ползает, прыгает, летает великое множество насекомых размером гораздо крупнее, чем в жизни. Входя в комнату, почти слышишь жужжание пчел, гудение ос, стрекотанье крылышек стрекозы.

Впервые увидев этих существ, Маркус, казалось, забыл о горе, в которое его повергло то, что его кроватку вынесли из комнаты Эмилии, и с губ его сорвалось радостное бормотанье. Он подошел к одной стене и осторожно ощупал ее руками. Сперва его пальцы прошлись по контурам тельца иссиня-черного жука, ползущего по багряному листу, затем двинулись к моли, которую художник изобразил сидящей со сложенными крылышками на кочке мха и очень похожей на острие стрелы, затем к пчеле, летящей на фоне кусочка яркого неба.

Эмилия наблюдала за братом. У Маркуса всегда была такая особенность: некоторые вещи настолько поглощали его внимание, что он словно терялся в них, становился ими — водой в водопойном корыте, песней механической птицы, ужимками его котенка Отто, — и Эмилия сразу поняла, что для него эта комната — целое королевство, где его мысли будут бесконечно кружить и виться, переходя от открытия к открытию.

Передвигая пальцы от существа к существу, он начал тихо бормотать, с его губ лился поток тихих слов, слов, которые он по-прежнему отказывался произносить, если Эмилия пробовала заговорить с ним при посторонних, но которые всегда жили в нем.

— Жук, — говорил он, — на твоем красном листе синее тельце ярко-красный лист в лесу моль гораздо мягче сделана из пыли вы все останетесь со мной и не будете непослушными а когда придет ночь останетесь со мной и ты пчела желтая с черным останься но жужжи очень тихо когда госпожа спит…

Он захотел, чтобы его кровать поставили у стены, поближе к жуку, моли и пчеле и недалеко от стрекоз, до которых ему было не дотянуться, даже если встать на цыпочки. Разговор, который Маркус, едва войдя в комнату, завел с насекомыми, все продолжался и продолжался. Просыпаясь, он сразу же возвращался к нему, засыпая, еще что-то бормотал им при свете свечи. Он говорил им, куда лететь и где прятаться, кого жалить и как отыскивать в небе гонцов. Он просил их спрыгнуть на него со стены, чтобы они могли согреться в его руке или свить гнездо в его волосах. Он считал их: один два три четыре пять шесть семь пауков одна две три четыре пять шесть семь восемь девять десять одиннадцать божьих коровок один муравей совсем один.

Однажды вечером Эмилия сказала Кирстен:

— Я использую насекомых на картинах, чтобы научить Маркуса арифметике, и мы вместе будем сочинять про них разные истории, это поможет ему запомнить новые слова и получить новые представления о мире, а еще мы будем рисовать углем…

Кирстен не скрывает раздражения.

— Эмилия, — обрывает она девушку, — тебе известно, что Маркус ребенок простодушный и отсталый в развитии и что таких детей лучше оставить наедине с собой в их собственном мире. Из него все равно ничего не получится.

— Маркус простодушен, — сказала Эмилия, — только потому, что кроме меня его никто никогда не постарался понять, но почему он должен оставаться таким на всю жизнь?

— Потому что он так устроен.

— Но если я начну его учить, разве он не может измениться?

— Думаю, это маловероятно.

— И тем не менее я должна попробовать…

— А когда, позволь спросить, намерена ты предаваться этому учительскому безумию? Разве у тебя есть время, кроме того, которое, как моя единственная женщина, ты по долгу службы обязана уделять мне?

Кирстен стала метаться по комнате, и каждая ее вена, начиная от голубых венок изящных ног, пульсировала от гнева.

Эмилия уже достаточно хорошо знала Кирстен, чтобы узнавать видимые признаки раздражения: раздувающиеся ноздри, необычный блеск в глазах, движения рук, похожие на жесты акробата или танцора. Она спокойно посмотрела на Кирстен и ответила: