Роуз Тремейн - Музыка и тишина

• Название: Музыка и тишина
• Автор: Роуз Тремейн
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94278-647-Х

«Музыка и тишина» — один из самых известных романов современной английской писательницы Роуз Тремейн, чьи книги удостоены многочисленных литературных премий и переведены на 14 языков.

Роман-аллегория о поиске и обретении взаимной любви достойными её, несмотря на трудности и преграды на пути друг к другу.

Действие этой нежной и яростной истории, полной безутешного горя, страсти и музыки, разворачивается в Дании XVII века. Во дворец Росенборг прибывает из Англии молодой лютнист Питер Клэр, дабы радовать Его Величество своей искусной игрой на лютне в составе придворного оркестра. Обстоятельное описание будней королевских особ и их приближенных незаметно переходит в мир сказочных историй, где добро в конце концов побеждает зло, а влюбленные находя друг друга.

---

Я рассказала моему Мужу о рождении Доротеи — «Вашего прелестного ребенка» — и спросила его, какие еще имена он хотел бы ей дать. Я притворилась, что у нее темные волосы. Я сказала, что у нее плач как у «кроткой горлицы» и что она будет похожа на него, когда вырастет.

В промежутках между этой ложью я молила его прислать мне немного Денег для ухода за Доротеей (возможно, с Деньгами мне удастся прийти к соглашению с Королем Густавом?), а также отправить мне, о чем я уже просила, моих Рабов Самуила и Эммануила.

В развлечениях с этими Черными мальчиками моя единственная надежда сохранить Рассудок. После рождения Доротеи я все еще ужасно Толстая, и толщина вызывает у меня отвращение; эта Упрямая штука отказывается оставить меня, отчего моя некогда красивая плоть начинает складками свисать к земле. Но что до этого, то я считаю, что Рабам не пристало высказывать критические замечания относительно тела их Госпожи и даже вообще замечать такие вещи, как Отвислости. Они должны исполнять мои приказания, и все. С ними я буду иметь некоторое Удовольствие, и, возможно, в целом дела мои немного поправятся.

А если не поправятся и меня Обвинят в Государственной Измене и до конца дней моих бросят в Тюрьму, то у Аптекаря моей Матери я купила — страшно дорого за него заплатив — небольшой горшочек Яда.

Это белая пыль.

Я показываю его Эмилии. Я говорю, что это мой Флакон Смерти.

Она во все глаза смотрит на него, потом на меня, потом снова на него.

— Мадам, — говорит она, — мы умрем?

Я глажу ее по волосам.

— Эмилия, — говорю я, — я не Клеопатра в ее Надгробном памятнике, которая приказывает своим Женщинам поднести к груди гадюку. Если когда-нибудь придется ею воспользоваться, то лишь мне одной, и не будь настолько глупа, чтобы думать иначе.

И я вижу, как из глаз Эмилии скатывается одинокая слеза. Я знаю, что падает она не только из-за мысли о моей смерти, но и потому, что Эмилия полагает, будто Питер Клэр предал ее, и я на какой-то миг раскаиваюсь в том, что украла у нее письмо, поскольку вижу, что она страдает, что она худеет, ее прежде блестящие волосы становятся тусклыми, а щеки бесцветными.

Но я не могу отдать ей письмо. Более того, если придет еще одно, то мне придется перехватить и его. Мне жаль, что она так страдает, но я уверена, что ее Муки ничто в сравнении с моими, и я, право же, могу лишь следовать своему плану и не поддаваться на Сентиментальные Чувства. Потому что Эмилия — мое единственное Утешение, и если она покинет меня, то я просто не буду знать, что мне делать.

— Эмилия, — говорю я, — ты должна забыть своего Музыканта, и я скажу тебе почему. — Затем я иду в свой будуар и наконец приношу предложения, что я выписала из письма, которое нашла в комнате Питера Клэра. Я даю ей Бумагу, и она читает.

Она не двигается, не поднимает глаз, но продолжает стоя читать, словно в Бумаге много тысяч слов и она не может дойти до конца, но должна читать дальше и дальше, пока за окном не стемнеет и не закричат совы. Поэтому я протягиваю руку, забираю у нее листок, а она неподвижно стоит на том же месте, будто ее Заколдовали.

Я роняю Бумагу на пол. Подхожу к Эмилии и пытаюсь обнять ее, чтобы утешить, как она утешает меня, но она стоит в моих объятиях точно каменная, затем молча отворачивается, и я слышу ее шаги вверх по лестнице.

Некоторое время я жду.

Затем подхожу к ее комнате и стучу в дверь, словно она моя госпожа, а я ее Женщина.

Она предлагает мне войти, и я вижу, что она сидит у окна, держа на коленях свою курицу Герду. Эмилия гладит курицу, и единственное, что нарушает в комнате тишину, это звук, который издает курица, глухой, воркующий, немного похожий на мурлыканье кошки.

— Эмилия, — говорю я. — Все мужчины лгуны. Я не знаю ни одного — в том числе и Отто, обещавшего мне больше, чем мог дать, — кто не был бы Изменником. Подумай хотя бы о том, как относился к тебе твой Отец и какому жестокому обращению подвергал меня Король. Итак, мы будем жить без них! Будем тем, что мы есть сейчас. Домом Женщин. Отныне ни один мужчина не переступит через наш порог. И я заявляю, что мы будем счастливее, чем когда бы то ни было прежде.

Она не отвечает.

Я наливаю в стакан немного настойки и подаю ей, но она отталкивает его.

Я молча жду, курица продолжает издавать свои звуки, а Эмилия гладит ее по голове и спине. Мне приходит на ум, что прежде я никогда не сидела в комнате с закрытым ртом, слушая куриное бормотанье, и я прикрываю рот, чтобы со мной не случился приступ Смеха.

Затем Эмилия наконец говорит:

— Я постараюсь все забыть. Единственный, кого я отказываюсь забывать, это Маркус. Когда мы снова поедем в Архус?

Я сама выпиваю настойку. При мысли о еще одной поездке в ледяной карете у меня начинается морская болезнь. Я наливаю себе еще немного настойки и залпом глотаю ее. Потом я обещаю Эмилии, что мы поедем в Архус разыскивать Герра Хааса перед Рождеством.

— Мы вызволим Маркуса, — говорю я, — и он будет единственным мужчиной в нашем доме.

Среди всех этих грустных вещей по крайней мере одна доставляет мне некоторое Развлечение. Женщина моей матери Вибеке, моя бывшая Женщина Торса, стала появляться за столом и в другое время дня, вырядившись в Дорогие Платья, словно Королева Дании.

Эти платья ей очень узки, ведь, по правде говоря, она такая же толстая, как я, поскольку ей с трудом удается обуздывать свое обжорство в течение одной недели из семи. Но я вижу, что из-за всех этих оборок, бантов, жестких нижних юбок и бархатных вставок она считает себя женщиной Исключительной красоты. Можно подумать, она полагает, что платья облагородят ее Крестьянское лицо. Это доставляет мне некоторую Радость и заставляет ненадолго — пока я смотрю, как Вибеке расхаживает с важным видом, что твоя Царица Всея Руси, — позабыть мои великие горести и страхи.

— Вибеке, — говорю я ей однажды за ужином, когда она восседает за столом в платье из золотой парчи, — каким волшебством заполучила ты все эти необыкновенные новые Творения?

Она бросает торопливый взгляд на мою Мать.

— У Вибеке было совсем немного платьев, — говорит та. — Поэтому я распорядилась сшить несколько новых. — Затем она отводит глаза в сторону, будто ее смущает некий План, о котором я не должна догадаться.

— Какая щедрость с твоей стороны, — восклицаю я. — Должно быть, эти платья обошлись тебе очень дорого, и оттого тем более досадно, что они малы по меньшей мере на один размер.

На лицах моей матери и Вибеке я вижу боль, и Страдание, которое они безуспешно попытались скрыть, доставляет моему Сердцу несколько часов неожиданной Радости.

О том, что реально

Серебряными и золотыми далерами, отчеканенными из расплавленной посуды, Король Кристиан смог расплатиться за окончание строительства и оснастку трех китобойных судов. Он говорит себе, что, когда найдут этих гигантов глубин, фортуна повернется лицом к Дании.

Сосчитав и пересчитав монеты, он отправляет некоторую сумму в Исфосс проповеднику Мартину Мёллеру и извещает его о том, что «в будущем году прибудет новая группа мастеров, обладающих большими знаниями, нежели те, что прибыли с нами раньше, копи снова откроются и серебро наконец поднимут на-горá».

На сей раз Король доверит эту работу русским подрывникам. Он понимает, что датчане, которых он называл гениями копей, погибли из-за того, что их гения оказалось недостаточно для решения возложенной на них задачи. Теперь его канцлер говорит ему, что «секрет серебра постигли» только в России. Постигли потому, что того желали поколения царей, они создали из серебра купола соборов, шпили и целые комнаты. Из серебряных нитей для них ткали платья и кафтаны. Они живут в посеребренном мире. Вблизи от Бога, с серебром связаны все их надежды.

Поэтому от самых Саянских гор люди на санях и на лыжах преодолевают тысячи миль пути, чтобы с наступлением весны прибыть в Данию. И когда вновь потекут воды Исфосса, их доставят в Нумедал, где их знания вернут копям жизнь.

Мартину Мёллеру Король пишет:

Остается только решить вопрос языка. Если лично Вы из преданности к Вашим людям и ко мне, Вашему Королю, изыщете какой-нибудь способ выучить русский язык, то, когда прибудут русские работники — если их не унесут в небо студеные ветры или не погребут заживо снежные лавины, — будете переводить то, что они говорят, и отдавать приказания шахтерам, которых можно нанять в Ваших краях. Тем самым Вы заслужите мою вечную благодарность.

Но, несмотря на то, что в королевской сокровищнице надежно заперта изрядная сумма в далерах, что планы, связанные с китобойным промыслом и новыми серебряными копями, медленно осуществляются. Король Кристиан часто думает о том, что денег ему не хватает, и не может отделаться от мысли, что в Кронборге под Парадными комнатами его матери скрыты столь огромные сокровища, что, если бы ему удалось до них добраться, он одним махом освободился бы от тяготящего его ярма бедности.