Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

• Название: Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
• Автор: Эрнст Юнгер
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-93615-022-0

«Издав нынешний том сочинений Эрнста Юнгера, издатели серии «Дневники XX века» выполнили свое обещание представить отечественному читателю уникальный памятник художественного творчества и мысли европейской культуры, какими являются, по общей оценке, собрание дневников и созданные на их основе литературные произведения этого замечательного немецкого писателя.»

---

Я: Значит, будущее будет ужасным.

На полу лежали бледные, напоминающие по форме дольку месяца рыбы, одной из которых я просунул палец в глотку, чтобы нащупать железы, похожие на бугорки.

Кирххорст, 9 мая 1942

На болоте. Я слушал кукушку, лесную пророчицу, впервые имея при себе деньги в избытке. Запас же ветчины не только почат, но и давно уничтожен, — таково положение дел в этом году.

Принимал солнечные ванны на торфянике. Цвет старых, взрезанных лопатой стенок торфяной ямы восходит от жирного черного к мягкому золотисто-коричневому. Вплотную к водяному зеркалу протянулась лента мха, выше — росянка, словно красное шитье. Все это располагается красиво и целесообразно. Мысль: это только один из бесчисленных аспектов, всего лишь кусок гармонии мира. Через творение познаем мы созидающую силу.

Как весело шагать по влажному, отсвечивающему красным торфу. Идешь по пластам, наполненным чистой энергией жизни, более ценной, чем золото. Болото — это прастрана, хранящая как здоровье, так и свободу: как замечательно я ощущал все это в глухих углах северной пустыни!

В почте письмо от Валентинера, где он сообщает, что Галлимар печатает второе издание «Falaises de Marbre». Далее он сообщает о посещении outcast of the islands на набережной Вольтера.

Чтение: маленькие рассказы Толстого. Среди них — «Записки маркёра». Ход рассказчика очень хорош: благородная, в сущности, жизнь, захваченная низменной страстью, отражается и наблюдается в дневнике слуги, точно в дешевом зеркале. В этих эскападах угадывается трагическая и своеобразная картина.

К сожалению, я не нашел в этом издании моей любимой вещи — «Смерти Ивана Ильича».

Кирххорст, 12 мая 1942

Поездка к парикмахеру. Там разговор о русских пленных, присылаемых из лагерей на работу.

— Сволочи они все. Отнимают пищу у собак.

Записано дословно.

Кирххорст, 17 мая 1942

Фрау Луков принесла письмо от Грюнингера, где он сетует, что развалился «круглый стол короля Артура» в «Георге V». Далее обычные каприччос.

После того как отбили атаку русского отряда, солдаты обнаружили среди мертвых труп семнадцатилетней девушки, фанатично сражавшейся во время боя. Никто не мог сказать, как это произошло, но на следующий день тело лежало в снегу обнаженным, и так как зима — блестящий скульптор, сохраняющий недвижно живые формы, команда еще долго могла любоваться прекрасным телом. Когда позднее опорный пункт снова был отнят, добровольцы просились в патруль, чтобы таким образом снова взглянуть на чудесную статую.

Приближается прощание с Кирххорстом. Я уже привык к своему дому и кабинету, к саду, гряды которого оставляю хорошо ухоженными. Перпетуя считает, что осенью я снова войду в этот пасторский дом. Посмотрим. Как охотно бы я жил, постепенно старясь здесь, возле нее! Также велика тоска по работе.

Впрочем, она нашла слова и по поводу странных отношений между мной и лемурами. Она сказала, что я «в другом потоке».

Кирххорст, 18 мая 1942

Астор, пес, с которым я так плохо обращался, потому что он бегал по грядкам. И вот он подходит, виляя хвостом, пока я сижу под старыми буками, и глядит на меня без упрека, скорее вопросительно, задумчиво: «Зачем ты так?» И точно эхо отдается у меня внутри: «Да, зачем я так?»

Чтение: Джеймс Райли «Le Naufrage du Brigantin Américain Le Commerce»,[55] изданная у Ле Нормана, Париж, 1818 г. Потерпевшие кораблекрушение, частично убитые, частью же раздетые донага озверевшими кочевниками, гнавшими их в ужасных страданиях через мавританские пустыни, где встают вымершие, добела прокаленные солнцем города, еще помнящие лицо эмира Мусы; еще виднеется впереди брешь в стене и брошенные перед ней осадные машины, точно щипцы для устриц рядом с полной тарелкой. Встреча, достойная пера По, происходит на гладкой поверхности скалы, вырастающей из моря до облаков. В ней вырублена тропинка в ладонь шириной, и, прежде чем ступить на ужасный путь, кричат с вышки на скале, чтобы убедиться, что никто не движется навстречу. Как это случилось с маленьким караваном евреев, еще до наступления темноты стремящихся добраться до привала; судьбе было угодно, чтобы в это же время отряд мавров, считавших путь свободным, шел им навстречу. Они встретились над самой серединой ужасной пропасти, где нельзя было разойтись. После долгих напрасных пререканий они ринулись друг на друга, и каждый падающий хватался за того, кто его сталкивал.

Твердость, да и вся судьба Райли доказывают силу, которой обладает рациональная вера сама по себе. Посреди ужасных страданий эта вера ведет к Богу, как действенная система кривых задуманной свыше математики. Для такого интеллектуала, как Райли, Бог есть высший, существующий внутри космоса интеллект. Человек находит себе подтверждение тем сильнее, чем логичнее он мыслит. Это напоминает «самые надежные батальоны» старого Фрица.[56]

Париж, 20 мая 1942

В одиннадцать часов Шольц забрал меня на машине на обратном пути в Париж. Перпетуя махала мне вслед в темноту, описывая светящиеся круги карманным фонариком.

В поездке чтение «Панамского канала», затем описание жизни берлинского энтомолога Крааца и наконец собрание античных писем, из которого мне больше всего нравятся письма Плиния. Бросая беглый взгляд по сторонам, я старался ухватить всяческие приемы в обработке полей и садов, годные для применения в Кирххорсте.

В Париже, хоть я и прибыл с опозданием, меня встретили Рем и Валентинер. С Валентинером я еще пошел в его студию, чтобы за чашкой чая бросить взгляд на старые крыши, отсвечивающие после грозы влажным глянцем.

Париж, 21 мая 1942

Среди почты, обнаруженной здесь, письмо от Грюнингера с новыми каприччос. Читая послания, я снова размышлял об этом человеке и его умении планомерно разворачивать силы. Подобные типы, вероятно, еще неизвестны другим народам, хотя уже предугаданы Достоевским. Ведь большевизм, судя по наиболее сильным фигурам его романа, оборачивается ничтожеством.

Очевидно, что только такие натуры, ощущающие власть как основу, на которой зиждется мир, и «приходящие сверху», способны грудью встретить ужасный бунт черни, опустошающий мир. Они как змеи замешиваются в скопище крыс, жаждущих изгрызть все. К жутким празднествам лемуров, наводящих ужас на мир, они приближаются спокойно, сохраняя люциферовскую ясность, и входят в игру там, где другие отступают. Они дружат с музами, как это было у Суллы. Это субстанция, прозреваемая Петром Степановичем в Ставрогине.

Со своей тайной борьбой за власть Грюнингер был тем, кто если не помешал, то хоть на год отодвинул попытки Кньеболо учредить здесь свои органы. Такие натуры проигрывают, как Ставрогин, потому что разложение коснулось даже и той малой части руководящего состава, что был бы способен поставить заслон этим операциям, — в данном случае генералитета.

Париж, 22 мая 1942

Днем у Плона на рю Гарансьер, в обществе Пупе, которого я нашел в угнетенном состоянии. Он назвал лучшим, из когда-либо прочитанных им, посвящение на книге: «Виктору Гюго, Шарль Бодлер». Разумеется, не нужны ухищрения, чтобы выявить суть предмета. Сделать себе имя — это и значит сообщить ему субстанцию, придающую каждой букве высшую весомость.

То же справедливо и по отношению к языку вообще. «Больше света», — может сказать каждый, но лишь в устах Гёте проявилась сверхзначимость, таящаяся в паре слов. Так поэт наделяет нас дарами языка, как священник вином, — целокупно всех.

Вечером в «Рафаэле», крепкий грог заодно с чтением «Routes et Jardins».[57] Я нахожу, что в переводе Беца текст несколько стерся, но читается бегло.

Париж, 23 мая 1942

При всех сложностях моих отношений с другими армейскими чинами, особенно в «Мажестик», чувство подсказывает мне: ты здесь не напрасно; судьба еще развяжет узлы, которые затянула, сохраняй спокойствие. Гляди на проблемы, как на чертежи.

Позже эти мысли кажутся мне почти недопустимыми. Правда, вопреки страшным снам веришь, что бодрствование развеет их как дым, — но ведь днем эти игры плохо различимы. Они требуют серьезного отношения, иначе дети отыграют все орехи. С грехом пополам участвуешь в общей дремоте.

Когда-нибудь нас так же будет удивлять, что живые не видят нас, как сегодня удивляет то, что из царства духов к нам не проникает ни проблеска. Быть может, эти явления соседствуют друг с другом, точно слепая и блестящая сторона зеркала, для них требуется разная оптика. Придет день, зеркало перевернут и завесят крепом его серебряный глянец. Наступит ночь, которую мы нашими ночами можем ощущать лишь оттор-женно.

Днем на набережной Вольтера. Взгляд на старые крыши чудесно умиротворяет душу. Здесь она пребывает вдали от распадающегося времени. Кроме Валентинера, я встретил еще Ранцау, Мадлен Будо-Ламот, Жана Кокто и актера Маре.