Леонид Жуховицкий - Банан за чуткость

• Название: Банан за чуткость
• Автор: Леонид Жуховицкий
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Публицистика
• Год: 1977

Эта книга — сплав прозы и публицистики, разговор с молодым читателем об острых, спорных проблемах жизни: о романтике и деньгах, о подвиге и хулиганстве, о доброте и равнодушии, о верных друзьях, о любви. Некоторые очерки — своего рода ответы на письма читателей. Их цель — не дать рецепт поведения, а вызвать читателей на размышление, «высечь мыслью ответную мысль».

---

Дантес, застреливший гения, гением не стал — так и доживал ничтожеством. В жизни его после дуэли прибавилось только одно — брезгливое отношение окружающих.

Наверно, римские инквизиторы радовались, заставив великого Галилея отречься от истины, — приятно поставить на колени крупнейшего ученого эпохи. Но человеческое презрение пало не на него, а на них.

Со вкусом описанная тобой история в электричке не имеет прямого отношения ни к подворотням, ни к гитарам, ни к длинным волосам. Она имеет отношение к хулиганству.

Видимо, ты этого не сознаешь. Но, к сожалению, это так.

Не знаю, в чем конкретно выражался «урок джентльменства», да это и неважно. Ведь самое отвратительное в хулиганстве не пьянка, не мат и не битье витрин.

Самое отвратительное — унижение человека. А какие средства при этом применяются — кулак, нож или просто угроза, вопрос технический. Хулиганство — своего рода бытовой фашизм. Не случайно фашизм политический так тесно переплетался с фашизмом бытовым, так рьяно изучал и осваивал его методы. Главари гитлеровских штурмовых отрядов не только охотно вовлекали в свои ряды «героев» улицы и рынка, но и идейных «мальчиков» из пристойных семейств непременно пропускали сквозь школу организованного хулиганства.

Уличные драки, погромы, избиение и травля политических противников — во всех этих мероприятиях юные подонки учились унижать и, что не менее важно, унижаться, пресмыкаться перед любым вышестоящим, безропотно сносить брань, даже побои. Втаптывая в грязь беззащитных людей, приучались с головой окунаться в грязь по первому слову вожака.

Параллель страшноватая, я прекрасно это понимаю, но просто хочу, чтобы ты, входя в воду, знал, куда течет река.

Ты пишешь, «мы можем постоять за себя». Допустим, вы — можете. Ну а ты, лично ты? Можешь ли ты, например, постоять за себя против собственной компании?

Правила компаний, подобных твоей, жестоки. Может, в борьбе с ними стоит увеличить дозу жестокости? Кстати, многие читатели именно это и предлагают.

Мало того, некоторые твои, как бы это выразиться, коллеги, что ли, тоже обижаются на окружающих: почему, мол, им не всыпали вовремя. Дескать, получи они отпор в первый же раз, не пошли бы по скользкой тропочке.

В самом деле, хулиган в средствах неразборчив. Может, и обществу стоит стать немного неразборчивее в средствах? Ведь если хулигана побить, ему это скорее всего не понравится. А если основательно «поучить его джентльменству» раз пять–шесть, он, пожалуй, и вообще сменит хобби. Ведь нарушителей спокойствия не так уж много, сила не на их стороне. На заводах и в институтах полно крепких ребят, так что практически проблема «жесткого» воспитания вполне разрешима.

Я лично согласен с теми, кто против этого пути резко и категорически. Ведь все может быть, а вдруг крепким ребятам, занимающимся «жестким» воспитанием, придется по душе не только его результат, но и сам, так сказать, процесс? В этом случае хулиганство не исчезнет, а лишь изменит обличье. Хулиган с повязкой дружинника, сознающий свою не только физическую, но и юридическую безнаказанность, — фигура на редкость отвратительная.

А главное, цель заключается не в том, чтобы сделать хулигана забитым и запуганным животным, пусть даже дисциплинированным, цель в том, чтобы сделать его человеком.

Ты, правда, считаешь, что тут никакой проблемы нет — армия сделает. Конечно, ты привык уважать силу, а армия сильнее тебя, и ты готов выполнять все ее требования. Но сделать тебя человеком против твоей воли не смогут даже в армии.

Я не взываю ни к твоей сознательности, ни к патриотизму. Я взываю к… эгоизму. Счастлйвым‑то тебе быть хочется?

Хочется, наверно. А ведь добиться этого очень нелегко. В письме меня больше всего удручает душевная примитивность автора.

Не способен чувствовать музыку — ладно.

Но ведь ты не способен чувствовать и боль другого человека, а значит, вряд ли способен разделить его радость.

На жизнь смотришь примитивно: знаешь мало, а больше узнать — лень. По–человечески ты просто неинтересен. Неинтересен даже самому себе.

Поэтому ты зависишь от компании — она дает тебе иллюзию дружбы, человеческого общения. Поэтому взбадриваешь себя приключениями, вроде описанных тобой, — они дают иллюзию достоинства. Поэтому нуждаешься в водке — в восемнадцать лет сосешь хорошее настроение из бутылки.

А дальше? Дальше будет тоскливо.

Ведь тебе восемнадцать — время любви. С кем провести вечер, конечно, найдешь — на этот счет я за тебя спокоен. Ну а если говорить о большем? О той счастливой неожиданности, которую люди ищут годами?

Тут тебе придется туго. Как ты различишь в толпе свою Джульетту? Не по фасону же юбки. О чем ты с ней заговоришь? И, что куда сложней, о чем станешь говорить при следующих встречах?

Охотно верю — при случае ты не дашь ее в обиду. Но что ты станешь делать, если на нее, не дай бог, никто не нападет?

Словом, Витя, ты себе готовишь перспективу не из веселых. Плохо ты обращаешься с самим собой. Неуверен, что ты нуждаешься в советах. Но один совет все же рискну дать.

«Многому на свете приходится учиться — это ты, наверное, уже заметил. Учатся математике, учатся специальности, учатся футболу. Драться и то надо уметь.

Так вот, счастью тоже приходится учиться. И на это жалеть время и силы просто глупо.

Опыт человеческого счастья накапливался по крохам и передавался из поколения в поколение на языке искусства. Судя по всему, ты парень неглупый. Постарайся достучаться в эту дверь!

Ведь когда ты проходишь мимо Чайковского, ты наказываешь не Чайковского, а себя. Плюешь на великие картины — от этого страдают не Рембрандт и не Врубель. Не в том дело, чтобы ты квалифицированно восторгался Шекспиром или Пушкиным. Важно, чтобы они научили тебя понимать жизнь, понимать людей. И что не менее важно — понимать самого себя.

Кстати, это скорей всего решит и многие прочие твои проблемы. И не возникнет тоскливая потребность привязываться к робкому пареньку в ночной электричке…

ГДЕ ТВОЕ «ХОЧУ»!

Дорогой М.! Я прочитал в «Комсомолке» твою исповедь, и, должен сказать, она меня во многом убедила. В самом деле, чего хорошего, когда родители заботами и советами подавляют самостоятельность парня и в конце концов обрекают его на нелюбимую, неинтересную профессию.

Но в том же самом номере «Комсомолки» я прочел другой материал, «Шепот в тиши»: про дочку, сына и неудачного отца, однорукого учителя, который детей кормил, поил и одевал, но внутренним их миром не интересовался, на скрипке для них не играл и вообще держался с ними до такой степени нечутко, что однажды даже купил им мороженое не по пятнадцать копеек, как им хотелось, а по семь. Эта душевная рана не зажила у них до сих пор, хотя дети сами давно вошли в родительский возраст.

Надо сказать, их нравственные страдания были описаны тоже весьма убедительно.

И тут я заколебался.

Смотри сам. О твоей судьбе родители заботятся много — и это нехорошо. Об их судьбе отец хлопотал мало — и это тоже плохо. Вот я и подумал: а может, не в родителях дело?

Бог с ними, с обиженными детьми. В конце концов, теперь они выросли, легко могут подсчитать учительскую зарплату и разделить на четыре — именно столько ртов приходилось кормить учителю.

А тебе захотелось написать. Я фразу за фразой перечитал твое письмо и увидел уже не вопрос с ответом, а человека. Вот и пишу тебе — человеку, а не псевдониму при проблеме.

Ты пишешь: «Я окончил школу со средним баллом в аттестате 4,75, являлся участником районных и городских олимпиад по математике, физике, черчению. Получал за первое место в них иногда грамоты. Занимался спортом (у меня второй разряд по легкой атлетике), ходил целый год, когда учился в 10–м классе, на подготовительные курсы в институт. И все это зачем? Конечно, чтобы поступить в институт. Я просто зарабатывал сумму каких‑то очков. Чтоб обеспечить свое… будущее. Всем этим руководили родители, учителя, тренер, а я, как пластилин, подчинялся им. Мне было всегда безразлично все это, но я вынужден был подчиняться и выполнять волю старших. Мне говорили, что «делают из меня человека», мной гордились перед другими, приводили в пример, а мне было просто очень скучно! Я выдыхался в этом бесконечном беге в бесконечность. Мне интересно было работать с металлом, деревом, сочинять стихи, рассказы, рисовать, а меня заставляли делать то, что я не хотел делать».

Как ты думаешь, в каком возрасте человек начинает сам определять свою судьбу? Мне кажется, довольно рано. Лет в четырнадцать — наверняка. В этом возрасте мы уже прекрасно понимаем, что хорошо и что плохо, что пригодится в будущем, а что помешает.

Мы сами выбираем друзей. Выбираем круг интересов.

Конечно, мы продолжаем слушаться старших, но уже вполне сознательно, считая это правильным, полезным для себя.