Федор Гладков - Лихая година

• Название: Лихая година
• Автор: Федор Гладков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1954

В романе "Лихая година", продолжая горьковские реалистические традиции, Фёдор Васильевич Гладков (1883 — 1958) описывает тяжелую жизнь крестьянства.

---

— Ребятишки! Аль неймётся вам? Глядите, школа-то какая нарядная будет. Учитесь да помните нас, стариков. Была моленна пятистенна для покаяния да воздыхания, а сейчас — светёлка вся в резных цветах да выкладях. Сроду у нас училища не было, а нынче мы с Архипом на старости лет лепотою облекаемся.

Архип, не отрываясь от работы, по–солдатски хрипло завывал:

-— Ой, ребяты, бравые солдаты, пойдём с туркой воевать! Мальчики вы мои любезные! Только с вами, негрешными чертятами, и жить хорошо…

Мы с Иванкой закричали наперекор ему:

— Мы, дедушка Архип, в солдаты не пойдём.

— Как это так не пойдём? —сердито ощетинился он. — Лобовой не волён в своей воле: его берут и бреют.

А мы норовили уязвить его побольнее:

— Солдат‑то вон на мужиков гоняют. В подмётных-то бумажках что было написано? В Балашовском уезде да в Бекове солдаты в народ стреляли. Да и Тихон говорил, и люди толкуют…

Мосей визжал и с изумлённым ликованием хлопал себя по бёдрам.

— А ты гляди‑ка, Архип, какие ребятишки‑то! В ихние годочки мы смирные телята были. И не мы их, а они нас норовят уму–разуму учить. Слышь, Архип? Народишка‑то какой растёт?

Архип слушал его и притворялся свирепым. Он взрывал землю своей деревяшкой, таращил на нас глаза и рычал:

— Ах вы, бунтари–пескари! Кто это вас на дыбышки поднял? Кто на сердчишках забарабанил?

Кузярь с дерзкой прямотой и негодованием обрушился на Архипа:

— А что земский да становой сделали? Этого до смерти не забудешь. Я ведь, дедушка Архип, не слепой был: видал, как слёзы‑то у тебя капали… А где сейчас Тихон с Олёхой да Гордей с Исаем? Завтра мы с Федяшкой письмо писать им будем, что об них думают…

Архип бросил инструменты, сурово посмотрел на небо, и у него затряслась голова. Вдруг он смешно подпрыгнул на своей деревяшке, сорвал с головы картуз и шлёпнул им по ладони.

— Эй, Мосей–рукоделец! Школу‑то надо им вековешную построить. Они вот, младолетки, уж не забудут нас. Не зря, значит, я и с турком воевал, кровь свою пролил… а бог сохранил меня, чтобы людям умельством послужить. Мы с тобой, Мосей, гоголями должны ходить. Слыхал, чай, какое понятье‑то у них? И сердчишки и умишки, как кипяток, бушуют… Эх, народишки вы мои любезные!..

Мосей ухмылялся в бороду и, стругая рубанком, певуче приговаривал:

— С тобой мы, Архип–кудесник, всё делали да переделали: и дома и домовины, мельницы и сенницы… А для кого делали? Для бар да лихоимцев — для Стодневых да Измайловых. И все они — писаря да книжники. Не на свою бы голову школу‑то эту построить… Ведь в школе-то писаря и делаются. Страсть я боюсь писарей всяких! Вон мой большак, писарь‑то, и себя в кандалы заковал и безвинного парня сгубил.

Архип теребил бачки и бил по земле своей деревяшкой.

— Дьяволу продал свою душу писарь твой — мироеду и кровососу… Туда ему и дорога!.. А за парня всю жизнь казниться будет. Грамота не злом, а правдой сильна.

Я впервые видел Архипа в таком негодующем волнении. Этот старик на скрипучей деревяшке, безобидный, одинокий, казался мне до сих пор старчески слабым, потерявшим здоровье в многолетней солдатчине и каждодневном труде. Только нам, ребятишкам, он был близок и понятен и только с нами да с молодёжью держал себя играючи. А сейчас вдруг он оказался сильным, мудрым, кипучим и хранил в душе что‑то заветное, чего не ведали наши мужики. В эти минуты он напоминал мне Володимирыча.

— Милые вы мои ребятишки! —хрипел он растроганно. — Дай вам бог доброго ученья! Живите храбро да покрепче правдой опояшьтесь!.. Сильнее правды ничего нет на свете.

А Мосей без обычного шутовства сказал сам себе, вздыхая:

— Не зря молвится: беда на беде скачет, кручиной погоняет да плачет.

XV

Когда школа была уже готова и на открытых рамах и на косяках просыхали белила, поодаль от неё плотники начали добирать сруб. Покинутые избы мироед Сергей Ивагин всё ломал да ломал и свозил потемневшие венцы к срубу — поодаль от школы. В селе уже знали, что этот пятистенный дом с глухим двором строят для попа, который приедет из другого уезда. Знали также, что поп этот недавно был старообрядческим настоятелем, а потом перешёл в «казённую веру», то есть стал отступником. А таких попов боялись даже сами «мирские»: по губернии эти «перевертни» гнали «поморцев» беспощаднее, чем попы-щепотники. Сергей Ивагин почему‑то рьяно хлопотал об этом попе, служившем где‑то в захудалом селишке в соседнем уезде. Мужики толковали украдкой меж собой, что Сергей Ивагин обделывал с его помощью какие‑то бесчестные дела, а открыто говорили, что в своей волости поп добился высылки всех упрямых поморцев и отобрал у них всё имущество. Но мужики разозлились и выгнали его из своего села.

В один из свежих осенних дней, очень прозрачных и чётких в далях, мы с Кузярём, как обычно, сидели на крылечке школы и перечитывали книжечку стихов Некрасова, которую мне подарил Антон Макарыч. Эту книжечку я постоянно носил в кармане, и она чудилась мне живой и беспокойной. Я как‑то сросся с нею и чувствовал её не отдельно, а в себе, и её складные слова и задушевные напевы больно тревожили сердце. Они были похожи на грустную и задумчивую исповедь бабушки Натальи и на мудрые речи швеца Володимирыча. Но каждый раз, когда я раскрывал эту книжечку, я видел пристальные и глубокие глаза матери, полные печали и мечтательной надежды. Кузярь так ошарашен был этими стихами, что долго не мог говорить ни о чём, как о них.

Задыхаясь не то от беготни, не то от волнения, Иванка с кипящими глазами певуче выкрикивал:

Поженившись на Прасковье,
Муж имущество казал:
— Вот и стойлице коровье,
А коровку бог прибрал!..

Мы с ним никогда не читали таких стихов, как в этой книжечке: каждое их слово было понятно и жгуче, каждый стих потрясал своей правдой и настоящей, подлинной жизнью. Это была наша жизнь с её заботами, невзгодами, с подъяремным трудом, с барами и богатеями, с безземельем и бедностью, с голодом и болезнями, с думами о лучшей доле и с исканием человеческой правды.

Скоро мы много стихов уже знали наизусть, и оба читали или пели их на голос.

Вместе с Некрасовым звучали песни Кольцова, «Песня про купца Калашникова». Но зачем написаны «Бова», «Гуак», «Пошехонцы»? Мы уже тогда знали, что в жизни не бывает того, о чём эти книжки рассказывали. Это враньё и глупая небывальщина вызывали в нас с Кузарём вражду к ним и отвращение, как к обману и пустой болтовне. Сказочные рассказы Гоголя хоть и захватывали нас забавными и необыкновенными приключениями, но мы уже достаточно испытали удары неласковой нашей действительности и приучились быть реалистами. Нам казалось, что гоголевские парубки и девчата только и знают, что пляшут гопака да поют песни, а мужики только веселятся да едят галушки, и все‑то сытые да нарядные и не испытывают ни горя, ни нужды, и нет над ними ни бар, ни начальства, ни мироедов! Да и слова нам казались чересчур нарядными и праздничными. А каждое стихотворение Некрасова хватало за душу.

Из‑за церковной ограды, со стороны пожарной, шла к нам лёгкой, плывущей походкой очень молоденькая девушка. Одета сна была невиданно для деревни; из‑под серой суконной кофты, похожей на пиджак, голубая юбка играла оборками в несколько рядов. Белокурые волосы двумя косами спускались на грудь. Розовое её лицо с прямым носиком улыбалось нам. Кузярь схватил меня за руку и испуганно прошептал:

— Это кто? Откуда она? Вот так да!

Но сразу тихо засмеялся:

— А я знаю, кто…

У меня гулко забилось сердце, и я вскочил на ноги. Кузярь таращил глаза на девушку и смеялся судорожно, толчками, закрывая рот ладонью, словно хотел остановить этот нелепый смех. От пожарной вдогонку за девушкой широко шагал длинноногий Миколька. Он заправил свою деревенскую рубаху в городские брюки и вышагивал форсисто и смешно: откинув голову назад и сложив руки на груди, он как‑то потешно играл ногами. Видно было, что он бахвалится перед нами: он первый встретил и проводил к нам эту девушку. Но, по деревенской деликатности, он почтительно отстал от неё, как подобает парню, которого пора женить.

Девушка бойко и весело подлетела к нам, играя яркой одёжкой, как бабочка.

— Ну, здравствуйте, ребятки! Давайте познакомимся: я — учительница, зовут меня Еленой Григорьевной. А вы, должно быть, ждёте меня здесь и мечтаете, когда откроют школу? Вот мы с вами и обновим её. А школка хорошенькая: вся как будто кружевами украшена.

Мы не могли вымолвить ни одного слова и стояли перед нею, как дурачки. Опомнился я первый. 1 акие барышни были мне не в диковинку: я ведь много встречал их в Астрахани и на пристанях по Волге.

— Ну, ребятки, ведите меня в школу. Вы — хозяева, а я пока — гостья. Чего же вы дичитесь? Разве я такая страшная?