Михаил Горбовцев - Мишкино детство

• Название: Мишкино детство
• Автор: Михаил Горбовцев
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Детская проза
• Год: 1949

В книге известного детского писателя рассказывается о судьбе деревенских мальчишек в царской России в предреволюционные годы, об участии их в революции 1917 года.

Главный герой повести — маленький мальчик Мишка. Он очень любит слушать разные истории, сказки, были, любит читать книги и сам пробует записывать «случаи», которые наблюдал. Он хорошо учится, но окончить школу ему не пришлось. Мальчик рано узнал тяжелый крестьянский труд и заботы. Он взрослеет — и вместе со всей деревней вступает в новую жизнь…

---

Ясно, что за такой рассказ книгу не получишь. Но тут в голове у Мишки мелькает забытая забавная история.

— Александр Петрович, — обращается Мишка к учителю, — а про что-нибудь другое можно написать?

— А например?

— Про Акимову душу.

— Ну что ж, напиши про Акимову душу, — засмеялся Александр Петрович.

На дворе, как назло, все святки стояла оттепель. Ребята — Мишка в окно видел — целыми днями катались на салазках с Кобыльих бугров, гоняли загнутыми палками деревянные шары, а Мишка все сидит и пишет про Акимову душу. Дело с душой происходило на его глазах. Словами Мишка мог бы пересказать всю историю быстро и потешно, а написать никак не может. Надумает будто хорошо, а напишет — получается плохо. Слова наскакивают одно на другое, будто в чехарду играют.

…Сегодня крещение — последний день святой. Завтра — в школу. Мать ушла в Осинное к тетке Арине. Звала с собой и Мишку, но Мишка сердито буркнул: «Не видал чаю из чугунка?..»

А самого одна и та же мысль точит — сегодня решится судьба голубенькой книжки: либо он напишет про Акимову душу и, может быть, получит книжку, либо книжка попадет к его недругу — косому Ваньке Федотову.

За окном на нежноголубоватых Кобыльих буграх черная круговина. Вчера там Семен Савушкин опаливал свинью. Рябая Моргунова собака выгребает лапами нору и лижет кровяные куски снега. Вот подлетела и села у круговины толстая ворона. На шее и груди у вороны будто накинут серый полушалок. Она осмотрелась и вразвалку стала подходить к круговине. Вдруг со стороны кузницы вылетели одна за другой три палки. Собака взвизгнула, пригнулась и убежала. Взмахнув крыльями, медленно, боком, поплыла ворона. Из-за кузницы выбежали боковские ребята: Ванька, Кондрат, Сенька.

Значит, у Ваньки уже готов рассказ, иначе он не выбежал бы на улицу.

Мишка отворачивается от окна, прочитывает написанное и досадует: «Дурак я! Было бы мне лучше сказать Александру Петровичу, чтобы написать сказку. В сказке все дело просто: «В некотором царстве, в некотором государстве…» — и пошел, как по маслу. А с душой с этой все праздники просидел, и все бестолку!»

День понемногу начинает тускнеть. «Ладно, — решает Мишка, — как сумел, скажу, так и написал. Зато все правда. А наловчусь — лучше буду писать».

И, цокнув пером в дно чернильницы, он, должно быть в сотый раз, начал:

«Это было прошлой зимой. Недалеко от нас жил дед Аким. Жил, жил и вот, один раз, умер…»

* * *

Этот день запомнился Мишке на всю жизнь. Начался он так. Александр Петрович вошел в класс с веселыми глазами и не остывшей еще улыбкой на лице, будто он только что с кем-то разговаривал, хотя никто из школьников не видел, чтобы из его комнаты кто-либо выходил. Когда пропели, как всегда, «Достойно есть», Александр Петрович сказал:

— Садитесь… Сегодня, — потер он руки будто от холода, — почитаем рассказы наших сочинителей. Написали все хорошо. Но я отобрал два лучших. Чьи они, говорить не буду, сами узнаете. Вот первый.

Он взял со стола желтенькую тетрадку. У Мишки дрогнуло сердце: как раз его тетрадь была в желтенькой обложке с портретом Лермонтова. Заглавие рассказа оказалось другое: «Как я провел праздники». «Наверно, Ванькина!» с досадой подумал Мишка.

— «…Ночью под рождество, — читал Александр Петрович, — я, отец, батрак и сестра Аниська ездили в Осинное к заутрене…»

«Ясно, Ванькин!» решил Мишка.

— Плохой рассказ, — разочарованно вслух протянул Мишкин друг, Митька Капустин.

— А ты же его не слышал, — возразил Александр Петрович и продолжал: — «…В церкви было тесно и душно. Горело много свечей, и зажигали люстру. Мне понравилось, как ее зажигали. Сначала все свечи были спутаны толстой ниткой. Один конец нитки висел чуть не до пола. Когда конец подожгли, то огонь побежал по нитке к свечам и зажег все фитили. Еще понравилось, как пел хор на правом клиросе. Мы с отцом и с Аниськой стояли на левом клиросе. Отец тоже подпевал. А потом ходил по церкви с кружкой, собирал на украшение храма. После заутрени и ранней обедни мы поехали домой. Дома разговлялись. Было всего много: ели свинину, гусятину, молочную лапшу. Отец только сказал, чтоб много не ели, а то будет понос…»

Школьники расхохотались. На щеках у Ваньки проступили красные пятна.

— Это он от жадности, — заметил Митька.

— Ты что там, Капустин? — посмотрел на Митьку Александр Петрович.

— Я говорю, — встал Митька, — что у Федотова дюже жадный отец. Летом чья-нибудь корова не в хлеб даже, а на толоку взойдет, так он ее в хлев к себе загонит, а потом рубль выкупу требует…

— А вы, вареновцы, так и смотрите, чтоб чужое потравить либо украсть что-нибудь! — запальчиво бросил Ванька.

— Почему ты думаешь, что это Федотова сочинение? — спросил Александр Петрович Митьку.

— Приметы ясные: жадный отец с кружкой, Аниська… И потом, плохо написано.

— Ты, должно быть, сердит на Федотова. Должно быть, твою корову загонял в хлев?

— Не… Я ничего… — замялся Митька. — Мы только с боковцами в войну играем… любя…

— Да… любя… — протянул боковский Кондрат. — Так и целите, чтоб зуб выбить.

— Продолжаем рассказ, — оборвал спор Александр Петрович. — «…На второй день праздников у нас был в гостях батюшка, отец Петр, с матушкой и урядник Петр Сидорыч. Батюшка спрашивал, чем я занимаюсь. Он попросил прочитать, что я написал. Я прочитал, он похвалил и кое-что поправил. Потом спросил, как учит учитель. Я сказал — хорошо. Петр Сидорыч спросил: «А не распускает ли он между школьниками крамолу, не поносит ли его величество государя императора и его августейшую семью?» Я сказал: «Не поносит»…»

Школьники опять засмеялись.

— Во дураки! — обернулся Ванька. — Вы думаете, это понос? Это — не ругает ли…

— Правильно, — подтвердил Александр Петрович, — Иван Федотов все знает, — и продолжал читать: — «…Больше гостей у нас не было. Отец говорит: «Лишние гости — ненужные расходы». Днем отец посылал меня с батраком на гумно за кормами. Я смотрел, чтобы батрак не брал корм как зря, а брал по-хозяйски. Один раз катался на салазках… Так я провел праздники».

— Ну, как по-твоему, Яшкин? — взглянул Александр Петрович на Мишку.

Ванька скосил свои сонные глаза в сторону Мишки.

— Хорошо, — угрюмо сказал Мишка.

— Теперь приступим к другому рассказу, — сказал Александр Петрович. — Рассказ называется «Как я поймал Акимову душу». В этом сочинении было очень много точек и кое-где попадались непонятные слова, так я их заменил.

Ребята насторожились.

— «Это было прошлой зимой, — читал, будто рассказывал, Александр Петрович. — Недалеко от нас жил дед Аким. Жил, жил и вот, один раз, умер. По покойнику надо было читать псалтырь, а читать некому. Позвали монашку, а монашка заболела. Вот тогда приходит к нам дедова бабка Аксинья. Приходит дедова бабка и говорит: «Миша, может ты по деду почитаешь?» Я говорю, что читать по-славянски умею, и даже нараспев, как в церкви. Да только по покойнику, надо не подряд читать, а выбирать из разных мест. А как выбирать, я не знаю. «А ты, — говорит бабка Аксинья, — читай все подряд, все равно никто ничего не понимает, а бог видит, что читать больше некому, и простит, если что не так». Мать тоже говорит: «Пойди почитай». А бабка подбивает меня: «Холодцом тебя накормлю, кутьей с медом, пшеничные резанцы будем печь». Я покойников не люблю, а холодец, кутью с медом и маленькие пшеничные пирожки с луком — резанцы — люблю. А итти боюсь. Напутаю, думаю, а бог рассердится да перекривит мне рот на сторону.

Бабка опять жалостным голосом: «Дед — он всегда про тебя хорошо говорил: «Хороший, — говорит, — мальчишка растет. Когда умру, пусть по мне священное писание почитает». Ну, может, это бабка и выдумала, может дед Аким так и не говорил, только мне стало жалко его. В саду у деда есть береза. Каждый год ранней весной дед бывало просверлит в ней дырку, вставит деревянную трубочку и повесит на трубочку кувшин. И вот в кувшин начинает по каплям собираться сладкий березовый сок. А как соберется, так мы его попьем. Вот я раз снял кувшин и пью — и ничего не вижу. А дед Аким подошел и говорит: «Оставь мне хоть горло промочить». Другой бы на его месте вырвал кувшин да тем кувшином по голове. Ну, вспомнил я это и подумал: «Чорт с ним, со ртом! Если перекосит, я и с перекошенным проживу, а может, еще и не перекосит».

Пошел.

У деда Акима есть кухня и есть горница. На зиму, чтобы меньше расходовалось топлива, дверь горницы забивалась. Сами они жили в кухне. Ну, а тут, по такому случаю, дверь отбили и положили Акима в горнице — чтобы не сразу протух и чтобы в кухне просторней было. Дед жил бедно, но раз в доме покойник, тут уж каждый последнее режет и варит. Бабка накормила меня холодцом, а на закуску дала две большие ложки кутьи. И стал я читать. Чтобы чтение было похоже на настоящее, я главу прочитаю, несколько листов переверну и другую начинаю. Когда еще рано было, то приходило много народу прощаться с дедом и не страшно было. А когда стемнело и зажгли лампу, народ перестал приходить, и стало страшно. Дедовы домашние возились в кухне. Со мной остались две бабки: горбатая Марья и косая Дарья — один глаз у ней смотрит глазом, а другой бельмом. Сначала они потихоньку разговаривали, а потом вижу — начинают похрапывать. Сидят на сундуке у порога и храпят. А одна — не знаю какая — аж носом засвистела. И мне стало совсем страшно. Ну, я как увижу, что они спят, и как крикну во всю мочь: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых!» А они проснутся и давай креститься. Пошепчутся и опять спать. Вот, раз так, я как крикну: «И посетите нас!» А из-за икон как вылетит что-то такое большее, как шмель, да как зажужжит: ж-жи-и… Обкружило мою голову да об иконное стекло стук-стук… Бабки подхватились да бежать. Я псалтырь кинул да за ними.