Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

• Название: Эмансипированные женщины
• Автор: Болеслав Прус
• Жанр: Проза

---

Простившись с Цинадровским, который пошел в ту сторону, где жил заседатель, Ментлевич направился на старый постоялый двор. В темных сенях он столкнулся с мужчиной и узнал провизора, пана Файковского.

- Что вы здесь делаете? - спросил у него Ментлевич.

- Ничего... Я был у них, только ради бога никому об этом не говорите...

- Чего это ваш старик поднял сегодня такой шум на концерте?

Пан Файковский сжал кулаки и прошептал:

- Дурак он, старый торгаш! Ему бы мыло продавать, торговать селедками, а не держать аптеку! Что он понимает в декламации, в пении! Панна Стелла пела, как соловей, как Довяковская, а он толкует, будто у нее плохая школа. Слыхали? О школе пения судит мужлан, который едва кончил начальную школу! Боже, как бы мне хотелось уйти от него!

Провизор был в таком отчаянии, что Ментлевич и не пытался его успокоить. Он простился с паном Файковским и постучался к актерам.

- Войдите! - хриплым голосом крикнул Сатаниелло.

Большая комната показалась Ментлевичу огромной при тусклом свете двух свечей, которые напомнили ему, что для концерта он на собственный счет купил десять фунтов свечей. В полутьме Ментлевич все же разглядел Сатаниелло, который широким шагом расхаживал по комнате, и Стеллу, которая сидела на диванчике около своих привялых букетов. На комоде между свечами лежал лавровый венок из жести, окрашенной в зеленый цвет. Это был дар поклонников Сатаниелло, преподнесенный ему не то в Соколове, не то в Венгрове.

Стелла вытирала платочком глаза; Сатаниелло довольно грубо спросил у Ментлевича:

- Ну, сколько выручили за концерт?

- Около ста рублей, - ответил Ментлевич.

- Вы, сударь, тоже думаете, что нам не удастся устроить еще один концерт?

Ментлевич пожал плечами. У него не было никакой охоты устраивать новый концерт для того, чтобы пан Круковский, снискав себе славу, еще назойливей стал ухаживать за Мадзей.

- Вот видишь! - крикнул Сатаниелло своей подруге. - Я тебе говорил, что мы заплатим боком за непрошеное покровительство панны Бжеской. Вооружили против себя более сильную партию и теперь получили за свое...

- Но, милый, они ведь на тебя рассердились! Ты слишком живо жестикулируешь.

- Что? Так я плохо декламирую? - прервал ее Сатаниелло.

- Ты замечательно декламируешь, но своими жестами так потрясаешь публику, что ей кажется, будто ты бранишься...

- Потрясать - это призвание артиста! - воскликнул Сатаниелло. - Я только тогда властвую над толпой, когда поднимаю ее в небеса и свергаю в пропасть, ласкаю ей звуками ухо или бичую ее сарказмом... Пан Ментлевич, прибавил он вдруг, - мы только завтра получим деньги?

- Около полудня.

- И подумать только, - с жаром продолжал Сатаниелло, - и подумать только, что мы могли дать два концерта по сто рублей и третий ну хоть за пятьдесят... Чуть не три месяца отдыха!

- Сомневаюсь, - прервал его Ментлевич. - Город бедный, а деревенскую публику не расшевелишь...

- И городских явилось бы больше, да и деревенских, - говорил Сатаниелло. - Разве не сказал мне сегодня кто-то из публики: сударь, я бы что-нибудь отнес в заклад, только бы услышать еще раз вашу декламацию... Но, что поделаешь, нам протежировала панна Бжеская, личность непопулярная...

- Довольно, Франек! - вскипела Стелла, видя, что Ментлевич, который показался ей сперва рассеянным, начинает с удивлением прислушиваться к его словам. - Довольно! Если бы не пан Ментлевич, пан Круковский и панна Бжеская, мы бы ничего не сделали. У тебя и виолончели-то не было, а у меня фортепьяно...

Ментлевич поглядел на нее стеклянными глазами, простился и вышел вон.

Глава одиннадцатая

Отголоски концерта

Ментлевич не многое понял из того, что говорили актеры, он только чувствовал, что все их жалобы и пени не могут сравниться с его сожаленьями.

Он шел по тихим немощеным улицам, на которых горели два чадных фонаря, и думал:

"И зачем я впутался в это дело? Для чего мне понадобился этот концерт? Для того, чтобы Круковский своим пиликаньем кружил голову панне Магдалене, а потом представлял ей всяких важных птиц, якобы своих приятелей? Ну, и выхватит он ее у меня из-под носа! Он богат, он франт, он родовитый барин, а я бедный хам!.. Всегда так бывает: пулярки для господ, мослы для бедняков!"

Чем темней становилось на улицах, тем мрачнея становились и мысли, роившиеся в уме Ментлевича. Ему казалось, что он погружается в пучину безнадежной печали, волны которой бьются вместе с сердцем, унося прочь все замыслы, планы, виды на будущее. К чему эта контора, к чему деловые связи с Эйзенманом и шляхтой, к чему ловкость и деньги, если за все это нельзя получить Мадзю? Придет со скрипкой в руке этакий франт, живущий у сестры из милости, и заберет девушку - как пить дать!

А девушка, ясное дело, предпочтет большой дом, красивый сад, тридцать тысяч рублей и знакомство со шляхтой кровным денежкам какого-то Ментлевича.

Первый раз он разочаровался в делах, даже в жизни. Когда он был жалким чиновником в уездной управе, он мечтал о независимом положении. Завоевал независимость, стал помышлять о состоянии, о переезде в Варшаву, о большой конторе, которая вела бы посреднические дела со всеми Эйзенманами и со всей шляхтой. И вдруг на его жизненном пути встала Мадзя с желтой розой в волосах и пунцовой у пояса, и прахом пошли все его благие намерения.

Около самого своего дома он заметил в темноте какую-то фигуру.

- Это вы, Ментлевич? - услышал он голос.

- А, Цинадровский! Что это вы бродите по ночам?

- Жду почты.

- Гм! Той, которая меняет лошадей у заседателя.

Почтовый чиновник подошел к Ментлевичу и сказал сдавленным, но страстным голосом:

- Если бы вы знали, как мне хочется иногда пустить себе пулю в лоб! Не удивляйтесь, если я когда-нибудь это сделаю.

- Неизвестно, кто первый, - ответил Ментлевич.

- Вы тоже?

- Эх!

Они разошлись, не прощаясь, как два человека, которые затаили друг на друга обиду.

Весь следующий день после концерта Мадзю преследовала странная тревога: она все выглядывала в окошко, словно в ожидании какой-то беды; всякий раз бледнела, когда кто-нибудь входил, ей казалось, что это уже пришла неприятная весть.

Отец молчал и неизвестно почему пожимал плечами, мать избегала Мадзи. В полдень пришел Ментлевич, не то невыспавшийся, не то сердитый: он представил счет по концерту, отдал Мадзе деньги, которые причитались костелу, и холодно простился с нею. Через час слуга принес от пана Круковского чудный букет и письмо; в письме пан Круковский просил у Мадзи извинения за то, что не может лично засвидетельствовать ей свое почтение, так как ухаживает за больной сестрой. Наконец под вечер показался майор: он хотел сыграть в шахматы, но не застал заседателя и с удивлением узнал, что тот сегодня вообще не появлялся.

- Болен или с ума спятил! - проворчал майор и, даже не кивнув Мадзе, выбежал вон с незажженной трубкой.

"Боже, что творится?" - думала Мадзя, боясь спросить у кого-нибудь, что же случилось: все казались ей врагами.

Сатаниелло и Стелла тоже не показывались; впрочем, на их отсутствие Мадзя не обратила бы внимания, если бы мать не заметила язвительно:

- Хорошо отблагодарили тебя твои протеже!..

- Что случилось? Почему вы так говорите? - с испугом спросила Мадзя. Но пани Бжеская вышла в кухню, явно не намереваясь входить в объяснения.

Тяжело прошел для Мадзи весь этот день, полный страхов, и бессонная ночь, когда минуты тянулись как часы.

На следующий день пан Круковский прислал букет с преобладанием красных цветов. Ментлевич только прошел под окнами, но не зашел к доктору в дом и вообще смотрел на другую сторону улицы. Перед обедом в кабинете, где доктор принимал больных, между супругами произошел крупный разговор, причем доктор раза два даже повысил голос, что не было у него в обычае. Мадзя трепетала.

Часа в четыре майор с ксендзом пришли сыграть в шахматы, они отправились в беседку, куда пани Бжеская подала им кофе, и сразу засели за партию.

- Вы не ждете пана заседателя? - удивилась Мадзя.

Надо было видеть в эту минуту майора! Он вынул изо рта огромную трубку, встопорщил седые брови, на лбу у него вздулись жилы. Он стал похож на старого дракона.

- Знать не хочу никаких заседателей! - гаркнул он, хлопнув кулаком по столу так, что подпрыгнули шахматы и зазвенели стаканы. - Я не играю с колпаком, у которого бабы перемешали все в голове, как в свином корыте!

Мадзя недоумевала, за что это майор так возненавидел заседателя; но не успела она прийти в себя от удивления, как служанка подала ей письмо.

"От Фемци", - подумала Мадзя, уходя в глубь сада и дрожащими руками вскрывая конверт.

Письмо было действительно от панны Евфемии, и вот что писала Мадзе союзница:

"Сударыня! Считаю своим долгом сообщить вам, что наш проект открытия пансиона я по крайней мере более поддерживать не собираюсь. Я отказываюсь от союза с вами, полагая, что если одна сторона не уважает самых святых своих обязанностей, то и другая не может связывать себя ими. Полагаю также, что о дальнейшей дружбе между нами не может быть и речи.