Болеслав Прус - Дворец и лачуга

• Название: Дворец и лачуга
• Автор: Болеслав Прус
• Жанр: Проза

---

Прус Болеслав Дворец и лачуга

Болеслав Прус

Дворец и лачуга

{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.

Глава первая,

в которой читатель знакомится с большой трубкой

в не слишком больших палатах

Есть острова средь моря, есть оазисы средь пустынь, и есть тихие районы средь шумного города.

Такие безлюдья иногда расположены рядом с главными улицами, иногда составляют как бы их продолжение. Чтобы найти их, достаточно свернуть с какой-нибудь главной артерии движения и грохота - направо или налево. И уже через несколько минут гладкий асфальтовый тротуар становится неровной мостовой, мостовая превращается в пыльную дорогу, городской водосток в тропинку или придорожный ров.

Многоэтажные дома уступают место желтым, розовым, оранжевым и темным домикам, крытым обветшавшей дранкой, или заборам из старых досок. Еще дальше можно увидеть пошатнувшиеся от старости голубятни, колодцы с журавлями, доисторические масляные фонари, грядки капустных головок и деревья, силящиеся покрыться листвой и давать плоды.

В таких районах толстяк, едущий на обшарпанном извозчике, держится миллионером, осматривающим продающиеся земельные участки, а фельдшерский ученик в зеленом галстуке и отглаженной шляпе норовит сойти за банковского служащего. Здесь молодые женщины не улыбаются мимолетно на ходу, так как некому восхищаться их белыми зубами; мужчины тащатся как черепахи, ежеминутно готовые остановиться и глазеть даже на худую клячу с острой спиной, которая, прикрыв глаза, меланхолически щиплет чахоточную травку.

Вокруг этой пустыни возвышаются высокие фабричные трубы, черные или вишнево-красные крыши и острые башни костелов; вокруг кипит жизнь, слышен гомон людских голосов, грохот телег, колокольный звон или свист паровозов. Но здесь тишина. Сюда редко заглядывает точильщик со своим издающим пронзительный визг станком и еще реже шарманщик со своим астматическим инструментом. Ни один баритон не ревет здесь: "Каменного угля!" - и ни один дискант не верещит: "Угля самоварного!" - и лишь время от времени оборванный еврей из Поцеёва бормочет себе под нос: "Хандель, хандель!" - поскорей удирая в более цивилизованные места.

Люди добрые живут здесь без церемоний. В будние дни, укрывшись за заборами, доят своих коров, скликают поросят или выделывают на пользу ближним гробы и бочки; в воскресенье же в цветных жилетках и ночных кофточках усаживаются на лавках, поставленных вдоль домов, и переговариваются через садики с соседями. Их дети между тем играют посреди улицы в палочки, обливают друг друга водой или швыряют в редких прохожих камнями, в зависимости от обстоятельств и настроения.

Вот в такой-то части города, среди разноцветных лачужек, покосившихся сараев, неряшливо содержимых огородов и покрытых мусором площадей, возвышалось бледно-зеленое трехэтажное здание, именуемое состоятельным хозяином и бедными соседями - дворцом. Однако интересы истины заставляют нас признаться, что этот дворец был самым обыкновенным каменным особняком с небольшим огородом и насосом во дворе, с садом позади двора, шестью трубами и двумя громоотводами на крыше, с двумя огромными камнями по сторонам ворот и гипсовым изображением бараньей головы над воротами.

Вот и все, что можно сказать о "дворце", где сквозь два открытые в бельэтаже окна прохожий мог наблюдать такую сцену:

- Вандзя! Вандзюня!.. Вандочка!.. - с перерывами звал басистый голос, выдающий сильную усталость.

Одновременно в комнате мелькнула лысина, затем желтые нанковые панталоны, за ними пара цветных носков и раздался глухой грохот, словно от падения.

- Вандзюня-а-а! - повторил голос с такой странной интонацией, будто на издающем его горле пробовали крепость веревок.

- Слушаю, дедушка! - ответил из глубины квартиры девичий голосок.

Лысина, нанковые панталоны и цветные носки снова несколько раз мелькнули в окне, после чего снова раздался грохот.

- Дай-ка мне, котик, четверг! - простонало лицо, именуемое дедушкой.

- А табак у вас, дедушка, есть?

На этот раз нанковые панталоны и носки образовали в окне фигуру, похожую на вилы, после чего последовало падение, более тяжелое, чем раньше.

- А... здорово! Янек, Янек!.. налей-ка воды в душ!.. А, чтоб тебе, какая ты рассеянная, Вандочка!

- Почему, дедушка? - спросила девочка.

- Как же почему? Я велел четверг, а ты принесла пятницу. Четверг же вишневый с заостренным янтарем! Как не стыдно! О-о-о! Здорово!

- Да, да, вам, дедушка, кажется, что здорово, а я вечно боюсь, как бы чего худого не случилось... Такой толстый, а так кувыркаетесь!

- Толстый, говоришь? Ну, раз я такой толстый, так берись же ты, тонкая, за кольца и валяй!..

- Ну, дедушка!..

- Валяй, говорю!..

- Но, дедушка... мое платье!

- Валяй, ты тоненькая, валяй!..

После этих слов в окне мелькнули золотистые локоны, за ними башмачки, раздались два взрыва смеха - басом и сопрано, затем беготня и... тишина. Лишь несколько минут спустя в окне показалась огромная пенковая трубка, водруженная на невероятно длинный чубук, а за ними узорчатый шлафрок, шапочка с золотой кистью и лицо, цветом и очертаниями напоминающее редиску небывалых размеров. Еще мгновение, и все эти детали, принадлежащие, по-видимому, одному владельцу, исчезли в густом тумане благовонного дыма.

- Вандзя!.. Вандочка!.. - начал снова румяный старичок.

- Слушаю, дедушка!

Легкое дуновение разорвало клубы дыма, среди которых, как в облаке, появилось белое и румяное личико, большие сапфировые глаза и золотистые кольца волос пятнадцатилетней девочки.

Одновременно из-за заборов вышел на улицу высокий, согбенный старик в длинном сюртуке и в большой теплой шапке и, опираясь на палку с загнутым концом, медленно пошел по той стороне дороги, что примыкала к особняку.

- А, шалунья, а, негодница!.. - говорил сидящий в окне обладатель пенковой трубки, - так ты дедушку толстяком обзываешь, а? Проси сейчас прощения!

- Ну, прошу прощения, дедушка, пожалуйста, прости, только... дедушка даст канарейке семени?

- Дам, только поцелуй...

Раздался звук поцелуя.

- А гороху голубкам дедушка даст?

- Дам, только поцелуй.

Раздался второй и третий поцелуй, и оба столь громкие, что старый прохожий даже приостановился, прислушиваясь, под самым окном.

- А гречневой крупы моим курочкам дедушка даст? Даст?

- Отчего не дать? Только поцелуй...

- Курам, - шепнул старик на улице. - У Костуси были куры, но подохли!..

- А сливок Азорке дедушка позволит дать?

- О! Это уж прихоти!.. - возмутился дедушка. - Вот уж этого не дам, не дам!

- Дай, дедушка, сливок Азорке, - просила девочка, обнимая руками его шею.

- Моя Элюня, мое дитятко, уже так давно не пила сливок! - прошептал старик под окном.

- Дай, дедушка, Азорке... он так плохо выглядит! - кричала девочка, все крепче обнимая и все крепче целуя дедушку, который отбивался, размахивал чубуком и вообще притворялся страшно возмущенным.

- Моя Элюня... такая маленькая... так плохо выглядит и кашляет, пробормотал старик на улице.

И в тот же момент почувствовал, как что-то упало ему на голову: он поднял руку и обнаружил на своей шапке огромную, еще горячую пенковую трубку.

- Спасите! - закричал дедушка из бельэтажа, - пропала моя трубка!

И высунулся из окна столь энергично, словно намерен был вместе с вишневым чубуком, узорчатым шлафроком и вышитой шапочкой разбиться о ту же мостовую, на которую низринулась его любимая вещь.

- Здесь трубка, здесь! - отозвался старик снизу, показывая неповрежденную трубку.

- Моя трубка цела!.. Вандзя!.. Смотри, жива и здорова... упала и не разбилась! Этот господин так любезен; Вандзя, пригласи господина, приведи господина с моей трубкой, - говорил с лихорадочной поспешностью проворный старичок.

Девочка быстро сбежала вниз и, сопровождая каждое слово книксенами, пригласила незнакомца наверх.

- Это пустяки!.. Пустяки... - шептал смущенный старик. - Очень приятно... Не за что!

- Вандзюлька! Вандочка! Не пускай господина, зови к нам; а если сам не пойдет, принеси его! - командовал из окна порывистый дедушка.

Трудно было сопротивляться столь решительно сформулированному приглашению; не удивительно, что бедный старик и миленькая девочка, обменявшись еще несколькими поклонами, вошли наконец в ворота.

Убедившись, что его желание исполнено, дедушка отступил от окна и вошел в зал, чтобы принять там гостя с надлежащими почестями.

В первый момент он сел в кресло, однако оно ему, видимо, показалось неудобным, ибо он тотчас перебрался на диван, с него на стул, а посидев на нем секунды три - снова вернулся в комнату, где были открыты окна.

Глядя на эти эволюции, самый незоркий наблюдатель мог бы без труда обнаружить, что у круглого, румяного и непоседливого старичка весьма короткие ноги и что заостренный янтарь вишневого чубука гораздо дальше отстоит от земли, чем лысая голова и вышитая шапочка подвижного курильщика.