Лидия Вакуловская - Вступление в должность

• Название: Вступление в должность
• Автор: Лидия Вакуловская
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Произведения Лидии Вакуловской овеяны романтикой северных широт: действие повестей развертывается на Крайнем Севере, на Чукотке. Автора привлекают характеры мужественные, открытые. Герои «Прерванного побега», «Сохатого», «Веньки Коршуна — Красной Лодки», заглавной повести — охотники, геологи и рудознатцы — те, кто осваивает богатства Сибири, ведет разведку полезных ископаемых.

Повесть «Три дня до получки» посвящена проблемам семьи. Любовь к мужу, дочери помогает героине произведения обрести жизненное равновесие.

---

Возле костра, близко к огню, стояла женщина в резиновых сапожках, чуть поодаль от нее сидел на мшистом пне мужчина в очках.

Любушка догадалась, что это и есть доктор Юрий Петрович. Доктор сидел, протянув руки к огню. Он потирал их, хукал в кулак и снова тянул к огню растопыренные пальцы.

Любушка спрыгнула с саней, пошла к трактору, прихрамывая на затекшую ногу. Корреспондент и парень, приходивший ее будить, по-прежнему изо всех сил тянули гусеницу за цепь. Им помогал и Слава: ломом, воткнутым в зазор трака, подавал гусеницу вперед., Все трое обливались потом. Лицо корреспондента налилось бордовой краской — он был очень тепло одет. Собачьи унты выше колен и летчицкая куртка на меху не годились даже на морозе для такой тяжелой работы. На парнях были куцеватые телогрейки и кирзовые сапоги. Парень, приходивший ночью за Любушкой, отпустил цепь, ухватился голыми руками за гусеницу, думая, видимо, что так удобнее будет тянуть, но ожегся холодной сталью и выругался.

— Володька, прикуси язык! — оборвал его Слава.

Володька обернулся через плечо, увидел Любушку и буркнул:

— Пускай привыкает. Не на ассамблею едет, а я не дипломат.

— Ладно, давай пробовать, — сказал Слава и, бросив лом, пошел к кабине.

И вчера, и сегодня Любушка видела Славу без шапки. Слава был русский, но Любушка никогда еще не встречала русских, у которых бы мелконько, как у негров, курчавились волосы, образуя высокую плотную шапку на голове. Правда, волосы у Славы были светлые, а нос курносый-курносый.

Любушка не стала больше смотреть, как они возятся с гусеницей, ушла к костру. Женщина (Любушка помнила, что сторожиха называла ее Пашей) волокла к костру усохшую лиственницу, прижав к бедру трухлявый комель. Сухие ветки и сучья лиственницы цеплялись за кусты и торчавшие во мху коряги. Паша останавливалась и изо всех сил дергала на себя дерево. Любушка поспешила помочь ей. Вдвоем они подтащили лиственницу к костру, направили комлем в огонь. Паша немного отошла от костра и остановилась, безучастно глядя на высокое бушующее пламя. Платок все так же закрывал ее лоб и нижнюю половину лица, оставались видны лишь раскосые глаза, маленький, немного приплюснутый нос и смуглые бугорки скул. Под телогрейкой заметно выделился живот — Паша была беременна. Так и стояла она, не шевелясь, у костра с выставленным вперед животом, ни с кем не разговаривая и никуда не глядя, кроме как на огонь.

Костер, видно, развели давно: мох под ним был дочерна выжжен, а под горевшими сейчас стволами образовалась гора раскаленных, развалистых углей. Опалился во многих местах мох и вокруг костра, на кустиках голубики полопались мерзлые ягоды, сизая мякоть свисала с кожуры каплями повидла.

Любушка спросила доктора, сколько они уже здесь стоят.

— Часа три, — ответил он.

— А далеко мы отъехали от поселка?

— Километров десять.

— Всего десять? — удивилась Любушка.

— А вы думали, пока будем спать, очутимся у Данилова?

У доктора дрожал голос и колотились зубы. Наверно, он сильно замерз ночью, если до сих пор не мог согреться у огня. Лицо у него было какое-то фиолетово-розовое, и руки, которые он все время потирал и протягивал к огню, тоже фиолетово-розовые, негнущиеся. Одет он был, как и Паша, не по погоде: телогрейка и брюки из простой материи, из какой шьют рабочие спецовки. Правда, на ногах у него были валенки, но, поскольку доктор высок, худ и костляв, валенки едва достигали до икр и казались чрезмерно широкими в голенищах.

Любушка не понимала, почему все они, кроме нее и корреспондента, так жиденько оделись, зная, что на дворе немалый мороз. Сама она в своих свитерах, торбасах и стеганке почти не ощущала мороза, но стоило снять рукавицу, как рука мгновенно начинала холодеть. Потом она подумала, что Слава и Володька надеялись, должно быть, на теплую кабину, а Паша вообще не собиралась ехать. Оставалось непонятно, отчего не оделся теплее доктор, заранее готовившийся к поездке. У Данилова болела жена. Юрий Петрович ехал к ней и в случае необходимости должен был увезти ее в больницу.

Любушке стало жаль мерзнущего доктора. Чтобы как-то утешить его, она сказала:

— Надо было на вездеходе ехать. Казарян ведь хотел послать вездеход.

— Казарян! — хмыкнул доктор. И спросил Любушку, — Почему же не послал?

Этого она не знала.

— Потому что сам укатил на нем, — снова хмыкнул доктор.

Он поднялся с пенька, стал ходить возле огня, размахивая руками, быстро складывая их крест-накрест и хлопая себя по плечам ладонями. Возможно, оттого, что доктор сильно сутулился и носил очки, он казался Любушке намного старше, чем был на самом деле, ибо на самом деле ему было двадцать шесть лет, и он совсем недавно закончил институт.

Возле тарахтевшего трактора все время слышались голоса.

— Давай, давай! — хрипло кричал Володька. — На меня, на меня!..

— Стоп, назад! — тенорком встревал корреспондент, — Сдай назад!..

— Пошел, пошел!.. — хрипел Володька. — Тихо ты!

Все это они кричали сидевшему в кабине Славе, махали ему руками. Слава то и дело высовывался из кабины, свешивал вниз курчавую голову, сдавал трактор назад, подавал чуть вперед, но проклятая гусеница никак не становилась на место.

— Может, чай поставить и консервы погреть? Сколько они уже с трактором возятся, пусть поедят, — сказала Любушка, обращаясь сразу к доктору и Паше.

Паша оторвала от огня раскосые глаза, поглядела на Любушку и, ничего не сказав, опять уставилась на пламя. Юрий Петрович пожал сутулыми плечами и безразлично пробормотал:

— Как хочешь.

Любушка побежала к саням. Навстречу кинулся привязанный к бочке Тимка. Пес подпрыгивал и норовил лизнуть ее в лицо — наверно, привык таким манером ласкаться к хозяевам. Любушка потрепала его по лохматому загривку. Пес отбежал от нее, вспрыгнул на бочку с горючим и принялся лаять на тарахтевший трактор.

Все, что находилось в санях, было густо притрушено рыжей хвоей и ветками в свежих надломах. Любушка смахнула с рюкзака хвою, достала новенький алюминиевый чайник, взяла из ящика три банки мясной тушенки, несколько пачек галет и сахара, отнесла продукты к костру, а сама пошла с чайником искать воду, наверняка зная, что нет в тайге такой расщелины, где бы не оказалось ручья.

Солнце успело подняться выше. Небо все больше очищалось от утренней туманности, яснело, голубело, и солнце уже не жиденькими скользящими лучиками, а крупными пятнами падало в просветы между деревьями, ложилось на землю яркими полосами, кругами, треугольниками. Если бы не мороз, можно было подумать, что осень только-только начинается, только-только вкралась в тайгу: ведь лиственницы еще не сбросили игл, еще горят в желтом огне березы, сине просвечивает на зеленых кустиках голубика, и нет в помине снега. Но начало октября — это начало, настоящей зимы. И очень плохо, если она вот так начинается. Уже стеклянно хрустит под ногами мох, а снега нет. Закостенели ягоды, и стали твердыми, как жесть, листья; насквозь промерзли стволы деревьев, на них вот-вот начнет, трескаться и пучиться кора, а снега нет и нет. Плохо не для людей — для оленей. Оленям трудно будет добывать, из-под снега запеченный морозами мох, у них станут трескаться копыта и кровить ноги, их начнут косить болезни, и самый страшный враг — голод.

Это Любушка знала прекрасно. И потому она обрадовалась, когда из кустарника выпорхнула, потревоженная, хрустом ее шагов, парочка белых куропаток. Испуганные птицы, беспорядочно взмахивая крыльями, унеслись от нее в гущу деревьев. Куропатки в низине — признак, что скоро ляжет большой снег, они всегда спускаются с высоты сопок, предчувствуя его. Эту примету знал каждый пастух и охотник.

Любушка нашла ручей совсем недалеко от места, где они застряли. Камнем разбила лед, опустила под лед чайник. Ручей был узкий, но глубокий, вода еще не промерзла до дна, и чайник мгновенно наполнился.

Спустя полчаса чайник шумно засвистел, зазвенел крышкой и выпустил из колпачка, закрывавшего носик, тугую струйку пара, извещая, что справился со своим делом. Любушка сняла его с горячих углей, пошла к трактору позвать ребят и корреспондента.

Но корреспондент и Володька отмахнулись от нее.

— Какой тут, к черту, чай! — раздраженно буркнул Володька.

А корреспондент торопливо сказал:

— Потом, потом…

За шумом мотора Слава не слышал ее приглашения, но, увидев, что она подошла, ободряюще кивнул ей из кабины, улыбнулся белыми зубами.

Лишь около двенадцати Слава, Володька и корреспондент справились с гусеницей. Еще не меньше часа они провозились с водилом — тяжелым чугунным угольником, соединявшим трактор с санями, крепили водило к трактору, брали на болты, прикручивали гайками. И только потом подошли к костру. Володька и Слава начали приплясывать и пританцовывать у огня, согревая ноги в кирзе, а корреспондент, напротив, сбросил куртку, шапку, рукавицы и принялся вытирать носовым платком потную голову. Был он низенький, кругленький, седовласый, с полным ртом золотых зубов.