Владимир Тендряков - Омега

• Название: Омега
• Автор: Владимир Тендряков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

---

Но «голубушка» и «глухая тетеря» Нюшка ковырялась у реки, ни малейшего внимания не обращала на вопли с нашего берега.

— Обождите, молодцы. Самой придется бежать. Все одно не докличешься. — И старушка старательно заработала тяжелыми сапогами к мосту.

— Не придут, пожалуй, старушки, — высказал я предположение. — Испугаются четырех мужиков.

Но я ошибся. Через некоторое время на мосту показалась не одна Акимовна, а целая старушечья делегация. Впереди выступала громоздкими сапогами наша знакомая. Лица старушек были сурово сосредоточены. Среди них выделялась одна — одета с городской опрятностью, лицо полное, губы надменно поджаты — верно, Акимовна. Такая должна верховодить, а не подчиняться.

У дверей часовенки произошло знакомство. Акимовна принялась допрашивать нас: кто мы, откуда, куда, зачем нам понадобилась икона? Отвечал Сева, глядел на старух своим кротким взглядом с обросшего густой черной бородой лица. Наша старая знакомая с оживленным сочувствием помогала ему в ответах, вставляла замечания: «Такие вежливые молодцы, такие обходительные… Шапки сняли…»

Акимовна с пристальным вниманием вглядывалась в лицо Севы, в его бороду, выпестованную в походе, в длинные волосы, выбивающиеся из-под шляпы, во весь его иноческий вид и вдруг задала каверзный, хотя и благожелательный, вопрос:

— А вы, голуби, сами-то верующие или нет?

Все старухи, в том числе и наша благожелательница, настороженно замолчали, уставились пристально на Севу. А на лице Севы в это время отразилась нелегкая борьба: охота и получить икону, завоевать расположение старух, но и кривить душой, продавать себя, хотя бы ради этой вожделенной иконы старинного письма, недостойно. Старухи смотрели в упор и ждали ответа. И он кротким, виноватым, сладчайшим голосом произнес запинаясь:

— Н-не совсем…

Но старухи уже куплены Севиной кротостью, они понимают, что такого вопроса не нужно было задавать — он неприятен, без него ясно. И все в один голос воодушевленно закричали, перебивая друг друга:

— Ну да, где уж верующие!..

— Чего и толковать — молодые!

— Зато вежливые да обходительные!

— Они, родненькие, шапки сняли, как вошли. Другие-то бы на их месте чистый содом натворили. Нет, эти не из таковских, — усердствовала наша благожелательница.

Лед был сломан, но вопрос — отдавать или нет нам икону — еще окончательно не решен. Он должен решиться в самой часовне.

Сева указывает на икону. Старухи вразнобой закрестились, благоговейно зашелестели, роняя одно лишь слово:

— Спаситель… Спаситель…

Икона снимается, идет по сморщенным, огрубелым старушечьим рукам, вызывая почтительно-скорбные вздохи:

— Спаситель… Спаситель… Спасибо ему, спас нас…

Мы не спрашиваем: от чего именно этот Спаситель спас их? Никто из них об этом не задумывался. Спас — об этом говорят предания, пришедшие от бабок и прабабок. Спас — и все тут.

Но минута вздохов и благочестивого умиления проходит, наступает шумное старушечье собрание с повесткой дня: отдавать «для науки» Спасителя или не отдавать? Впрочем, вопрос уже решен — все за то, чтобы отдать, но как удержаться от шумного восхваления наших добродетелей?

Снова со вздохами и крестными знамениями икона переходит из одних узловатых рук в другие, снова умиленные возгласы — «спас нас», наконец попадает в руки Севы. Тот поспешно развязывает мешок, вынимает рубаху и бережно завертывает в нее подарок, затем робко и почтительно предлагает деньги.

И опять шум и горячий спор: брать или не брать? С одной стороны, святыню продавать не полагается, с другой же стороны — это не продажа, икона подарена, о деньгах никто и не думал упоминать. Брать или не брать деньги?.. Они могут пойти на богоугодные дела — свечей купить, на нужду кому ссудить. Шум, разгоревшись, постепенно стихает, с общего согласия приходят к решению: взять деньги!

Однако при выходе из часовни кой на кого, а, кажется, больше всех на Акимовну, снова находит запоздалое сомнение:

— Не на смех ли все-таки берете нашего Спасителя? Вдруг да как нехорошее вы задумали?..

Но на этот раз нам ответить проще, мы резонно возражаем:

— Ведь если б посмеяться хотели, мы бы это и до вас успели сделать. Не спросясь, взяли бы икону и унесли с собой.

Наш ответ подчистую снимает всякое подозрение. Весь старушечий клуб в восторге, бурное ликование стоит вокруг нас.

— Ведь правда, взяли бы и ушли себе…

— Да что мы им? Разве бы нас послушали?

— Нет, родные мои! Они ждали нас, ждали!

— Честь честью попросили!..

— Вот ведь неверующие, а, по всему видать, добрые люди.

Мы, забравшие икону, становимся героями минуты — к нам повернуты доброжелательные лица, нас прославляет хор голосов. И нас трогают простота, душевная чистота этих пожилых женщин, их детская непосредственность, их наивная радость по поводу того, что встретились не с хамоватыми, а с людьми, еще не потерявшими совесть.

Дружно, возбужденно, весело провожают они нас через мост, ласково напутствуют в путь:

— Счастливо, милые! Добра вам и здоровья!

— И вам также!..

— Чтоб у вас все удачно было…

Мы тоже желаем им счастья от всей души. Не того туманного и бесплотного счастья, что из века в век обещал им Спаситель, а простого, человеческого. Пусть будет урожай на их полях, пусть их сыновья и дочери прочно встанут на ноги, пусть старость этих женщин не отяготят досадные житейские горести. Не знаем, исполнятся ли наши пожелания — мы ведь не из породы всевышних спасителей.

До следующей деревни наш маленький отряд эскортирует тот самый паренек, что пришел первым к часовенке. Он бежит, спотыкаясь, не отрывая любовного взгляда от ружья в зеленом чехле, которое висит на плече Бори Филева.

17. ВСТУПЛЕНИЕ В КЕНОЗЕРО

Оно не такое обширное, как озеро Лача. Оно сплошь состоит из заливов, которые по-местному называются лахтами. Много островов. Есть острова, где расположились деревни с полями, лугами, покрытыми стога ми сена. Есть остров-кладбище. На всем острове одно деревенское кладбище, и ничего более. Есть просто необитаемые острова — лес, и ни признака жилья… Издалека Кенозеро нам представляется какой-то обширнейшей деревенской Венецией, где вместо, каналов широченные заливы, вместо гондол северные лодки с нестеровских картин.

Наконец-то мы добрались до него! Вечер, небо хмурится, обещает дождь, вода поплескивает о борта лодки ленивыми, свинцовыми волнами. Нас везет председатель сельсовета — на нем матросский бушлат, мичманка, держится скромно, с достоинством. Лодка у него не старинного покроя, а обычная моторка, выкрашенная небесно-голубой краской, по борту горячей киноварью выведено «Голубка». Стучит мотор, оставляя за собой пенный след, время от времени в нос ударяется крупная волна, обдает нас мелкими брызгами.

Юра Коринец по-своему приветствует Кенозеро. Словно флаг, он разворачивает свой спиннинг. Мотор приглушается, лодка идет на малых оборотах. Юра сидит в своем плаще и соломенной, не по погоде шляпе, нахохленный, серьезный, вытирает время от времени капли брызг со щек и усов. Он с терпением завсегдатая рыболова ждет, но ждать приходится недолго.

— Есть! — Он привстает, торопливо начинает крутить катушку спиннинга. — Кажется, зацепило, черт возьми!.. Нет, есть!

Жилка спиннинга напряженно дрожит, тонкое бамбуковое удилище гнется.

— Большая… Упирается…

Мы все возбужденно шевелимся, качаем лодку, лезем, как всегда в таких случаях, — с ненужными советами.

И вот на поверхности воды показывается крутая спина большой рыбы. Мы шумим:

— Щука!.. Ого!.. Юра, дорогой, поспусти леску, води, води! Утоми ее, проклятую!..

— Уйдет! — говорит хозяин нашей лодки и берется за ружье. — Дайте-ка ударю!

Тот не рыбак, кто, держа в руках рвущуюся лесу, допустит вмешательство. Юра возмущенно трясет своей шляпой, травит с катушки жилку. Щука уходит в глубину. С величайшими предосторожностями, по всем правилам рыболовецкого искусства подтягивается добыча. И над водой появляется темный, как сама вода, как илистое дно озера, большой окунь. Щуки с крутой спиной, которую все так отчетливо видели, нет.

На боках окуня глубокие следы зубов — страшная хватка широкой пасти. Все ясно: окунь схватил блесну, щука позарилась на окуня, держала до тех пор, пока опасность не стала явной. Вместо громадной щуки — всего-навсего окунь! А рыбацкое счастье было так близко.

Хозяин лодки утешает Юру Коринца:

— Маленькая рыбка лучше большого таракана, мой отец всегда так говорит.

Его отец — известный охотник, на его счету ни много, ни мало — шестьдесят восемь убитых медведей. Шестьдесят восемь! И этот человек, как уже сговорились, будет возить нас по Кенозеру.

Через час мы с ним встречаемся. В низкую горенку, скупо освещенную лампой, входит босиком, в нательной навыпуск рубахе внушительных размеров мужчина. Склонив коротко остриженную голову, он оживленно с нами здоровается. Наши руки тонут в его широченной, твердой ладони.