Григорий Канович - Слезы и молитвы дураков

• Название: Слезы и молитвы дураков
• Автор: Григорий Канович
• Издательство: Vaga
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Третья книга серии произведений Г. Кановича. Роман посвящен жизни небольшого литовского местечка в конце прошлого века, духовным поискам в условиях бесправного существования. В центре романа — трагический образ местечкового «пророка», заступника униженных и оскорбленных. Произведение отличается метафоричностью повествования, образностью, что придает роману притчевый характер.

---

— Ну? — подхлестнул Нестерович прыщавого Семена. — Что было дальше?

— Дальше? Дальше я его выгнал!

— Напрасно, напрасно, — огорчился урядник. — Надо было посидеть с человеком, отведать с ним того… как его… «горя вашего»…

— Из-за него я и слег.

— Из-за него? — выпучил бесцветные глаза Нестерович.

— Проклял он меня. «Трястись тебе, говорит, от лихоманки!» Две недели и трясло меня… до сих пор очухаться не могу… ноги как из пакли… шаг шагну и гнутся…

— А где он сейчас?

— Не знаю… Бродит, наверно, по округе… Куда ему деваться…

— Странно, очень странно, — пропел Нестерович. — Говоришь, на убийцу не похож… Но и я, ежели без сапог и мундира, тоже не похож…

— На убийцу?

— Шути, Семен Ешуевич, да не забывайся… Сам знаешь: я к вашему племени со всей душой… ни одного еще, кажется, не обидел… хотя его благородие исправник Нуйкин и даже батюшка в церкви говорят, что вы одна шайка… что дай вам волю, вы всю Русь к рукам приберете и германцу под хорошие проценты в аренду сдадите… но я своего мнения держусь. Люди, говорю, как люди… надобно только указ издать и окрестить всех… а крещеных, таких, как литовцы, в православие перевести… тогда и порядка больше будет, и покоя…

— А что, разве крещеные… православные в вице-губернаторов не палят?

— Палить-то палят, но своя пуля — не чужая, а чужая — как шрапнель, во все стороны бьет.

В дверь комнаты постучали, и прыщавый Семен сказал:

— Входи, Морта, входи!

Она просунула в дверь голову и спросила:

— Есть будете?

— Буду, — ответил Семен.

— И на господина урядника нести? — справилась Морта.

— Премного благодарен, — ответил Нестерович и по-шутовски поклонился.

Но Морта не уходила.

— Я буду есть один, — сказал прыщавый Семен, и она исчезла.

— Так как, Семен Ешуевич, по рукам?

— Поговорим, когда выздоровею…

— Чего тянуть?.. Ничего зазорного я не предлагаю… Разве служить отечеству зазорно?

— У меня нет отечества, — тихо произнес Семен.

— Как это нет?

— Нет, и все… Корчма — это еще не отечество…

— А все кругом… все, кроме корчмы, земля… лес… поля…

— Я хотел бы перед обедом помолиться, — сказал прыщавый Семен. — Вот уже две недели, как не молился..

— Молись, — уступил Нестерович. — Только на бога надейся, а сам не плошай.

Он вдруг набычился, закусил красные, как рана, губы и направился к выходу.

— Если я что-нибудь узнаю, сообщу… Только сюда больше не приходите…

— Поможешь найти — все пятьсот твои… Честное слово… Или ты думаешь, у урядника нет ни совести, ни чести?..

— Когда я думаю о боге, я не могу думать об урядниках, — сказал прыщавый Семен и оглянулся. Но Нестеровича в комнате уже не было.

Сын корчмаря подошел к восточной стене и стал шептать дневную молитву. Он молился не потому, что верил в бога, а потому, что ему хотелось каких-то других слов, не таких расхожих, как «вице-губернатор», «золотые», «постель», «еда». Правда, и слова молитвы были такие же знакомые, но в них журчал какой-то иной, потусторонний смысл, безобидный и завораживающий. Единственное, что прыщавому Семену всегда мешало, была стена, немая, безропотная, безответная. Она маячила перед ним и дома, и в синагоге, и даже небо, на котором обитает господь, было для него ничем иным, как огромной, опрокинутой навзничь, голубой или затянутой тучами стеной, которую ни один смертный пробить не в силах. В отличие от отца, засыпавшего всевышнего своими мелочными и никчемными просьбами, прыщавый Семен поучал бога и все время старался втолковать ему, что, пока не рухнет стена между смертными и их идолом, пока человек воочию не убедится в его могуществе, не обожжет свою плоть о котлы с кипящей смолой для грешников, до тех пор каждому на свете будет дозволено все: убивать, вешать, предавать, доносить, отрекаться. Третье отделение могущественней бога, ибо награду жандарма — пятьсот золотых — можно потрогать руками, на собственной шкуре можно испытать и его кару. А что бог? Его золотые и его виселицы, его мирра и его смола там, за облаками. Стало быть, бойся и чти не господа, а жандарма… Ардальона Нестеровича… уездного исправника Нуйкина… и, коли можешь, сам стань жандармом. Не обязательно в мундире.

Морта принесла еду в тот момент, когда прыщавый Семен примеривал у восточной стены жандармский лапсердак.

Ел он под удары грома, докатывавшегося откуда-то из-за леса, вяло черпая ложкой щавелевый суп, забеленный сметаной. Через окно было видно, как молнии полосуют небо: вспыхнут, зальют все до самого горизонта и погаснут. Прыщавому Семену вдруг пришла в голову безотрадная мысль, что и сам он похож на молнию, только без грома и без неба, и что, если он кого-то и может поджечь, то только самого себя, незадачливого, никого не любящего и нелюбимого. Прожил на свете больше тридцати лет и что он видел, чего добился?

Нахлебник, ухажер крепостной девки, сообщник урядника, тупицы и солдафона. А ведь совсем недавно, каких-нибудь десять лет тому назад, он еще мечтал стать великим раввином, наподобие виленского гаона Элиаху мечтал посвятить себя избавлению евреев от пороков и унизительного раболепия перед каждым городовым, вывести их из неволи, как Моисей из Египта.

Как часто видел он себя во главе толпы и слышал свой громоподобный голос:

— Евреи! Я зову вас на землю праотцев. Все, в ком осталась хоть капля чести и достоинства, за мной! За мной, сыны и дщери Израиля!

А чем все кончилось?

Все кончилось тем же: равнодушием и страхом. Трижды проклятым еврейским страхом. Оказалось, собственная задрипанная лавка, собственная корчма и парикмахерская дороже, чем камни иерусалимского храма.

Даже родной отец, отдавший его в учение к рабби Ури и позже пославший его в Тельшяй, в ешибот, сказал ему:

— Семен! Брось свои бредни, займись лучше торговлей. Пока евреи соберутся на земле обетованной, твои кости сгниют. Вот тебе для начала двести рублей, открой лавку и продавай не камни иерусалимского храма, а селедку.

И он послушался, открыл лавку и сгорел потому, что евреи покупали селедку не у него, а у его соседа.

Когда прыщавый Семен вернулся в местечко, ему уже ничего не хотелось: ни Иерусалима, ни селедки. От селедки его просто мутило, и с тех пор в доме не держали ее, хотя корчмарь Ешуа терпел на этом большие убытки.

Прыщавый Семен кончил есть, поставил миску на стол и лег.

За лесом по-прежнему гремело, и молнии, необычайно яркие и недолговечные, вспыхивали в окне, как дурное предзнаменование.

Наконец зарядил дождь. Крупные капли клевали стекло, как куры хлебные крошки.

На цыпочках в комнату вошел корчмарь Ешуа.

— Ты не спишь? — спросил он.

— Чего тебе надо? — грубо одернул отца прыщавый Семен.

— Ничего.

— Раз ничего, зачем пришел?

Прыщавый Семен искал ссоры, но Ешуа был начеку.

— Тебе привет от Вайсфельда, — начал издалека корчмарь.

— Так я тебе и поверил.

— Ей-богу… О твоем здоровье справлялся… И еще тебе привет от Симхе Вильнера…

— Тоже о моем здоровье справлялся? — сверкнул глазами прыщавый Семен.

— Он всегда справляется… хоть и дальний, но все-таки родственник.

— Все?

— Что все?

— Все приветы?

— Вроде бы все…

— Тронут. — Прыщавый Семен вдруг встал с кровати, подошел к отцу, взял за плечи, повернул к двери и властно прохрипел: — Иди! А то, не дай бог, еще заразишься.

Ешуа и эту обиду снес.

— Да, — задумчиво протянул корчмарь. — Весь дом горит… от пола до крыши… и чад от нас идет по всему местечку…

— Что ты порешь?

— Я видел его… того… в ермолке…

— Где? — оживился сын.

— Я его до Рахмиэлова овина довез.

— Ты… довез?

— А что? Еврею приходится ладить даже с нечистой силой.

— И что же ты узнал?

— Сирота… мать погромщики убили… кровь, говорит, еще не засохла…

— Чья?

— Матери… на булавке…

— Брешет, собака!

— Проехали мы с ним от развилки до окраины, а я до сих пор опомниться не могу… всю ночь ворочался… не спал…

— Говоришь, у Рахмиэлова овина слез?

— Да, — сказал корчмарь. — Ты его, Семен, не трогай!.. Может, в твоей хворобе он и не виноват… Я даже его к нам пригласил. Накормим, дадим денег на дорогу, и пусть едет с миром…

Прыщавый Семен молчал и что-то обдумывал.

— А если не придет?

— Тем лучше, — ответил корчмарь.

— Нет, — возразил сын. — Так легко он не отделается…

— Зачем еще один грех брать на душу?

— Один или сто… Кто виноват в одном, тот виноват во всех.

— Что же по-твоему получается, я и за грехи урядника отвечаю? — поддел сына Ешуа.

— Отвечаешь! — воскликнул прыщавый Семен. — Разве ты хватаешь его за руки, когда он кого-нибудь порет или лезет в чужой карман? Все мы грешники… И этот твой несчастненький в ермолке тоже… только до его греха докопаться надо…И я, кровь из носу — докопаюсь… Праведник вшивый нашелся… посланец бога… все мы посланцы дьявола, все… Иди!