Виктор Пронин - Женщина по средам

• Название: Женщина по средам
• Автор: Виктор Пронин
• Жанр: Детектив

---

То, что происходило в эти минуты с Иваном Федоровичем Афониным, можно назвать пробуждением, можно - перерождением, а скорее всего это было отрезвление. Он понял вдруг ясно и четко, что надеяться может только на самого себя и ни на кого больше. Не было на белом свете человека, который согласился бы помочь ему, с которым он мог бы поделиться откровенно и до конца. Это открытие не огорчило старика, ни у кого такого человека нет. Он знал, что не прав, что такие люди, верные и бескорыстные, все-таки бывают, но чувствовал, что его горечь и безнадежность - тоже сила. И ему приятнее было и надежнее в этот день ощущать себя совершенно одиноким.

Катя?

Да, он мог бы все задуманное рассказать ей без опаски, но полагал, что с нее достаточно переживаний и потрясений. Пусть приходит в себя. Откуда-то, старику было известно, а самые важные знания мы черпаем не из книг и телепередач, не в школах и институтах, самое важное, что нам требуется на этой земле, мы просто знаем, рождаемся с этим знанием, а единственное, что приобретаем за оставшееся после рождения время, это манеры, да способ зарабатывать на жизнь... Так вот, откуда-то старику было известно, что задуманное им наверняка поможет Кате снова обрести уверенность, она будет знать, что не беззащитна в этих джунглях, в этой безжалостной схватке, которая развернулась на бескрайних полях России в самом конце второго тысячелетия от Рождества Христова.

Старик явственно ощущал бодрящий холодок опасности, который дул ему в лицо, остужал лоб и заставлял дышать в полную грудь. Да, этим ветерком легко дышалось, он наполнял тело молодостью, готовностью поступать неожиданно и рисково.

***

На следующее утро старик проснулся свежим, бодрым, готовым действовать.

Таким он не просыпался давно, последние годы у него было привычно плохое самочувствие. И он уже смирился с этим, думая, что так и положено чувствовать себя в его годы, что никогда уже не вернется к нему бодрящая утренняя ясность...

Вернулась.

Он сразу вспомнил прошедший день во всех подробностях - от прокурорского гнева до Катиных слез. И обрадовался тому, что не забыл, не отказался от затеянного, что прошедшая ночь не обесценила ничего и не отрезвила его самого. Сегодня старику предстояло совершить первый шаг. Он был безопасным, но необратимо вел к событиям страшноватым и непредсказуемым.

Прислушавшись, старик горестно убедился - из ванной опять доносился слабый шелест воды - Катя все еще пыталась с помощью душа погасить в себе гадливое ощущение, которое, похоже, не покидало ее.

"Ошибаешься, - жестко подумал старик. - Этим не отмоешься. Тут нужны другие средства, Катенька. Тут требуется нечто совершенно иное. Здесь вода не поможет. Растоптанность в душе смывается совсем другой жидкостью, и я знаю, как она называется..."

У старика самого было странное состояние оскверненности, будто и его напрямую коснулись события, случившиеся с Катей. В отчаянии он бросил в тот вечер слова о том, что и его изнасиловали, они сами выскочили из каких-то глубин. И кому-то могли показаться слезливыми, фальшивыми. Нет. Теперь он понимал холодно и зло - так и было. Он тоже унижен, осквернен, растоптан.

Теперь его задача - очиститься.

Старик знал, как это делается. Откуда-то он твердо знал, что ему сейчас нужно делать, и молил Бога не об удаче, умолял дать ему немного сил, немного и ненадолго. Он никогда не был в таком положении, никогда не приходилось ему очищаться от грязи, от скверны, которая сейчас покрывала и его самого, и Катю.

Сил старику придавала возникшая уверенность - очистится не только он. Катя станет прежней, веселой и доверчивой, если все сделать по правилам, по древним законам, которые, оказывается, жили в нем, но до сих пор о себе не напоминали.

И вот напомнили.

Да что там, они просто подавили все другие мысли и желания. Говорят, в древних египетских пирамидах нашли семена растений, давшие бурные всходы, едва их поместили во влажную почву. Вот так и в душе старика оживали какие-то невиданные твари, которые дремали столетиями, не получая в пищу настоящих страстей, настоящей горячей крови.

Старик поднялся с кровати, в пижаме прошлепал на кухню, по дороге мимоходом постучал в дверь ванной, дескать, хватит плескаться, пора к людям выходить. Его густые насупленные брови обычно скрывали острый блеск маленьких синих глаз, но с некоторых пор он стал держать голову вскинутой, словно подставлял лицо под удары, под ветер и солнце. Человек наблюдательный и вдумчивый, побыв некоторое время со стариком, мог бы догадаться - тот непрестанно смотрит в глаза своим врагам. Старик распрямился не только физически, внутренне распрямился.

- А ты изменился, деда, - сказала Катя, когда они сели завтракать.

- Жизнь, - старик сделал неопределенный жест рукой. - Годы идут, стареем...

- Изменился, - повторила Катя, не принимая шутливого объяснения. Только не знаю, в какую сторону...

- В лучшую, Катя. В мои годы поздно меняться в худшую.

- Почему?

- Может не остаться времени, чтобы вернуться. В мои годы позволительно только приближаться к самому себе, только приближаться.

- Ты что-то задумал, деда, - медленно произнесла Катя, наклонившись к стакану с кефиром. Наклонилась, но взгляда от старика не отвела. Тот удивленно вскинул брови, на секунду показал синие свои глаза и тут же снова насупился.

Словно в норку спрятался. - А, деда? - продолжала допытываться Катя. Признавайся!

- Скоро родители твои возвращаются... Из дальних странствий. С большими деньгами, - о деньгах старик изловчился сказать так, что Катя поняла - не верит он в большие деньги, посмеивается над челночными усилиями Катиных родителей.

- Лучше бы подольше не приезжали.

- Почему?

- Что я им скажу?

- Не надо им ничего говорить. Не надо, и все.

- Соседи скажут.

- Вот и пусть говорят. На то они и соседи.

- Получится, что утаила...

- Да! - резко сказал старик и со всего размаха грохнул тыльной стороной ладони о стол. - Утаила. Скрыла. Смолчала. А это, между прочим, твое личное дело. Ты не обязана трепаться. Хочешь - говоришь, не желаешь говорить - молчишь.

- Ты как-то сказал, что это немного и твое дело, - улыбнулась Катя.

- И мое. Я ни от одного своего слова не отказываюсь, Катенька, врастяжку проговорил старик каким-то новым тоном, которого Катя никогда от него не слышала. В словах старика прозвучала непривычная для него жесткость, если не жестокость.

- Ты так это произнес, деда...

- Я произнес это так, как есть на самом деле, - так же резко сказал старик. И Катя еще раз убедилась - переменился ее деда.

- Какой-то ты другой, - произнесла она с сожалением. - Я даже не знаю, что сказать...

- Не переживай, - он положил свою перетянутую жилами руку на ее плечо.

- Я вернусь. Я отлучусь ненадолго и опять вернусь.

- Куда? - не поняла Катя.

- К себе вернусь. К тебе. Я снова стану таким, каким ты привыкла меня видеть, каким я тебе больше нравлюсь.

- Ты мне любым нравишься.

Старик бросил на нее быстрый взгляд и снова наклонился к своей тарелке.

Ничего не ответил. Но была, была в его взгляде благодарность, и Катя успела ее заметить.

- Мы выживем, да, деда? - спросила она.

И старик дрогнул.

Он и сам не заметил, как на глаза навернулись слезы. Он наклонился к столу еще ниже, сжал челюсти, стараясь, чтобы Катя не заметила его слабости, но не выдержав, прошел в ванную и запер за собой дверь. Сев на холодный край ванны, старик прижал кулаки к глазам. Попытался подавить рыдания. "Выживем, внучка, - бормотал он вполголоса. - Выживем и воспрянем... Выживем и воспрянем..."

Твари, проснувшиеся в нем, были не только безжалостными, но, оказывается, могли и всплакнуть. Впрочем, одно без другого и не бывает. Сильные и суровые чаще плачут, чем слабые и трусливые.

***

Старик вышел из дома явно принарядившимся. На нем был пиджак, рубашка с твердым воротником, седые вихры, обычно торчавшие во все стороны, он пригладил, причесал. Так может выглядеть человек, которому предстоит что-то важное.

Не задерживаясь во дворе, старик свернул на улицу, сел в троллейбус, долго ехал на окраину города, потом шел пешком по разбитым, прогретым солнцем улочкам и, наконец, вышел к невзрачному пятиэтажному дому, сложенному из серых блоков, исполосованных ржавыми потеками от балконов, подоконников, от каких-то железок, торчавших в самых неожиданных местах.

Видимо, он знал этот дом, бывал в нем, потому что ни у кого не спрашивал дороги, шел уверенно. Миновав три подъезда, вошел в четвертый, поднялся на верхний этаж и позвонил в дверь, обитую узкими деревянными планками.

Его ждали.

- А, Иван Федорович, - обрадовался пожилой рыхлый человек в пижамных брюках и в майке с обтянутыми плечиками. - Входи, дорогой! Всегда рад тебя видеть! Входи...

- Привет, Илюша, - старик пожал мягкую, влажную ладонь хозяина и прошел в комнату. - Все без перемен, - сказал он, осмотревшись. - Все на местах.